Чемпионат шестой (1964) 2 страница. Я бредил всеми новыми странствиями
Я бредил всеми новыми странствиями. С ними - праздники перемен, погружение в жизнь, отпадение фальши жизни...
Я заплатил за право увидеть Париж попытками свалить мировой рекорд. И хотя наша группа потом вылетела в Лилль, на повторное выступление, у меня не осталось сил. Это весьма огорчило французских устроителей турне. Но я оказался в полной разложенности после атак на рекорд.
Глава 218
"В конце девятнадцатого века профессиональные борцы и цирковые атлеты сыграли основную роль в развитии русского атлетического спорта. Под их влиянием в ряде городов возникли атлетические общества и кружки, в которых зачастую воспитывались профессионалы..."
Речь очевидца о чемпионатах былых времен притягательна. Я слушаю Красовского внимательно, однако не забываю отмечать ход лихорадки. Все в соответствии с присловьем: "Кто о чем, а вшивый - о бане". Так и я, хочу или не хочу, а сворачиваю в мыслях и чувствах на лихорадку: все время стучится в сознание, все время напоминает о себе. Жар невелик, но я постоянно мокроват, испарина и обжигает, и холодит. И еще эта разжиженность. Я, привыкший к постоянной собранности, чуткости каждого мышечного волокна, ощущаю какую-то размытость, сонливость и возбуждение в одно и то же время. Хочется лечь - и все позабыть, лишиться памяти на все.
"В каждом провинциальном цирке был свой цирковой атлет с титулом "чемпион мира". Он жонглировал "двойниками" (двухпудовыми гирями), ворочал чугунные "бульдоги", гантели самой различной формы. На его груди раскалывали камни или ковали раскаленное железо.
Цирковой атлет, как правило, должен был быть и борцом. Он принимал вызовы любителей и боролся с ними на поясах. С начала двадцатого века, когда в России привилась французская (классическая) борьба, по большим и малым городам начали кочевать труппы профессиональных борцов. Борцы в те годы не блистали "техникой": пять-шесть приемов в стойке, столько же в партере. Борец, способный выполнять "мост", уже почитался за "техника" борьбы..."
Ни я, ни Красовский не пьем. Минеральная вода - вот и вся наша "заправка". Красовский за четыре десятка лет так и не поддался темпераменту французской речи: на слово спокоен, в красивых губах усмешка. Он в пиджаке из толстой шерсти, галстук тускловатой расцветки. Шея не стариковская, без складок и жилистости. Мы в моем номере гостиницы "Португалия". Она по соседству с Лувром. А мой крошечный номер весь красный. Стены из красного пластика, мебель обита красным плюшем. Номер настолько тесный, что при закрытой форточке через четверть часа начинаешь ловить ртом воздух...
Я отвлекаюсь на мысли о лихорадке, будущих тренировках, Париже - виденное скачет в глазах, но речь Красовского память впитывает надежно.
Из русских профессиональных борцов первого поколения Александр Григорьевич отмечает Георга Луриха, бывшего волжского крючника Ивана Заикина, Петра Янковского, Замукова, Моор-Знаменского, Ступина, Лукина, Снежкина, Ивана Поддубного и Петра Крылова. Лурих потом был хозяином чемпионатов, в которых сам и выступал. И как хозяин распределял роли, где и кому проиграть ("лечь") или тушировать на такой-то минуте.
Впоследствии таким же хозяином (в доле с Лурихом) стал и знаменитый борец Аберг...
Александр Григорьевич любит повторять девиз русского дореволюционного журнала "Сила и здоровье": "Двигайтесь и тренируйтесь, ибо в движении - жизнь, в застое - смерть!" И при этом спрашивает: "Правда, мне не дашь мои годы? А ведь пережито!" И выпячивает и без того крупную выгнутую по-гвардейски грудь.
И обо всем забывает Александр Григорьевич, когда заводит речь о Петре Федотовиче Крылове. Петр Крылов родился в семье московских интеллигентов за двадцать девять лет до конца девятнадцатого века. Учился в гимназии, но не успевал в латинском и греческом. Родители перевели его в реальное училище. Там он не поладил с математикой. Родители отдали его в мореходные классы.
В плаваниях Крылов развлекался силовым спортом. "Двойниками" набил себе мускулатуру. Особенно развиты у него были грудные мышцы, татуированные двуглавым императорским орлом. Там, на Дальнем Востоке, в каботажных плаваньях и обзавелся Крылов редкостной татуировкой. С каботажки Крылов был определен в штурманы дальнего плавания. В этом звании проплавал три года. На четвертый решил переменить профессию и вернулся в Москву, на хлеба профессионального атлета.
В 1895 году на масленице ярмарочный предприниматель Лихачев раскинул балаган на Девичьем поле. Он ангажировал в группу и начинающего атлета Петра Крылова. От Лихачева (где молодой атлет имел громкий успех) Крылов подался в передвижной цирк Камчатского, на Покровской слободе (ныне город Энгельс). Там ему приходилось выступать до двадцати раз в день, а в промежутках между представлениями стоять "на раусе" (помост перед балаганом) и зазывать публику.
Крылов рвал цепи, ломал подковы, поднимал гири, снимал с подставки и носил по арене живую лошадь, а также боролся на поясах с любым из охотников. Цирковым атлетом Петр Федотович проработал несколько лет, но, поняв значение быстро развивающейся профессиональной борьбы, досконально изучает приемы французской борьбы. Благодаря силе и хорошей для своего времени "технике" Крылов занимает одно из первых мест среди профессиональных борцов России.
"...В 1907 году, когда я был гимназистом второго класса, в Чернигов прибыл чемпионат борьбы. Это взбудоражило весь город. Во главе двенадцати борцов - они боролись в цирке Труцци - был "чемпион мира" Петр Крылов, среди других - поляк Болеслав Дернау, чех Хербек, латыш Карл Микул (боролся под именем "баварец Штейнберг"), смуглый цыган из Елисаветграда Иван Кисса (его представляли как "чемпиона Африки и Алжира Жана Киссо"), уроженец Чернигова киевский студент М. Головач и колоссальных размеров студент нежинского лицея Соболев, впоследствии учитель истории в черниговской гимназии. Я часто смотрел борьбу, а встречаясь с борцами на улице, глазел на них с восхищением.
Однажды я осмелился подойти к Крылову и спросить, что нужно, дабы стать таким же сильным, как он?
Петр Федотович рассмеялся, ласково похлопал меня по плечу и сказал: "Если захочешь, то станешь атлетом, только надо соблюдать строгий образ жизни и много работать".
Мы подружились. Крылов рассказывал, как укреплять себя: "Бегай, прыгай, плавай, катайся на коньках, а когда исполнится 15 лет, займись гантелями".
Я послушался.
Летом 1912 года я приехал в Петербург. Там в саду "Эдем" шел чемпионат, организованный Дядей Ваней (И. В. Лебедев.-Ю. и.). Я отправился посмотреть.
В параде на сцену выходили лучшие борцы России: Николай Вахтуров, Иван Спуль, Григорий Колотин, Кос-та Майсурадзе, которого я уже видел в Чернигове, и "король гирь" Петр Крылов.
Я пошел за кулисы.
Крылов вспомнил меня. Обрадовался, трогал мои бицепсы и представил другим борцам как своего последователя.
А в это время на ковре шла борьба. Спуль победил какого-то немца, а Вахтуров возился около часу с "рабочим" Лобановым - тот боролся в штанах и грязной рубахе.
В последней паре вышел на ковер Петр Крылов. Он в темпе атаковал Антона Кречета и на пятой минуте эффектным приемом припечатал к ковру.
Осенью 1915 года немцы прорвали фронт и повели наступление на Украину. Разразилась паника. Киевский университет эвакуировали в Саратов. Как студент, я последовал за ним.
В Саратове заканчивался чемпионат борьбы с хорошим составом: "чемпион мира" Клементий Буль, француз Шевалье де Ридер, индус Кахута, австриец Риссбахер, сибиряк Норкин и мой старый друг Петр Крылов, который сохранил прекрасную форму и был таким же жизнерадостным, как и прежде.
Победителем чемпионата вышел великолепный "техник" и скульптурный атлет Клементий Буль.
Второй приз разделили Норкин, который боролся под маской, и Крылов, победивший Риссбахера и Кахуту на моих глазах.
Из Саратова борцы уехали в Сибирь.
Много лет спустя во Франции я узнал, что один из славнейших русских атлетов-борцов Петр Крылов не дожил до глубокой старости... как и все сильные люди. Человек исключительной мощи и здоровья, он покинул сей мир на 57-м году жизни (в 1928 году)..."
Глава 219
До первой мировой войны в России существовало правительственное учреждение - ведомство спорта. Ведомство возглавлял свиты его императорского величества генерал-майор В. Н. Воейков.
С началом войны обнаружилось крайне неудовлетворительное физическое состояние новобранцев. Правительство решило исправлять положение использованием спортивно-гимнастического движения. В декабре 1915 года оно приняло так называемую программу мобилизации спорта. Программой руководил все тот же дворцовый комендант, доверенный императора Николая Второго генерал-майор Воейков. Его возвели в должность Главнонаблюдающего за физическим развитием народонаселения Российской империи.
В марте 1917 года Воейков среди десятков других царских сановников, министров, крупных должностных лиц был заключен в Петропавловскую крепость. На допросе Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства от 28 апреля 1917 года он показал: "Почти всю жизнь я много занимался спортом и особенно сблизился с государем тогда, когда организовал поездку русских спортсменов в Стокгольм, на международную Олимпиаду; затем я был организатором нового учреждения физического развития в России; затем я составил инструкцию по гимнастике, которая и теперь действует в войсках; по поводу этой работы я имел доклад у его величества..."
Из дальнейших показаний следует, что была создана Канцелярия Главнонаблюдающего за физическим развитием.
Надо признать, что не в пример другим Воейков, как, впрочем, и Спиридович, держался отнюдь не подобострастно перед следственной комиссией, сохраняя почтительную преданность арестованному императору (* Падение царского режима, т. 3, Госиздат, 1925. С. 59, 81).
К слову, секретарем этой Чрезвычайной комиссии был А. А. Блок. Это дало ему материал для книги.
В Трубецком бастионе Воейков занимал камеру номер 72 - самую дальнюю по коридору. В камере номер 70 сидела печально знаменитая Аннушка Вырубова - любимица императрицы Александры, главное лицо, через которое действовал Григорий Распутин. Правда, в те годы это была уже не кокетливая любимица царской семьи, а пожилая, грузная женщина с изувеченной ногой, отличавшаяся, как и все из окружения императорской четы, глубокой религиозностью. По соседству с ней - через камеру или две - сидел бывший военный министр и полный генерал В. А. Сухомлинов, к тому времени уже 69-летний старик. И тут же, в камере, ждал своей участи блестящий теоретик политического сыска, главный "сторож" царя жандармский генерал А. И. Спиридович. В каждой из этих семидесяти двух камер находилось лицо, громко известное в России. Не всем удалось скрыться после Октябрьской революции, но Вырубовой, Воейкову, Сухомлинову, Спиридовичу - удалось... В эмиграции они издали воспоминания, частью переизданные в Советском Союзе во вторую половину 20-х годов...
Итак, в исполнение программы мобилизации спорта в городах царской России были созданы военно-спортивные комитеты. Инициаторами первого из подобных комитетов явились крупные московские капиталисты: Фульд - покровитель Московской футбольной лиги, Шустов - член правления Сокольского (гимнастического) общества и др. В подчинение комитету вошли общества "Санитас", "Богатырь" и т. д. Примкнули к движению и ведущие теоретики и организаторы русского спорта - Анохин, Песков, Пиперон, Чаплинский (вскоре погиб на фронте)... Однако к исходу 1916 года градоначальники стали отмечать в служебных донесениях еще более удручающее снижение физического состояния призывников, а также непопулярность программы мобилизации спорта. Крах программы объяснялся отчасти и спадом "патриотически-монархистских" настроений народа, характерных для первых месяцев войны. Так, в день обнародования высочайшего манифеста о вступлении России в войну площадь перед Зимним дворцом заполонила густая толпа, которая на коленях пела "Боже, царя храни...".
Анохин, Песков, Пиперон и другие пытались исправить дело заменой программы мобилизации спорта оригинальной русской системой физического воспитания, учитывающей национальные традиции и практические возможности. Однако надвигалась революция, монархия рушилась...
Кстати, через былую спортивную общность деятельно налаживали связи участники белого движения. Бывшие спортивные организации часто являлись центрами сплочения белых, как бы своего рода белыми клубами. Особенно деятельно выступали на стороне белых члены Сокольского общества. По традиции преподаватели гимнастики приглашались из Чехословакии и лишь отчасти из Германии. В пору мятежа Чехословацкого корпуса члены Сокольского общества дружно выступили против Советской власти.
Глава 220
Уже по возвращении из Лилля Красовский подарил мне томик стихов Шполянского (Дон Аминадо). По титульному листу скоропись: "Мое искреннее желание, чтобы золотая медаль в Токио не ушла от русских. Молю провидение, чтобы вы, дорогой Юра, были снова героем Олимпиады, на этот раз в Токио. Не оставляйте спорт, не вернув себе официального звания - "самый сильный человек земного шара"".
С тем и расстались. Навсегда. Я исполнил завет русского атлета, наверное, тогда самого старого, не считая здравствующего в ту пору Гаккеншмидта. Я вернул рекорды. И спорт оставил в звании "самый сильный человек".
...Вечных запаха Парижа
Только два. Они все те же:
Запах жареных каштанов
И фиалок запах свежий.
Есть чем вспомнить в поздний вечер,
Когда мало жить осталось,
То, чем в жизни этой бренной
Сердце жадно надышалось!..
Но один есть в мире запах
И одна есть в мире нега:
Это русский зимний полдень,
Это русский запах снега...
Дон Аминадо
Глава 221
Лихорадка загнездилась во мне, уже вторая неделя июня, а после третьей - чемпионат Европы. Я прекратил литературную работу и уехал в Дубну. Там готовилась сборная. Я рассчитывал на чистый воздух, покой, сосредоточение энергии только на тренировках. Одновременно началось лечение, хотя название болезни никто не знал. Два месяца через вену прокачивали дезинфицирующие растворы. Кроме того, на меня обрушили лекарства и внутримышечные инъекции. Аппетит поддерживали искусственно, с помощью лекарств. Опять начали сильно болеть почки.
Противясь кризисам болезни, я шептал в те горячечные, пустынные ночи: "Я изменяю жизнь волей. Мне все удается. Не дам распять себя болезням..." Я повторял это десятки, сотни раз, наполняясь смыслом слов. Я верю во всевластность мысли.
Я знал лишь тренировки, лечение и прогулки. Раньше я отрицал досуг: слишком мало дней, остановки недопустимы. Теперь же я радовался ему: можно видеть жизнь, изменение времени, чувствовать себя в потоке жизни и видеть, все видеть... Видеть столько, сколько не дадут множества самых заманчивых поездок в другие города, встречи с тысячами людей...
Я чрезвычайно мучительно, до физических страданий, до отвращения к жизни, нежелания жить воспринимаю несправедливость.
Это постоянно держало (да и, пожалуй, держит) меня в нервной скованности, душевном горении, каком-то горячечном спазме невысказанных чувств и слов.
Временами мое положение становилось невыносимым. Я выступал на партийных собраниях в своем армейском клубе или совещаниях в ЦК ВЛКСМ против профессионализации спорта, за здоровый и доступный спорт для народа, всячески отстаивал право атлетической гимнастики на существование в нашей стране или хлестал высокопоставленных бездельников, всех поучающих и все закрывающих, защищал и своих товарищей, попавших в беду,- и мне мстили, давили беспощадно.
Немалое значение в моем уходе из спорта имело это давление аппаратного чиновничества. Всей мощью власти они гнули меня к земле, сами недосягаемые и непробиваемые в своих святогосударственных оффисах. Каждый шаг надо было делать с величайшим трудом - и жизнь казалась мне порой невозможно грудной, просто убийственно трудной. Такой она и была по существу.
А ведь надо было клепать результат - соперники не ждали, болезни не давали спуску, как и прочие недруги. Каждый день надо было складывать силу в станках и на помосте и, настороженно озираясь, ждать нового пинка, нового удара, новой клеветы или угрозы.
Мне казалось, что я ломлюсь через какую-то непролазную чащобу...
Житейская мудрость. Один почтенный тренер многажды подавал мне совет. Совет этот весь, слово в слово, сохранился в моей памяти:
"Если кто-то очень хочет, чтобы ты его почесал там, где у него чешется,- сделай милость, что тебе стоит,- почеши... Зато жить будешь по-человечески..."
По-человечески...
И чешут, чтобы "по-человечески"...
Глава 222
Чемпионат США выигрывает маэстро Шемански: в сумме троеборья 1160 фунтов (526,18 кг). Учитывая месяцы до Олимпийских игр - недурной результат, пока прочно третий. Но это не все. Хоффман много пишет об использовании Норбом суперпротеинов - специальных препаратов, способствующих быстрому увеличению мускульного веса. Хоффман связывает с этим надежды на успех. Надо знать, ведь протеины и т. п.- это его, Хоффмана, продукция!
Прибавление веса ничего не даст. Норб еще выиграет чемпионат США 1965 года с суммой 1155 фунтов (524 кг) и оставит спорт...
Я понимал: Норб не угрожает мне ни в одном из классических упражнений. Великая гонка безжалостно списала его...
Несмотря на внушительные результаты Жаботинско-го, я сознавал свое превосходство. В жиме мне нет равных, в жиме разрыв с соперниками чрезвычайно велик. Новый стиль выполнения рывка снова вывел меня вперед. Во всяком случае, даже здесь, в излюбленном упражнении Жаботинского, исключалось его преимущество. Я доказал это 26 января.
В толчковом упражнении я тоже бесспорно сильнее. Я уже десятки раз толкал 210 кг. Жаботинский- всего два раза. И, кроме того, я не пускал по-настоящему толчок в дело. Подавлю болезнь - и дам в этом упражнении полную нагрузку. Следовательно, и при самых лучших результатах соперника я выходил на первое место в сумме троеборья, причем с внушительным отрывом.
Это и определило характер тренировок. Главное - не нагрузки. Восстановить здоровье - с ним оживет сила, наработанная за эти годы. Обязательно оживет. Она во мне... Впервые я отказался от гонки за силой.
Прибавление собственного веса Жаботинским совершенно не сказалось на манере выполнения рывка: несмотря на тучность, он сохранял гибкость. В его рывке были изящество и красота. Конечно, за этим стояло десятилетие тренировки рывка данным стилем, но все же при таком громадном весе ничего не потерять в "технике"! Здесь проявлялась физическая талантливость.
Однако для больших результатов Жаботинский был жидковат, лишен той крепости, которую дает сила во вспомогательных упражнениях. Эта "прореха", как я уже писал, восполнялась искусственно-громадным собственным весом. А жаль, упор следовало переносить на овладение силой во вспомогательных упражнениях - это раскрыло бы истинные возможности атлета. Но именно здесь и допустил Жаботинский основной просчет. А ему были суждены не такие победы и результаты...
Мой тренер оказался прав. Он считал порочным метод увеличения силы Жаботинским, главное в котором - прибавление собственного веса. Такой подход к увеличению силы лишал Жаботинского возможности вести полноценные тренировки. Сурен Петрович отрицал за ним в будущем большую силу. Спортивная судьба Жаботинского подтвердила его оценку. Он не достал даже 600 кг в сумме троеборья, на которые был готов уже я...
Редко я был таким плохим, как перед чемпионатом Европы: лихорадка, бессонница, черные мысли и какая-то затравленность. А может быть, и не "какая-то", а самая настоящая...
При всем том выступать надо. Без этого выступления нет дороги в Токио - таковы правила великой гонки. Без единой паузы на отдых, на лишний глоток воздуха... Но, как говорится, бог не выдаст, свинья не съест. Должен выступить, должен...
Какое издевательство - эти шаги, определенные нищенством физических возможностей, подлая зависимость от своей физической природы! Какую толщу жизни можно прожечь, не будь ограничений природы с ее одним-единственным, маленьким, задыхающимся от непрерывной работы сердцем!
Я не жалуюсь на сердце. Оно служило куда как исправно, а уж я-то на нем катался! Как вообще уцелело! Могло бы тысячи раз отказать. И все равно мне мало его оборотов, его способности нести.
Меня угнетали убожество возможностей, черепашьи шаги, черепашья доблесть - словом, спячка. Уж я бы погнал жизнь...
Глава 223
"...Последние годы прошлого столетия были ознаменованы созданием любительских союзов и клубов в Вене, Париже, Петербурге, Мюнхене, Москве. За несколько месяцев до первых современных Олимпийских игр Роттердамский клуб тяжелоатлетов, организовал и успешно провел первый официальный чемпионат Европы. Невелико было количество конкурентов, программа конкурса составлялась произвольно: каждый участник демонстрировал силу в излюбленных им упражнениях.
Чемпионом Европы стал немец Ганс Бек. Он выжал двумя руками 130 кг, толкнул 135 кг и семидесятикилограммовый чугунный "бульдог" выжал двумя руками двадцать семь раз подряд.
Взвешивание участников и разделение атлетов на три весовые категории впервые было проведено на третьем первенстве Европы в 1902 году в Гааге. Появление разборных штанг с вращающимися грифами резко подняло потолок рекордов, но шаровые и насыпные штанги с непомерно толстыми грифами, огромные гантели и "бульдоги" мирно уживались с новыми снарядами на официальных соревнованиях вплоть до Олимпийских игр 1928 года.
До первой мировой войны гиревики Европы разыгрывали свой чемпионат шестнадцать раз, а в некоторые годы (1907, 1909, 1911) чемпионаты проводились дважды. Если учесть, что в этот период на территории Европы было проведено семнадцать первенств мира и два олимпийских турнира, то может показаться, что сильнейшие люди большую часть жизни проводили в дорогах с чемпионата на чемпионат. Первенства мира и Европы зачастую организовывались в одни и те же дни, в одной и той же стране. Инициаторами выступали различные клубы, редакции спортивных журналов, администрация международных выставок и ярмарок.
В 1912 году был проведен I Международный конгресс по тяжелой атлетике, официально учредивший Всемирный тяжелоатлетический союз...
Конгресс выработал программу соревнований - бокс, борьба, упражнения со штангой (пятиборье - рывок, толчок разноименными руками, жим, рывок и толчок двумя руками), перетягивание каната, толкание камня и тяжестей весом свыше 10 кг. Конгресс установил постоянное деление участников соревнований на пять весовых категорий, совершенно точно соответствующих современным полулегкому, легкому, полусреднему, среднему весам. Все, кто весил более 82,5 кг, объединялись в тяжелую весовую категорию.
Президентом союза был избран доктор Татич (Венгрия), а одним из членов исполнительного бюро- Л. А. Чаплинский, ставший в 1913 году председателем Всероссийского тяжелоатлетического союза.
Бюро сделало попытку выработать единые правила исполнения классических упражнений, то есть тех, что включены в программу соревнований, но дискуссии вокруг жима успеха не имели...
В общем, программа европейских первенств за шестидесятивосьмилетний период своей истории претерпела существенные изменения. С 1896 по 1905 год основными упражнениями на соревнованиях были жим и толчок двумя руками и выжимание на большое количество раз "бульдогов" по 70 и 80 кг (тоже двумя руками). С 1907 года все чаще стали появляться упражнения на одну руку - рывок и толчок. Рывок двумя долгие годы был под запретом. Шли споры: можно ли дожимать штангу и в каком положении - выше головы или подбородка? Лишь в 1924 году на первенстве Европы в Нейн-кирхене рывок двумя руками впервые был включен в программу чемпионата. С Олимпийских игр 1928 года и по сегодняшний день все европейские первенства проводятся по программе троеборья. Только в 1933 году было сделано исключение из этого правила..." (* Из материалов М. Аптекаря.- Советский спорт, 1964, 25 июня).
Глава 224
Несдержанность характера отравляла мне жизнь. Я слишком часто говорил и делал то, что чрезвычайно осложняет жизнь. Я так и не научился соразмерять правду с жизнью. А как это здорово - иметь дрессированную правду!..
Это всегда было мучительно сложно: жить - и сочинять себя, быть не таким, каков ты на самом деле. Когда тяготы жизни прижимали к самой земле, я твердил: "Не будь большой серой крысой!"
Я это говорил, потому что слабость склоняет к отступничеству, а отступничество всегда оплачивается сытостью и еще определенными преимуществами. Значительно позже я познал целительную и звенящую твердость, гордость, достоинство, мощь слов Бальдассаре Кастильоне:
"Правда и состоит в том, чтобы говорить то, что думаешь, даже если заблуждаешься..."
Это было сказано еще в эпоху Реформации - четыреста лет назад!
Именно так: упрись, стой на правде-и не будешь большой серой крысой, даже если жизнь станет уходить от тебя. Не прячься от правды, закаляйся правдой - и не будешь большой серой крысой...
Правда - единственная в жизни материя, с которой сила ничего не может поделать. Любое силовое отношение к правде может на время отодвинуть ту или иную кризисную ситуацию, но кризис непременно вернется, и в куда более суровом обличье.
Не верь, будто твоя правда тонет в миллионах голосов и ее не слышно и потому она бесполезна, бесплодна и никому не нужна. Не верь, что ты ничего не можешь изменить, а потому лучше, как говорится, не высовываться. Все это - мудрость больших серых крыс.
Ложь сама по себе, наверное, не может существовать. Она нужна, чтобы прикрывать зло, превращать, перекрашивать зло в добро. Переступи через страх за себя - и ты убьешь в себе серую крысу.
У человека есть несколько вещей, ради которых он живет: любимая, дети, мать, отец и Родина. Мне кажется, к ним, этим понятиям высшей любви и добра, должна примыкать и Правда.
Глава 225
25 июня 1964 года открылся чемпионат Европы в Москве - первый на нашей земле. Страсти расходились. Болельщики приехали бог весть откуда. Событие!
В спортивном Дворце ЦСКЛ соревновались атлеты тринадцати стран. Атлеты тяжелого веса выступали 28 июня в шесть часов вечера.
"...Вдумаемся, еще несколько лет назад рубеж "500" казался незыблемым, и его заокеанский первооткрыватель в расцвете сил спокойно покинул любительский помост, полагая, очевидно, что никелированные блины будут отныне вечным памятником славы Пауля Андерсона. Сегодня же на наших глазах разыгрывается не имеющий себе равных дружеский поединок на подлинно высшем уровне. Поединок на подступах к цифре "600",-да, да, мы не вправе сегодня скептически воспринимать эту непомерную величину. Совсем недавно Леонид Жаботин-ский бросил вызов Юрию Власову, показав 560 кг. Позавчера Власов ответил - вызов принят. Ответил достойно и весомо. Весом 562,5 кг...
Позавчера Власов волновался, и мы это видели. У него не пошел жим, и он чуть медленнее, чем обычно, натирал магнезией огромные ладони (кстати, ладони у меня совершенно некрупные.-Ю. В.), чуть чаще, чем всегда, потрагивал очки. Мы понимали, что ему нелегко, но тем ближе он всем нам, и тем убедительнее его победа. И недаром щедрый на аплодисменты московский зритель... был по отношению к Власову, своему давнему любимцу, вроде даже и строг. Настороженное молчание встречало его на помосте. Ни звуком, ни дыханием не хотели нарушить его глубокой сосредоточенности мастера и творца. Зато потом - шквал..." ( Советский спорт, 1964, 30 июня).