Отзыв о диссертационной работе архитектора Т.Б. Дубяго

«Русское садово-парковое искусство первой половины XVIII в.»

Диссертация Т.Б. Дубяго состоит из одного тома основного текста на 485 страницах машинописи со списком использованной литературы в количестве 232 номеров; одного тома приложений (выписки из подлинных архивных документов и свидетельств современников) на 648 страницах машинописи и двух альбомов с 212 иллюстрациями.

Грандиозный масштаб зеленого строительства в СССР в связи с созданием новых социалистических городов и реконструкцией старых, а также в связи с осуществлением сталинского плана преобразования при­роды, требует разработки ряда вопросов садово-паркового искусства и, в частности, вопроса об использовании национального наследия. К сожале­нию, до сего времени материалы по истории русского садово-паркового искусства были чрезвычайно распылены и скрыты в различных архивах. Практически, таким образом, советские паркостроители не имели в своем распоряжении необходимого материала, раскрывающего все богатство нашего национального наследия в области садово-паркового искусства. С этой точки зрения следует признать работу Т.В. Дубяго весьма своевре­менной и актуальной.

Для того чтобы осуществить поставленную перед собой задачу Т.Б. Дубяго пришлось заполнить ряд существенных пробелов в истории русского садово-паркового искусства первой половины XVIII века, без чего о каком-либо связном изложении предмета нельзя и думать. До сего времени более или менее были известны материалы только по крупней­шим дворцовым паркам и дворянским усадьбам. При ознакомлении с эти­ми материалами создавалось впечатление, что в России первой половины XVIII века имели место лишь отдельные эпизоды в области садово-паркового строительства. По этим материалам трудно было получить представление об общем высоком уровне русской садово-парковой куль­туры и выяснить тот исторический путь, по которому шло развитие рус­ского садово-паркового искусства, трудно было также установить подлин­ную роль, которую играли русские мастера в создании памятников нашего национального садово-паркового искусства, также выяснить влияние древних национальных традиций по созданию регулярного паркового сти­ля первой половины XVIII века.

Первую главу диссертации автор посвящает тому решающему влиянию, которое оказали социально-экономические условия начала XVIIIвека на развитие русского садово-паркового искусства. Охарактери­зовав на основе трудов Ленина и Сталина значение реформ Петра I и их классовый характер, автор раскрывает сущность регулярного парка XVIII века, как выражение идей абсолютизма, с расцветом которого было связа­но строительство пышных дворцовых усадеб.

Вторую главу автор начал с характеристики русского садового искусства XVII века. Здесь правильны указания на те особенности, кото­рые в известной мере перешли и в первую половину XVIII века. Асиммет­ричное, живописное расположение, свободное использование природных условий, обилие прудов, березовые и еловые рощи и т.п., - все это внесло значительную мягкость в строгие формы регулярного стиля, принявшего в зарубежных странах характер жесткой чертежной схемы. Следует согла­ситься с автором, что в деле воздействия национальных традиций на но­вые формы регулярного стиля значительную роль сыграло строительство московских усадеб в начальный период деятельности Петра I (стр. 65).

В главе 3-ей, посвященной первому периоду садово-паркового строительства в Петербурге и его окрестностях, заслуживает внимания характеристика дворцовых парков как типичного проявления русского абсолютизма XVIII века. Обстоятельно развита тема об организационных мероприятиях Петра I в связи с зеленым строительством в Петербурге, убедительно показано отражение в парковых ансамблях и идеи «выхода к морю» и влияние местных топографических условий на формирование двух основных типов сада - сада на плоском участке и на крутом рельефе. В результате сравнения русских дворцовых парков с зарубежны­ми, автор приходит к правильному выводу о самобытности основного композиционного приема первых, заключающегося в концентрации двор­ца, террасы и канала в одном композиционном узле.

В результате анализа исторических материалов автор приходит к выводу о том, что композиция главнейших дворцовых парков - Стрельны и Петергофа - в основном определилась до приезда Леблона и при нем свелась, в сущности, к разработке деталей этих парков.

Интересны привлеченные автором материалы, рисующие в новом свете роль Земцова в строительстве Летнего сада, материалы по строи­тельству небольших садов с подъездными каналами в Петербурге и по созданию кольца загородных дач. Особо следует отметить разработку во­проса о дворцовых усадьбах в Дубках. Автору удалось найти не только новые графические материалы, относящиеся к этим резиденциям, но и определить в натуре местонахождение так называемых «Ближних Дубков» среди заболоченного леса.

В 4-й и 5-й главах диссертант приводит ряд новых материалов по строительству в Москве в 20-х годах XVIIIвека и в Прибалтике. Тем са­мым заполняется пробел в истории русского садово-паркового искусства начала XVIII века, обычно ограничивающейся описанием дворцовых ре­зиденций Петербурга.

В главе 1-й 2-й части автор дал совершенно новый материал, ос­вещающий строительство усадебных парков в Москве в первой половине XVIII века. Благодаря сопоставлению графических материалов, найден­ных в Рукописном отделении библиотеки Академии наук в Ленинграде, с текстовым материалом, хранящимся в Государственном архиве древних актов в Москве, диссертант установил местоположение ряда давно исчез­нувших московских усадеб и дал интересный обзор их планировки. На основании анализа найденных материалов автор приходит к интересному выводу об особом характере московских парков, созданном в результате сочетания древних московских традиций и творческих связей, существо­вавших между Москвою и Петербургом. Полученные результаты не толь­ко имеют значение для истории русского садово-паркового искусства, но и по-новому освещают историческую топографию одного из районов Мо­сквы.

В 3-й главе II части приведен ряд новых материалов по строитель­ству Летнего сада от 1730 до 1762 года, т.е. за период весьма мало разра­ботанный в литературе. Особенно ценным является в этом разделе осве­щение роли Растрелли и садового мастера Сурмина в создании централь­ной части ансамбля «летних садов», так называемого «променада» на мес­те нынешнего Марсова поля. В этой же главе автор освещает впервые во­прос о создании проекта большого парка в Екатерингофе, проекта, свиде­тельствующего о весьма высоком уровне русского садово-паркового ис­кусства в 30-х годах XVIII века.

Заслуживает внимание и раздел о «малых дворянских садах» в Петербурге, особенно об усадьбах по рекам Мойке и Фонтанке. Впервые отдельные, известные ранее, материалы по усадьбам систематизированы, сопоставлены друг с другом, дополнены рядом новых соображений и ря­дом архивных данных. Большое количество усадебных садов известно по изображениям на так называемом «плане Махаева». Однако, до сего вре­мени предполагалось, что авторы этого плана, в целях представить город в более в выгодном свете, преувеличивали роскошь застройки и садовых композиций, произведя сравнение ряда участков, расположенных на реках Мойке и Фонтанке в том виде, в каком они изображены на упомянутом плане, с архивными материалами, диссертант пришел к выводу о том, что на плане Махаева мы имеем дело не с вымышленными, а действительно существовавшими садами. Таким образом, богатейшие материалы плана Махаева могут быть нами использованы в качестве документальных дан­ных. Особенно интересны иллюстрации, приводимые диссертантом из аксонометрического плана 1765-75 гг. В них содержится уже не только изображение садов в плане, но подробно освещается и объемно-пространственная их композиция. Использование этого плана для изучения садово-паркового искусства середины XVIII века является заслугой диссертанта и должно быть продолжено для дальнейших исследований в данной области.

Следует отметить, что раздел об усадьбах по берегам Мойки и Фонтанки является ценным вкладом не только в историю садово-паркового искусства, но и в историческую топографию Петербурга.

Отдельная небольшая глава (четвертая) посвящена саду при двор­це в Киеве. Внимание, которое диссертант уделил этому саду вполне оп­равдано особыми условиями, в которых проходило его проектирование. Регулярная планировка сада представляет собой чрезвычайно сложную задачу в условиях сильно пересеченного рельефа, который с трудом под­дается вписыванию в правильные геометрические формы. В зарубежном садово-парковом искусстве мы не встречаем примеров обработки столь капризного рельефа, с каким пришлось встретиться авторам Киевского сада. Сложность задачи вызвала конкуренцию нескольких проектов, диспут между их авторами назначение специальной экспертизы. Описание этих проектов и их сравнительный анализ составляют совершенно новую стра­ницу в истории русского садово-паркового искусства.

В заключении во второй части автор делает ряд выводов о разви­тии регулярного стиля в течение первой половины XVIII века. С большин­ством этих выводов можно согласиться. Так, несомненно, что к середине XVIII века планы парков получают значительное усложнение и насыщен­ность деталями. Несомненно, также, что в парках позднего периода значи­тельно меньшую роль играют водные пространства и утилитарное исполь­зование насаждений, нежели в садах и парках петровского времени.

Третья часть работы посвящена теме «Анализ композиционных приемов садово-паркового искусства первой половины XVIII века». В первой главе этой части освещаются «общие композиционные приемы решения дворцово-паркового ансамбля». Здесь диссертант устанавливает ряд этапов, через которые прошло развитие русского сада и парка: от ста­тической допетровской композиции к появлению направленности в сторо­ну водных пространств, от простых и лаконичных квадратов к широкому использованию радиальной системы, от функционально оправданных ка­налов к чисто декоративным водным формам и т.д. Являясь по существу развитием выводов к основной части работы, эта глава представляет собой первую в нашей литературе попытку систематизировать и обобщить мате­риалы по развитию композиционных приемов русского сада и парка пер­вой половины XVIII века.

Если общая система главнейших регулярных парков XVIII века дошла до нас, то совершенно утеряны в натуре их детали. Поэтому следу­ет особо отметить значение второй главы третьей части, освещающей формы стриженой зелени, устройство боскетов, «огибных дорог», трелья­жей, партеров и т.п.

В связи с методами советского паркостроения, использованием мичуринской биологии, а также в связи с переустройством природы на­шей страны по сталинскому пути, заслуживает внимания тот раздел 2-й главы, который посвящен вопросу об ассортименте, о выращивании новых для севера России пород, о замене чужеземных пород местными, о пере­садках взрослых деревьев и о преобразовании ландшафта Петербурга и его окрестностей в первой половине XVIII века.

Интересным дополнением к работе является сравнительно об­ширная глава о русских мастерах садово-паркового искусства. Автор пра­вильно подмечает, что если в первые годы паркового строительства встре­чаются преимущественно имена иноземных мастеров, то уже к середине XVIII века положение значительно меняется и в результате систематиче­ской подготовки отечественных кадров ведущее место занимают русские мастера.

На основании обширных архивных материалов в рассматривае­мой главе диссертант рассказывает о постановке образования в области садово-паркового искусства. Сначала тяжелое ученичество у эксплуатато­ров-иноземцев, затем обучение в специально организованных «школах садовых учеников» создали плеяду первоклассных мастеров садово-паркового искусства, сочетавших практические знания с высоким художе­ственным мастерством. Особого внимания заслуживает то, что, судя по архивным материалам, рисование в школах садовых учеников являлось одним из важнейших предметов обучения, а также, что каждому ученику была обеспечена определенная производственная база.

В главе четвертой третьей части автор правильно подмечает «чер­ты самобытности» в русском паркостроении. Замечательное уменье впи­сать архитектурную композицию в пейзаж, сочетание утилитарных требо­ваний с декоративными свойствами, концентрация всех основных эффектов в центральном узле композиции вместо равномерной разбросанности их по всей территории парка, как это имело место в зарубежных парках, иногда живописная асимметрия, устройство подъездных каналов, исполь­зование местного ассортимента и особенно устройство геометризованных лугов вместо пышных партеров - все это несомненно отличает русские регулярные парки от зарубежных, и дает право говорить о самостоятель­ных путях развития русского садово-паркового искусства.

Касаясь вопроса об использовании национального наследия в со­ветском зеленом строительстве, диссертант правильно отмечает возмож­ности использования (при соответствующей творческой переработке регу­лярных форм и далеких перспектив для создания впечатления торжест­венности и праздничности) боскетов как вместилища аттракционов в пар­ках.

Особого внимания, в связи с озеленением пригородной зоны и колхозных усадеб, заслуживает мысль о сочетании плодово-ягодных на­саждений с художественной трактовкой территории.

Можно согласиться с автором в том, что ряд технических и худо­жественных приемов, доведенных до высокой степени развития в середи­не XVIII века, при соответствующей творческой переработке, может ис­пользоваться и в советском зеленом строительстве.

В работе, охватывающей столь широкий круг вопросов, и, в сущ­ности, впервые обобщающей материалы по русскому садово-парковому искусству первой половины XVIII века, трудно было, конечно, избежать некоторых недочетов.

В главе II автор слишком подробно останавливается на «висячих садах», вплоть до описания их конструкций и других деталей, которые не имеют прямого отношения к садово-парковому искусству. Правильно бы­ло бы ограничиться ссылкой на работы Забелина. Нельзя также согласить­ся с тем, что висячие сады были наиболее «характерными» типами домо­вых садов (стр. 30). В то же время, в диссертации нет указаний (за исклю­чением ссылки на Петрея), на большие царские сады в Москве, имевшие регулярную планировку и довольно ясно изображенные на планах Москвы XVII века.

На странице 44 диссертант говорит, что знакомство Петра I с за­рубежным паркостроением было до сих пор формально освещено в науч­ных трудах и изображалось обычно как «слепое ученичество». Подобная резкая характеристика зарубежных влияний в нашей литературе не имела места. Во всяком случае, в диссертации необходимо было указать те сочи­нения, с которыми автор полемизирует.

Приведя на стр. 48 цитату из Юст Юля, диссертант неудачно комментирует ее, указывая, что она рисует истинное положение ино­странцев в петровское время. Следовало бы подчеркнуть, что выражение «истинное» относится только к той части цитаты, в которой говорится, что «царь никогда не назначает начальником иностранца».

В главе III на стр. 70 автор говорит: «Строительство города (Пе­тербурга) было планомерно организовано почти с самого его основания. В распределении территории сады и парки заняли одно из ведущих мест». В действительности, бурный рост Петербурга с трудом поддавался регули­рованию, несмотря на ряд мероприятий Петра, и в первые десятилетия застройка города носила стихийный характер, особенно на Петербургской стороне и на Адмиралтейском острове. Затем, нельзя говорить о «распре­делении территории» города в петровское время, так как это вызывает в нашем представлении понятие о планировочном зонировании, которого в действительности не было. Устройство многочисленных частных усадеб с садами и парками еще не дает нам право говорить о том, что зеленые на­саждение «заняли одно из ведущих мест» в распределении территории, ибо в нынешнем понимании это выражение обозначает насыщение терри­тории города зелеными насаждениями общественного пользования. Сле­дует при этом отметить, что о таком зеленом массиве, как сад Александро-Невской лавры, имевшем до некоторой степени общественное значение, автор не упоминает.

На стр. 85 правильно указано, что «характерной чертой всех ком­позиций петровского времени была тесная связь с водными пространства­ми», но при этом не указана роль водных элементов (каналов, прудов и т.п.) в мелиорации местности, а также в организации передвижения по городу. Излагая историю проектирования и строительства Летнего сада, диссертант увлекается иногда второстепенными деталями, как, например, на стр. 94, и сравнительно мало уделяет внимания анализу композиции сада. Так, на стр. 99 слишком бегло дано описание плана Яна Розена (все­го около 1/2 стр.), в то время, как основным моментом работы должно было быть освещение композиционных вопросов. Также мало уделено внима­ния и анализу «Эрмитажного плана» Летнего сада. Этот план является шедевром русского садово-паркового искусства, своего рода энциклопе­дией садово-парковых форм регулярного стиля, и детальное описание его, с расшифровкой отдельных элементов, с анализом его объёмно-пространственной композиции могло бы быть весьма полезным для архи­текторов, изучающих не только историю, но и теорию садово-паркового искусства. Автор, например, указывает, что «кружевные партеры, боскеты следовали один за другим». Между тем, на плане изображены не только «кружевные» партеры, но и другие типы партеров, а также разнообраз­нейшие формы боскетов. В описании известного уже плана, правда, не было бы элементов самостоятельного исследования, но, учитывая то, что до сих пор подобного анализа не было сделано, а также, что этот анализ крайне необходим для углубленного изучения садово-паркового искусства XVIII века, следовало бы его в диссертации поместить за счет сокращения второстепенных деталей исторического характера. В связи с композици­онным анализом Летнего сада следовало бы также осветить и теоретиче­ские взгляды Леблона, изложенные в известном его сочинении, почему-то не упомянутом диссертантом.

Устанавливая авторство Земцова в проектировании Летнего,сада, диссертант приводит в доказательство «донесение» Земцова (стр. 107), из которого, однако, не ясно - идет ли речь о составленном проекте сада, или только об обмерах существующего расположения. Наличие масштаба в русских мерах также не является еще вполне достоверным доказательст­вом. Авторство Земцова, таким образом, можно и известным основанием предполагать, как это указывает диссертант в начале стр. 116, но нельзя сейчас еще считать совершенно установленным, как это делает диссертант далее на той же 116 странице.

В разделах о «больших приморских резиденциях» диссертант также отдает предпочтение вопросам исторического характера, иногда мало значительным, и сравнительно мало уделяет места композиционному анализу Стрельны, Петергофа и Ораниенбаума. Судя по различным мес­там текста, такое отношение к излагаемому материалу вызвано тем об­стоятельством, что указанным резиденциям посвящена большая литерату­ра. Следует, однако, отметить, что до сих пор об этих резиденциях не пи­сали специалисты паркостроители и от диссертанта можно было ожидать нового подхода к известным уже материалам. В то же время, можно было несколько сократить текст за счет вынесения ряда цитат в том приложе­ний.

В главе II третьей части диссертант дает описание Анненгофа, од­нако обращает внимание в основном на рисунок плана, мало уделяя вни­мания его объемно-пространственной характеристике. В этой же главе автор считает расположение дворца в Кускове неудачным. С этим нельзя согласиться. Такое расположение дворца, при котором он делит парк на две части, встречается в лучших памятниках садово-паркового искусства, как русских, так и зарубежных. Кроме того, если бы дворец был поставлен на место оранжереи, от него почти не было бы видно водного пространст­ва пруда, и перспектива была бы значительно менее эффективной.

Сравнивая Кусково с Архангельском, автор (на стр. 317) говорит об «ошибке» Кускова, где перспектива не раскрывается на красивой при­родный ландшафт, между тем, речь здесь может идти не о композицион­ной ошибке, а о менее удачных топографических условиях.

Отмечая как особенность нового Царскосельского сада (стр. 366) отсутствие в нем партеров, следовало бы объяснить это обстоятельство удаленностью от дворца, ибо партеры имеют смысл, главным образом, при рассматривании их сверху, т.е. когда имеются условия для восприятия всего рисунка в целом.

В заключении ко II части на стр. 424 диссертант, сравнивая ан­самбли Петергофа и Царского села, сад Меншикова на Васильевском ост­рове и сад при Киевском дворце, сад Апраксина и сад Бахартова дома, не учитывает, что разница между сравниваемыми объектами вызывается не только изменениями регулярного стиля к середине XVIII века, но и есте­ственными условиями участков. Поэтому приводимые сравнения следует считать не совсем законченными.

Как уже было указано ранее, глава I третьей части об «Общих композиционных приемах» является одним из наиболее удачных элемен­тов работы. Остается лишь пожалеть, что автор отвел ей сравнительно мало места и не развил эту тему углубленнее.

В разделе о значении самобытных приемов русского паркостроения для советского зеленого строительства (стр. 483) автор говорит, что Московский парк Победы «лишенный хороших природных факторов, ни когда не сможет вызвать такого впечатления, какое производит Примор­ский парк Победы» и что «Мы имеем возможность свободного выбора территории для садов и парков». Такая установка не совсем приемлема для Советского паркостроения. Не отрицая огромного значения природных условий, следует, все же, уметь использовать в совершенстве любые топо­графические обстоятельства, так как положение районных парков не мо­жет быть произвольным. С другой стороны, возможности советской тех­ники позволяют там, где это требуется, в достаточной мере изменять при­родные условия, создавая и рельеф, и водные пространства и т.п.

К недостаткам общего характера следует отнести перегружен­ность основного текста диссертации цитатами, которые без ущерба для ясности изложения могли бы быть помещены в томе приложений; отсут­ствие ссылок в тексте на иллюстрации, что чрезвычайно затрудняет чте­ние работы; отсутствие в перечне иллюстраций указаний на архивные фонды. Желательно было бы к фотокопиям планов дать более ясные экс­пликации.

Изложенные недостатки являются вполне понятными при новизне темы и при обилии новых материалов, которые были введены диссертан­том в историю русского садово-паркового искусства. Кроме того, весьма широкая постановка вопроса о развитии садово-паркового искусства в первой половине XVIII века, включающая и характеристику памятников, и топографическую их эволюцию, и организацию садово-паркового дела, и вопросы подготовки кадров, неизбежно должно было привести к неравно­мерному распределению материала с преобладанием тех элементов, кото­рые явились результатом новых исследований автора. Несомненно, что при подготовке рассмотренной работы к печати автор легко мог бы устра­нить отмеченные недостатки.

Принимая во внимание изложенные ранее достоинства работы, заключающиеся в самостоятельной разработке многих вопросов истории русского садово-паркового искусства, наряду с привлечением совершенно новых архивных материалов и изучением ряда памятников в натуре, сле­дует признать диссертацию Т.Б. Дубяго самостоятельной исследователь­ской работой, по-новому освещающей историю русского садово-паркового искусства первой половины XVIII века. Помимо своей научной ценности диссертация Т.Б. Дубяго имеет и большое практическое значе­ние для зеленого строительства в нашей стране.

Учитывая все сказанное о диссертации Т.Б. Дубяго, а также ее многолетний педагогический, научно-исследовательский и практический стаж, считаю вполне возможным присуждение ей искомой степени докто­ра архитектуры.

Е.И. Катонин