Театр и драматургия итальянского барокко 5 страница

Вклад буржуазных кругов в развитие классицизма был принципиально существенным. В свете этого обстоятельства становится понятным, почему классицизм в XVII столетии не переживает периода расцвета в Германии, Италии и Испании. Во всех этих странах, подвластных скипетру династии Габсбургов, буржуазия оказалась недостаточно сильной и была вынуждена капитулировать перед феодальным лагерем. В Германии и Италии так и не сложилось единое национальное государство. Испанский абсолютизм также не играл, по словам Маркса, роли «цивилизующего центра», «объединяющего начала общества», как во Франции, а своим деспотизмом скорее напоминал «азиатские формы правления» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 10, с. 431, 432).

Иначе обстоит дело с Англией. Бурные общественные катаклизмы, ареной которых становилась страна, служат почвой для произрастания в художественной литературе очень разных по своей идейной направленности барочных тенденций. Однако и классицизм широко представлен в английской литературе XVII столетия (особенно в годы Республики). Знаменательна и эволюция в годы Реставрации позднего Мильтона от «Потерянного рая» к «Возвращенному раю», а затем к «Самсону-борцу». Она представляет во многом путь от порывов барочной

32

«романтики» к тенденциям лишенного былого «космического» размаха, но одновременно менее противоречивого и более светского «гражданственного» классицизма. Мильтон, создатель «Самсона-борца», произведения, насыщенного тираноборческими идеями, выступал предвестником классицизма нового типа, той его исторической разновидности, которая получила дальнейшее развитие в эпоху Просвещения. Подобное же предвосхищение будущих художественных достижений просветительского и «революционного» классицизма находим мы в последнем произведении Расина, в его «Гофолии».

Для классицистов характерно стремление к созданию произведений монументальных, с проблематикой большого общественного звучания, к изображению героев действенных, преисполненных жизненной энергии и способных благодаря своей воле и умению беспощадно анализировать кипящие в их душе страсти, подниматься до разрешения сложных, трагических конфликтов. Отсюда и предпочтение, оказываемое теорией классицизма монументальным жанрам в литературе — эпопее, трагедии. Тяготение к монументальности сочетается у классицистов с выдвижением на первый план принципа общественной пользы искусства, его воспитательного значения. Эстетическое и этическое — категории, неразрывно связанные в восприятии теоретиков классицистической литературы. Утверждая возвышенные общественные и этические идеалы, выдающиеся писатели-классицисты не впадали, однако, в нравоучительство, в назойливую дидактику. Излюбленной темой трагедии классицизма было столкновение между личным и общественным, между долгом и чувствами. Изображая торжество сознания государственного долга над страстью и правами личности, Корнель, автор «Горация», или Расин, создатель «Береники», впечатляюще выявляли тот жестокий антагонизм, который существовал между этими началами в действительности, и тем самым глубоко проникали в суть противоречий, типичных для современного им общества. О том, с какой проницательностью и силой способна была раскрывать социальные противоречия классицистическая комедия, наглядно свидетельствует творчество Мольера.

Развитие эстетики классицизма совпадает с расцветом рационализма в философии: это явления параллельные, имеющие общие исторические корни. Теории классицизма присущ культ разума, который она объявляет единственным источником и мерилом прекрасного, противопоставляя его чувству. Для последовательного классициста ценность художественного произведения в значительной мере определяется степенью его логической стройности и ясности, упорядоченностью его композиционного членения. Этим объясняется и склонность классицистов изображать в качестве героев людей, способных даже в моменты самых тяжелых и бурных переживаний трезво мыслить, рассуждать и подчинять свои поступки велению разума.

Рационализм классицистов служит вместе с тем источником противоречий, характерных для их эстетических убеждений. Одним из существенных моментов этих убеждений был принцип «подражания природе». Он имел для своего времени весьма прогрессивный смысл, ибо утверждал познаваемость действительности, необходимость обобщения ее характерных черт. Однако искусство, по мнению классицистов, должно было «подражать природе» лишь до известных пределов, лишь в той мере, в какой воспроизведение действительности могло соответствовать представлениям художника и светской среды, с мнением которой он обязан был считаться, о разумном ходе вещей и о правилах «приличий», требованиях хорошего тона. Такой ход мысли, естественно, ограничивал возможности писателя и художника в показе повседневных примет жизни и разъедавших ее социальных язв. Не все в природе объявлялось заслуживающим воспроизведения в литературе. Теоретики классицизма настойчиво изгоняли из сферы искусства все хаотичное, стихийное, материальное и чувственное. Все это определялось ими как нечто «низменное», а следовательно, недостойное пера писателя или кисти художника. Классицизм, в силу присущих ему рационалистических тенденций, представлял собой художественный метод, отличающийся высокой степенью осознанности творчества. Теория в литературе классицизма играла гораздо более существенную роль, чем, скажем, в искусстве барокко. Следует, однако, добавить, что выдающиеся мастера классицизма, считаясь с канонами, устанавливавшимися теоретиками, вместе с тем в своем творчестве в значительной мере преодолевали догматические рамки этих канонов, выявляя сложную диалектику чувств и жизненных явлений.

Развитие классицизма проходило неизменно под знаком преклонения перед античностью. Культ античности сохраняет в классицизме унаследованную от Возрождения земную, светскую и гуманистическую направленность. Образы, почерпнутые из античной мифологии и литературы, были для великих классицистов естественной поэтической стихией, а не набором искусственных риторических украшений. Однако восприятие классицистами античной культуры отличалось специфически нормативным характером.

33

Иллюстрация:

Никола Пуссен. Смерть Германика

1626—1628 гг. Миннеаполис, Институт искусств

Теоретики классицизма были склонны считать идеал прекрасного неизменным и общеобязательным. Устанавливая каноны этого идеала путем освоения античного наследия, и прежде всего поэтики Аристотеля и Горация, они стремились регламентировать творчество писателей и художников, требуя от последних неукоснительного следования целой системе определенных законов и правил.

У свойственной классицистам ориентации на античную культуру была и другая сторона. Разработка почерпнутых из античной истории и литературы тем, сюжетов, образов являлась своего рода отходом, обусловленным духом эстетики классицизма (но отнюдь не уходом!), от окружающей действительности. Обращаясь к античности, писатели-классицисты осмысляли острые проблемы современности, но делали это не прямо, а косвенно, сохраняя по отношению к окружающей действительности определенную временную дистанцию. Эта дистанция, как и вообще вся совокупность античных реминисценций, вносит также в истолкование классицистами современности определенные элементы идеализации. Это очень хорошо показал Маркс в известном высказывании из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта». Правда, слова Маркса непосредственно относятся к революционно-классицистическим образам эпохи Французской революции конца XVIII столетия. Однако при всех исторически обусловленных существенных изменениях между классицизмом XVII и XVIII столетий существует и принципиального характера родство. Поэтому и характеристика, данная Марксом обращению «гладиаторов буржуазного общества» к идеям, художественным формам и иллюзиям античности, и его утверждение, что в данном случае «...воскрешение мертвых... служило для того, чтобы возвеличить данную задачу в воображении, а не для того, чтобы увильнуть от ее разрешения в действительности...» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 8, с. 120, 121), могут быть использованы в более широком теоретическом плане. Художественный метод классицизма, эстетическая и жизненная ценность которого для своего времени подчеркнута Марксом, внес весьма значительный вклад в развитие европейского искусства,

34

оставив в нем глубокий, неизгладимый след.

Важное значение для определения содержания XVII в. как особой эпохи в истории литератур Запада имеет проблема их периодизации.

Общественные конфликты, назревшие в Западной Европе в первой половине XVII столетия, достигают кульминации в 40-е годы. Прорываясь наружу в виде социально-политических взрывов, они создают охватывающий всю Западную Европу мощный кризис. Центр кризиса — в Англии, где происходит буржуазная революция, которая приводит в 1649 г. к казни короля и провозглашению республики. Почти одновременно (с 1648 по 1653 г.) Франция вступает в полосу гражданских междоусобиц, получивших наименование Фронды. Незадолго до этого, в 1648 г., был заключен Вестфальский мир, положивший конец кровопролитной и изнурительной Тридцатилетней войне. Мирный договор не только зафиксировал изменения, происшедшие в ходе длительной и ожесточенной борьбы в соотношении сил между ведущими державами Западной Европы, он стал существенной вехой и в истории Германии, надолго закрепив ее состояние раздробленности и господство косного княжеского абсолютизма.

Волна бурных антифеодальных выступлений прокатывается в 40-е годы по Италии и Испании. Это восстания 1647 и 1648 гг. в Сицилии и Южной Италии (последнее известно как восстание Мазаньелло, названное по имени одного из его вождей); оба они привели к установлению на короткий срок республиканского строя в Палермо и Неаполе, но затем были безжалостно подавлены. Это, далее, серия крупных восстаний в Каталонии, захватывающих почти все 40-е годы. Немаловажное историческое значение имело и отпадение Португалии от Испании в 1640 г.

Общественный кризис середины XVII в. — важный исторический рубеж: он вызывает глубокие сдвиги в социально-политической структуре стран Западной Европы и в сфере их идеологической жизни. Характер общественной, идеологической и художественной эволюции на Западе заметно изменяется во второй половине XVII в., по крайней мере в период до середины 80-х годов, если учесть, что к этому времени в жизни большинства ведущих западноевропейских стран начинается сложная переходная полоса, которая служит своеобразной прелюдией к веку Просвещения.

В первой половине столетия большую притягательную силу сохраняет Италия, былой очаг культуры Возрождения и вместе с тем страна, где раньше всего начали складываться такие характерные для художественной культуры XVII в. направления, как барокко и классицизм; ведущую роль играет литература Испании. Еще не потускнел окончательно блеск идеалов, родившихся в недрах феодального Средневековья. Воинские и рыцарственные доблести дворянства остаются основным источником, питающим воображение поэтов, романистов и драматургов, когда они стремятся воплотить в своих произведениях образ «героя». В литературе, при всей сложности взаимодействия и борьбы отдельных художественных тенденций, преобладает барокко.

Ко второй половине века центр общественной и культурной жизни Европы перемещается с юга на северо-запад. Буржуазное начало, сумевшее прочно укорениться, становится значительно весомее. Дворянство, чтобы спасти свое существование, вынуждено идти на уступки буржуазии, искать с ней соглашения. Наиболее целесообразной формой государственного устройства, лучше всего в данных условиях позволяющей осуществить эту задачу, оказывается абсолютизм. Мощь Испании сломлена, ее претензии на мировое господство рухнули. Самое могущественное государство Европы во второй половине столетия — Франция. На первый план в европейской политике выступает теперь жестокое, непримиримое соперничество между абсолютистской Францией и Голландией (сначала), а затем Англией — странами, развитие которых стимулируют происшедшие в них буржуазные революции. Силы Контрреформации вплоть до конца века не сдают своих позиций и продолжают добиваться осуществления своих замыслов. Вместе с тем и в лоне католицизма, и в недрах пуританства развиваются другие, оппозиционные по отношению к господствующим кругам обеих церквей религиозные течения, несущие на себе печать новых интеллектуальных веяний. В католическом лагере — это пронизанный духом суровой аскетической морали янсенизм. В протестантском лагере — секты, подобные квакерам в Англии, пиетистам в Германии, с характерным для них индивидуалистическим уклоном, замкнутостью во внутреннем мире личности. Что же касается передовой светской мысли этого времени, то в ней в разных аспектах развиваются материалистические и сенсуалистические тенденции (Спиноза, Локк), идеи естественного права. Она сыграла немаловажную роль в процессе становления просветительской идеологии. Во второй половине XVII в. овеянный духом воинской рыцарственности идеал «героя» сменяется более приземленным идеалом «порядочного человека». В литературе этого времени наиболее знаменательными явлениями оказываются относительный спад, переживаемый Италией и Испанией, торжество

35

классицизма во Франции, усиление реалистических тенденций, наряду с существованием иного рода эстетических устремлений, в Англии и Германии.

Только что обрисованные закономерности, обусловившие динамику развития духовной жизни в Западной Европе XVII в., и, если так можно сказать, географическое претворение этой динамики предопределяют (в основных чертах) и логику построения раздела, посвященного литературам данного региона. Характеристика литератур Западной Европы начинается с юга (Италия, Испания) и движется постепенно на север и северо-запад.

Взаимодействие отдельных западноевропейских литератур становится в XVII в. более интенсивным. Слава Марино носит в начале века общеевропейский характер; следы подражания его манере можно обнаружить в самых различных европейских литературах этого времени. Широко и глубоко влияние испанской литературы первой половины XVII в. Это относится прежде всего к плутовскому роману и к комедии «плаща и шпаги», а также к поэтическим исканиям Гонгоры и к трагедии. Особенно заметно это влияние в области литературы барокко. Во Франции, например, о его роли наглядно свидетельствует драматургия Ротру, а в более демократической, «низовой» сфере литературы — творчество Скаррона, и прежде всего его комедии и «Трагикомические новеллы». Печать подражания испанскому консептизму лежит на таком своеобразном произведении прециозной литературы, как переписка Вуатюра. К испанским литературным источникам в поисках сюжетного материала и творческих стимулов обращаются и писатели другого художественного склада, в том числе Корнель («Комическая иллюзия», «Сид», «Лгун» и др.). Заимствуя сюжетные мотивы из испанских источников, великий драматург-классицист преобразовывает эти мотивы, подчиняя их своим творческим замыслам. Так, в «Сиде» воспроизведение героических подвигов, совершаемых испанским рыцарем, призвано отразить широкий патриотический подъем, сопутствовавший борьбе французских армий против Испании Габсбургов, угрожавшей независимости родины великого драматурга. Отталкиваясь от сюжетной канвы пьесы испанского писателя Гильена де Кастро «Юность Сида», Корнель целеустремленно упрощает фабулу, сосредоточивая внимание не на многообразии внешних событий, а на душевной борьбе героев и ее идейной сущности.

Воздействие испанской литературы «золотого века» заметно также и в Германии, и в Англии. В скандинавских литературах XVII столетия обращение к поэтике Опица сыграло важную роль в ходе кодификации литературной речи и в процессе становления классицизма. В середине столетия примечательным явлением международного масштаба становится творчество выдающегося голландского писателя Вондела. Следы воздействия его творческих замыслов наблюдаются и в английской (Мильтон), и в немецкой (драматургия Грифиуса) литературах.

Во второй половине XVII столетия основным очагом международных литературных влияний становится Франция. Деятельность представителей Второй силезской школы в Германии пронизана стремлением подражать образцам французского галантно-героического романа. С другой стороны, неуклонно расширяется круг иноземных почитателей Буало, теоретика искусства, и возрастает авторитет французского классицизма в целом.

Хотя межнациональные литературные взаимосвязи в Западной Европе XVII столетия обогащаются и крепнут, хотя исторические сдвиги, которые происходят в эту эпоху в данном регионе, и обладают целым рядом общих черт, все же содержание и темпы национальных путей развития отдельных литератур Запада в XVII в. в целом слишком неоднородны, чтобы можно было установить применительно к ним единую, общую, как бы сквозную периодизацию. В этом отношении XVII век ближе к XVI столетию, чем к эпохе Просвещения.

Это относится и к хронологическим рамкам XVII в. как историко-литературной эпохи в отдельных странах Запада. И здесь прежде всего бросается в глаза разнообразие, несходство отдельных национальных вариантов.

Самая передовая страна Европы в смысле общественного уклада наряду с Голландией — Англия. XVII век как эпоха в истории английской литературы — это, по существу, литература периода непосредственной подготовки, свершения и «доделывания» Английской буржуазной революции. Таким образом, в данном случае речь идет о периоде, охватывающем около семидесяти лет — от 20-х годов XVII столетия, т. е. приблизительно с момента вступления на престол Карла I, последнего периода в творчестве Бена Джонсона и времени угасания непосредственных отзвуков Ренессанса в литературе, и до конца 80-х годов, т. е., говоря условно, до так называемой «славной революции» и первых выступлений на литературной арене Дж. Свифта и Д. Дефо.

На противоположном по сравнению с Англией полюсе в общественной жизни Запада находится в XVII в. Германия. Прогрессивные силы здесь терпят жестокое поражение. В Германии XVII век как эпоха — это время Тридцатилетней

36

войны, тот период, когда духовная жизнь страны предопределялась ходом и последствиями длительной и опустошительной военной схватки (т. е. отрезок времени от второго десятилетия XVII в., отмеченного творчеством Опица, и приблизительно до начала XVIII в.).

Промежуточное положение в смысле характера общественного развития между Англией и Германией занимает Франция. После разрухи, вызванной религиозными войнами, прогрессивные общественные силы, ратующие за национальное объединение страны под эгидой абсолютной монархии, берут верх в 90-е годы XVI в. над центробежными силами, во главе которых стоит мятежная знать, тянущая страну назад, к феодальной анархии. XVII век как историческая эпоха во Франции — это период укрепления и торжества абсолютизма, последовавший за глубоким кризисом второй половины XVI в. и предшествующий процессу подготовки и вызревания революционного перелома в XVIII в. В историко-литературном плане это период, простирающийся приблизительно с конца XVI столетия (времени формирования классицизма как литературного направления) до рубежа между XVII и XVIII вв., т. е. более или менее совпадающий со столетием как календарным понятием.

Сходное совпадение наблюдаем мы и в истории итальянской литературы. Иначе обстоит дело с Испанией. Если конец XVII в. как эпохи здесь обозначается довольно четко (он отмечен такими историческими вехами, как переход власти к династии Бурбонов и война за испанское наследство, длившаяся с 1701 по 1713 г.), то начало его может быть определено лишь с большой долей условности. В испанской литературе первых десятилетий XVII в. так сложно переплетаются тенденции ренессансного реализма с маньеризмом и барокко, что рубеж между Возрождением и следующей за ним историко-литературной эпохой целесообразнее устанавливать, проводя между конкретными явлениями разграничения типологического плана, чем стремясь во что бы то ни стало найти какую-то твердую и общезначимую хронологическую веху. В Португалии, как бы тесно ее литературная жизнь ни была связана с Испанией, периодизация литературного процесса применительно к интересующей нас эпохе носит иной характер. Закат эпохи Ренессанса здесь намечается значительно раньше и датируется довольно точно — 80-ми годами XVI столетия, когда страна теряет свою независимость и подпадает под испанское владычество. Вместе с тем существуют такие западноевропейские литературы, в которых грань между Возрождением и эпохой расцвета барокко и классицизма, а также переход от XVII столетия к веку Просвещения носят одинаково зыбкий и расплывчатый характер. Таковы, например, скандинавские литературы.

Приведенные примеры убедительно свидетельствуют, насколько, при наличии знаменательных общих черт, присущих литературному процессу в Западной Европе XVII в., его отдельные национальные варианты несхожи. Полное и наглядное представление о специфике этих национальных вариантов призваны дать монографические главы, посвященные подробной характеристике отдельных западноевропейских литератур XVII столетия.

Итальянская литература [XVII в.]

36

ВВЕДЕНИЕ

В истории итальянской литературы границы XVII в. как литературной эпохи в основном совпадают с границами XVII столетия, хотя, конечно, не абсолютно точно.

В 1600 г. в Риме, на Площади цветов, был сожжен Джордано Бруно. Он был последним великим писателем итальянского Возрождения. Но Рим, окружавший костер Бруно, уже густо застраивался барочными церквами. Новый художественный стиль зарождался в недрах предшествующего столетия. Это был процесс длительный и постепенный. Однако и в нем имелся своего рода «разрыв постепенности», переход в новое качество. Несмотря на то что отдельные и достаточно внушительные симптомы барокко наблюдаются в Италии на протяжении всей второй половины XVI в., «настоящий перелом происходит на рубеже XVI и XVII веков, причем одновременно во многих искусствах — архитектуре, живописи, музыке. И хотя пережитки маньеризма в Италии еще продолжают сказываться и в первом, и даже во втором десятилетии XVII в., по существу, преодоление маньеризма в Италии может считаться завершенным к 1600 году» (Б. Р. Виппер).

К 1600 г. многие итальянские писатели XVII в. — Кампанелла, Сарпи, Галилей, Боккалини, Марино, Кьябрера, Тассони — были уже

37

вполне сформировавшимися литераторами; однако наиболее значительные произведения барокко и классицизма создаются ими лишь в первые десятилетия нового века. Рубеж между двумя эпохами прочерчивается ясно, и он был виден уже современникам. «Разрыв постепенности» отразился в самосознании культуры и породил в нем резкое противопоставление современности прошлому, причем не только греко-римской античности, но и классическому Ренессансу. «Новое», «современное» становятся в начале XVII в. модными словами. Они превращаются в своего рода боевой клич, с которым атакуются традиции и ниспровергаются авторитеты. Галилей публикует беседы о «новых науках»; Кьябрера говорит о стремлении, подобно своему земляку Колумбу, «открыть новые земли» в поэзии; самый популярный поэт столетия — Марино заявляет, что ему вовсе не улыбается «стоять в одном ряду с Данте, Петраркой, фра Гвиттоне и иже с ними», ибо цель его — «услаждать живых», а эстетик Тезауро уверяет, будто современный ему литературный язык намного превзошел язык великих тречентистов — Данте, Петрарки и Боккаччо. В начале XVII в. итальянские писатели часто говорят о превосходстве своей эпохи над временами прошедшими, о стремительности роста человеческих знаний, об абсолютности прогресса. Наиболее яркое выражение новое отношение к устоявшимся авторитетам и традициям нашло в произведениях Алессандро Тассони, поэта, публициста и одного из самых блестящих литературных критиков XVII в. Его «Размышления о стихах Петрарки» (1609) и особенно десять книг «Различных мыслей» (1608—1620) — важное звено в подготовке того «спора о древних и новых авторах», который на исходе XVII столетия развернется во Франции.

На первый взгляд может показаться, что своими прославлениями Нового времени, прогресса знаний и поэзии итальянские писатели XVII в. напоминают гуманистов Кваттроченто — Джаноццо Манетти или Марсилио Фичино. На самом деле это не так. Ожесточенная полемика с прошлым, лихорадочные поиски нового, необычного, экстравагантного, столь характерные для всей художественной атмосферы Италии XVII в., сами по себе никак не служат гарантией подлинности новаторства сеичентистской литературы. С другой стороны, отрицание культурных традиций минувшего столетия далеко не всегда предполагает у итальянских писателей XVII в. восторженное, апологетическое отношение к собственному времени. В равной мере сознавая глубокий разрыв между XVII в. и предшествующим ему периодом, такие писатели, как Тезауро и Кампанелла, совершенно по-разному отнеслись к общественно-политической действительности современной им Италии. Если иезуит Тезауро при всем своем барочном «модернизме» был политическим консерватором, разделявшим ретроградные позиции католической церкви, то неисправимый «еретик» Кампанелла, при всей своей средневековой религиозности и оглядке на «стародавние времена», стал социальным реформатором, усматривавшим даже в астрономии знаки грядущих общественных катаклизмов, призванных смести феодальный строй и утвердить на его обломках царство труда, справедливости и имущественного равенства.

Не столь резкие, но тоже принципиальные расхождения в оценках как современной действительности, так и содержания «нового» в искусстве и литературе существовали между Кьябрерой и Марино, между Тассони и Ланчеллотти, между Сарпи и Сфорца Паллавичино. В своем литературно-эстетическом содержании итальянский XVII век — период сложный, социально неоднородный и до крайности противоречивый. Он несравненно более противоречив, нежели предшествующая ему эпоха Возрождения. И это тоже находит отражение в его самосознании. Если классический Ренессанс диалектически снимал питающие его противоречия в высшей, почти абсолютной гармонии художественных образов и идеологических синтезов, то итальянский XVII век, наоборот, всячески выставляет напоказ резкость присущих ему противоречий. Он возводит динамическую дисгармоничность в структурный принцип культуры и кладет антитетичность в основу своего главного, доминирующего стиля. На смену всесторонне развитому, «универсальному человеку» итальянского Возрождения, спокойному, величественному и «божественному» в своей «естественности», в XVII в. приходит человек итальянского барокко — гедонистический пессимист, нервный, мучительно беспокойный, экстравагантный, по-средневековому раздираемый между духом и плотью, между «землей» и «небом», чрезвычайно самоуверенный и вместе с тем вечно трепещущий пред непреоборимостью Смерти и Фортуны, прячущий свое истинное лицо под личиной вульгарно-яркой театральной маски. В XVII в. даже наиболее передовые и смелые мыслители, продолжающие в новых исторических условиях традиции Возрождения, утрачивают ту внутреннюю цельность, которая была столь характерна для титанов минувшей эпохи.

Вместе с тем говорить об абсолютном упадке итальянской культуры в XVII в. — как это нередко делалось — невозможно уже по одному тому, что сеичентистская Италия продолжала оставаться частью Западной Европы, культура

38

Иллюстрация:

Джованни Лоренцо Бернини.
Экстаз св. Терезы

1645—1652 гг.
Рим, церковь Санта Мария делла Виттория

которой в это время находилась на подъеме, компенсируя утрату ренессансной цельности не только великими естественнонаучными открытиями, но и значительными собственно эстетическими завоеваниями. В первой половине XVII в. язык итальянской литературы все еще был языком образованного европейского общества, хотя его уже несколько потеснили французский и отчасти испанский. В некоторых областях культурной жизни Италия по-прежнему сохраняла лидирующее положение в Европе и даже завоевывала новые позиции. Последнее относится прежде всего к музыке. В 1600 г. поэт Оттавио Ринуччини и композитор Якопо Пери показали во Флоренции музыкальную драму «Эвридика», положившую начало опере, или, как тогда говорили, подчеркивая синкретичность нового жанра и его неотъемлемость от литературы, «мелодраме». За «Эвридикой» последовали великие произведения Клаудио Монтеверди: «Орфей» (1607), «Ариадна» (1608), «Коронование Поппеи» (1642). Перед человечеством открылся дотоле неведомый мир. В музыке — оперной, а также инструментальной (Фрескобальди, Корелли) — итальянский XVII век оставил много непреходящих эстетических ценностей. Итальянская музыка обеспечила стилю барокко — Монтеверди называл его «stil concetato», стиль «взволнованный», «возбужденный», — такое же почетное место в европейской художественной культуре, какое до этого заняли в ней стиль аттической трагедии, французских готических соборов и поэзии итальянского, французского и английского Ренессанса.

Существенных успехов достигла Италия и в сфере изобразительных искусств. В архитектуре, живописи и скульптуре барокко сформировалось раньше всего в Риме, где творил Джованни Лоренцо Бернини, Пьетро да Кортона, Франческо Борромини. На их произведениях художники Франции, Испании, Германии учились не только декоративности и помпезности, но и новым формам экспрессивности, воспроизведению движения, интимно-личных переживаний и умению даже в скульптурном портрете запечатлеть жизнь окружающей человека среды.

Не следует, впрочем, думать, что воздействие Италии на архитектуру, скульптуру и живопись остальной Европы ограничивалось в XVII в. сферой придворно-аристократического искусства. Еще больше, чем пример Лоренцо Бернини и Пьетро да Кортона, на европейскую художественную культуру влияли смелые эксперименты Аннибале Карраччи («Лавка мясника», «Бобовая похлебка») и могучий гений Караваджо, произведения которого ввели в итальянскую живопись XVII в. новые аспекты реального мира, более демократичные по сравнению с искусством классического Ренессанса темы, ситуации, образы. В той или иной мере «караваджизм» отразился в творчестве почти всех замечательных художников Испании, Фландрии, Голландии и особенно тех из них, кого принято называть величайшими реалистами XVII в. — Веласкеса и Рембрандта.