С. а. сатиной, е. к. и е. и. сомовым

3 ноября 1929 г.

[Лондон]

Дорогие Соня, Елена Константиновна и Евгений Иванович.

В бытность нашу в Голландии, в день первого моего концерта¹, получил с благодарностью вашу телеграмму. Пришла вчера и сюда телеграмма, которая, если перевести с английского на русский свободно, гласит: «что вы, черти, молчите»!? Мне стало очень неловко, и я послал вам телеграмму, с обещанием написать письмо после концерта в Лондоне. Этот концерт состоялся

сегодия². Прошло не более 10 минут, как Artistes, т. е. Наташа и я, оттуда вернулись.

Сверх ожидания акустика в этом сарае оказалась очень хорошей. Тронув только рояль, я мгновенно в этом убедился, успокоился и играл совсем удачно, другими словами, собой доволен. Слава богу! Народу было много. Но сколько тысяч человек могло бы еще поместиться, не знаю. Этот зал на 9 тысяч.

Мой лист концертов на ноябрь теперь у Foley, которому послал Ibbs. У меня 15 концертов в Англии. Декабрьский лист сообщу на отдельном листочке. Добавлю только, что 18 ноября играю здесь 4-й концерт с Коутсом и что по контракту выговорены две репетиции. Надеюсь, что пройдет сносно. 21 ноября в Манчестере идут «Колокола». Дирижер Sir H. Harty. Музыкант хороший! Но я их услыхать не могу. В этот день играю в другом городе, откуда отправляюсь играть как раз в Manchester³, где буду 22-го, на один день позже. Такая досада! Наташа решила меня бросить и поедет туда к концерту. В Голландии дал пять концертов. Меня там так избаловали, что если теперь публика вся in corpore⁴ не поднимается при моем входе и после конца большой вещи, то я уже недоволен. Требую почтения! Это, так сказать, наружная сторона. Что касается внутренней, то... деньжонок я там много не добрал. Видите ли, «плохая погода», как объяснил manager. Здесь, в Англии, у меня везде гарантия. То же самое и на континенте в декабре, за исключением Берлина и Hamburg'a, так что барометром не интересуемся.

В Haag'y к нам приезжала Танюша и пробыла с нами 5 дней. Теперь ждем обеих девочек сюда в Лондон, к 4-му концерту⁵. Затем увидим их 1 декабря (концерт в Париже⁶), после чего следующее свидание в Берлине и Дрездене. Что-то я стал очень скучать без них: тяжело расставаться! Стар становлюсь.

В последнее время в Париже лечился долго и упорно у Кострицкого и у одного французского гипнотизера. Оба очаровательные! Мне стало легче и невралгия моя очень ослабла. Если Вы спросите, какой доктор меня спас, я без запинки отвечу: первый. Кстати, по приезде Вам расскажу, какой невежда знаменитый нью-йоркский <...>, у которого больше никогда не буду. Что я не увлекаюсь, доказывает факт моего улучшения.

А уж лучшего отношения ко мне и представить трудно. Кострицкий мне сказал, что если что-нибудь у меня случится с зубами, то он немедленно приедет в тот город и страну, где я нахожусь. Умолял меня не стесняться. Конечно, я его не вызову, что бы ни случилось, но что за милый чудак!

До свидания, которое теперь уже не за горами! Но что это Вам написала Сонечка? Куда она собирается уезжать? Что за глупости! «Через мой труп», как говорят!

Как вы? Спасибо за все письма. Как я рад, что Сашин концерт прошел блестяще. После этого концерта получил одну фразу от Гофмана! Об ней при свидании.

Ваш С. Р.

Э. К. МЕТНЕРУ

19 декабря 1929 г.

[Цюрих]

Дорогой Эмилий Карлович!

Спасибо за Ваше письмо, которое меня тронуло и утешило... Я дорожу Вашим мнением...

В свою очередь, хочу Вам сказать о парижском концерте ¹ следующее: из всех 30 концертов, данных мной этой осенью в Европе, парижский концерт был безусловно самый неудачный... И воспоминание о таких концертах вызывает у меня душевную боль...

Я эстрадный человек, — т. е. люблю эстраду и, в противоположность многим артистам, не вяну от эстрады, а крепну и способен от одного только звука рояля на новые, неожиданные для себя самого выдумки и открытия.

Для этого необходимо одно единственное условие: хорошая акустика. Какова акустика — такова игра. На этот раз хорошей акустики не было...

Повешенный по чьему-то приказанию бархатный занавес у рояля ее уничтожил и поэтому первый взятый мной аккорд изменил настроение. Спущенный после антракта железный занавес исправил акустику, но не мог изменить испорченного настроения... Я не мог справиться уже с собой, с горевшей во мне злобой к устроителям концерта.

Характер мой с годами делается все хуже и хуже...

Ну, так вот. Ваши слова, выражающие удовлетворение по поводу этого концерта, меня очень утешили. И за это облегчение моих «сердечных ран» приношу Вам свою благодарность.

Ваш С. Рахманинов

Г. Г. ПАЙЧАДЗЕ

2 января 1930 г.

[Нью-Йорк]

Многоуважаемый Гавриил Григорьевич,

Если Ваши денежные переговоры с Респиги приведут к благополучному результату — перешлите ему то письмо, что я при сем прилагаю¹.

Опоздали с приездом на полтора суток. Качало славно! Не пишу больше ничего — с головой занят миллионом дел.

Привет!

[С. Рахманинов]

О. РЕСПИГИ

2 января 1930 г.

[Нью-Йорк]

Дорогой Мэтр!

La Société Anonyme des Grandes Editions Musicales сообщает мне, что Вы согласились оркестровать некоторые из моих «Этюдов-картин»¹.

Эта добрая весть очень обрадовала меня, так как я убежден в том, что «Этюды», побывав в Ваших руках Мэтра, зазвучат чудесно.

Разрешите мне, Мэтр, дать Вам несколько пояснений, касающихся тайн авторского замысла, которые, по моему убеждению, помогут Вам лучше понять характер этих «Этюдов» и, оркеструя их, найти нужные краски. Итак, я хотел бы посвятить Вас в программу этих «Этюдов».

Первый этюд (a-moll) —это море и чайки. [*] Второй этюд (a-moll)—вдохновлен образами Красной Шапочки и Волка.

Третий этюд (Es-dur)—это ярмарочная сцена.

Четвертый этюд (D-dur) —того же характера, напоминающий восточный марш.

Пятый этюд (c-moll) —похоронный марш, на котором мне бы хотелось остановиться несколько подробнее. Я уверен, что Вы не станете смеяться над этим капризом автора. Итак, главная тема — это марш. Другая тема [*] представляет собой хоровую песню. В части, начинающейся движением шестнадцатыми в c-moll и немного далее в es-moll, я представляю себе мелкий, непрестанный и безнадежный дождик. Развитие этого движения достигает кульминации в c-moll, это церковный звон. Наконец, финал—это начальная тема или марш.

Вот и все. Если эти детали не наскучили Вам и Вы бы хотели получить еще какие-то сведения, я к Вашим услугам².

Примите же, дорогой Маэстро, выражение моих самых сердечных и искренних чувств.

С. Рахманинов

Т. СТЕЙНВЕЮ

2 января 1930 г.

[Нью-Йорк]

Мой дорогой Стейнвей!

По возвращении домой я нашел Ваше письмо от 18 декабря и очень обрадовался, что Вы приобрели работу одного из лучших русских скульпторов, С. Конёнкова

С новогодними пожеланиями всего самого лучшего Вам и миссис Стейнвей.

Искренне Ваш С. Рахманинов

И. К. ГОФМАНУ

14 января 1930 г.

[Нью-Йорк]

Как хорошо, что у Вас существует бюро по музыкальному сыску!¹ Благодаря этому я имел возможность прочитать в газетах критику моей игры. Мой импресарио

не решился показать мне эти рецензии, возможно потому, что критики меня «пощипали».

Как мне понравилась Ваша Сюита и как замечательно Вы ее играли. Нашел только первую часть несколько однообразной. Смею ли я сделать еще одно замечание? Почему вторая половина вальса была сыграна не в том характере, как и первая? А первая была так удивительна!

Вы не рассердитесь на меня?²

Ваш С. Р.

Г. ДЭВИСУ

20 января 1930 г.

[Нью-Йорк]

Дорогой мистер Дэвис,

Я еще раз проверил рекорды «Карнавала», присланные Вами недавно, и одобряю все.

Во избежание возможных недоразумений, привожу здесь список одобренных мною рекордов:

Сторона 1 —рекорд № 7,

Сторона 2 — рекорд № 2,

Сторона 3 — рекорд № 3,

Сторона 4 — рекорд № 3,

Сторона 5 — рекорд № 3,

Сторона 6 — рекорд № 3.

Будьте добры уведомить, когда поступят в продажу мои рекорды «Острова мертвых» и «Вокализа».

Ваш С. Рахманинов

Г. Г. ПАЙЧАДЗЕ

28 января 1930 г.

[Нью-Йорк]

Многоуважаемый Гавриил Григорьевич,

Сегодня высылаю Вам отдельным пакетом партитуру

«Острова мертвых» с внесенными мною в нее купюрами

и поправками¹.

Прошу Вас внести эти поправки в новое издание этой партитуры, а посылаемый мною Вам экземпляр сохранить у себя для сравнений.

Кроме того, прошу Вас сейчас же внести эти поправки в чистый экземпляр партитуры и выслать его мне, ибо я должен заменить библиотеке Филадельфийского оркестра одолженный ею мне ее экземпляр.

Третьего дня получил рукопись Сабанеева о С. И. Танееве. Как только прочту ее — напишу Вам².

С приветом. [С. Рахманинов]

Купюры, внесенные в партитуру «Острова смерти» («Остров мертвых»):

стран[ица] 3 — выпустить первые четыре такта;

стран[ицы] 8 и 9 — выпустить последний такт страницы 8 и все 3 такта страницы 9

(после 3 3-й, 4-й,5-й, 6-й), шесть валторн, три трубы и арфу третьего такта перенести в первый такт страницы 10 — длительностью в весь такт;

стран[ица] 11—после 4 выкинуть 2-й и 3-й такты;

стран[ица] 14 — начиная с 3-го такта выкинуть все до 6, т. е. всего 16 тактов.

АРХИМАНДРИТУ АНТОНИНУ

[Январь 1930 г.]

Дорогой отец Архимандрит,

[...] Узнал о Вашем назначении в Аляску и о Вашем новом сане. Поздравляю Вас от всей души. Уверен, что и на новом месте Вы приобретете опять любовь всех Ваших прихожан, что и в Сиэтле. Напишу только о себе. Если я Вас в Сиэтле редко навещал, то вряд ли когда доберусь до Аляски. Вся надежда на то, что Вы будете время от времени навещать паству.

[С. Рахманинов]

Э. БОРДЖЕРСУ

7 февраля 1930 г.

[Оттава]

Дорогой сэр!

Ваше письмо от 25 января попало ко мне только сегодня¹.Что касается Вашего вопроса относительно моей Прелюдии, то хотелось бы уверить Вас в том, что, когда я сочинял ее, у меня не было определенной «программы», и Ваша интерпретация ее, безусловно, слишком произвольная.

Искренне Ваш [С. Рахманинов]

Е. В. СВАН

16 февраля 1930 г.

[Нью-Йорк]

Многоуважаемая Екатерина Владимировна, На этот раз поеду в Филадельфию один ¹. Жена отказалась следовать за мною. Такие времена!

Остается ли Ваше приглашение в силе и для меня одного?

Я освобожусь во вторник в 6 часов вечера и буду очень рад приехать к Вам. Я остановлюсь в Риц-Карлтон. Заедет ли Альфред Альфредович за мной?

С искренним приветом С. Рахманинов

Г. ДЭВИСУ

20 февраля 1930 г.

[Нью-Йорк]

Дорогой мистер Дэвис,

Я действительно удовлетворен моими рекордами Сонаты b-moll. Мне даже кажется, что это лучшее из всего, что я когда-либо сделал!

Привожу номера рекордов, одобренных мною для размножения:

Первая часть:

Сторона 1 —№2,

Сторона 2 —№ 2,

Вторая часть:

Сторона 1 —№2,

Сторона 2 — № 2,

Третья часть:

Сторона 1 — № 2,

Сторона 2 — № 1 или № 2 (в Камдене я выбрал

рекорд № 1, но, проиграв записи еще раз, нахожу, что

рекорд № 2 тоже отличный),

Четвертая часть (финал) —№ 2.

Вальс е-moll—№ 3 (в Камдене я выбрал рекорд № 2, но теперь нахожу, что рекорд № 3 гораздо лучше).

Преданный Вам С. Рахманинов

С. м. зерновой

26 февраля 1930 г.

[Нью-Йорк]

Дорогая Софья Михайловна,

Среди Ваших многочисленных друзей имеется также И. И. Бунаков, один из издателей «Современных записок» ¹. Не одобряю Вашего выбора! Не имея чести знать его, обращаюсь к Вам. Прочел в последнем номере журнала статью Цетлина о Чехове, помещенную там, вероятно, по случаю 25-летия его смерти². Статья эта мне очень не понравилась. А тон ее совершенно неприличный по отношению к одному из крупных русских писателей. Очевидно, Чехов сейчас «не в моде». Некоторые же критики за ней следят не хуже дам и не посмеют «одеться не по моде». Вот и не заслужил Чехов достойной статьи в «Совр[еменных] зап[исках]». Бунаков же и К° поместили эту статью позади текста, на задворках, мелким шрифтом. Нехорошо, Софья Михайловна! Кстати, в упомянутой статье имеется и бессмыслица. Настоящая «развесистая клюква», неизвестно как Бунаковым пропущенная. Цетлин говорит: «Свое чеховское он попробовал переложить на язык театра, как музыкант перекладывает вещи, написанные для скрипки, на оркестр, или с оркестра на голос».

Во всей музыкальной литературе, которая мне довольно хорошо известна, не имеется ни одного такого переложения. Да оно и не нужно, так как скрипка

составляет одну из составных частей многоголосного оркестра. Еще хуже дело обстоит с переложением оркестра на голос. Это уже совсем невозможно! Так же невозможно, как изобразить радугу одним цветом. Слов нет, знание музыки для г-на Цетлина отнюдь не обязательно, и он имеет полное право ее не понимать. Но, не понимая предмета, о нем обыкновенно не пишут. А тут еще г-н Цетлин занялся определением размера ума Чехова и нашел, что он у него был «не очень обширный». Нехорошо, Софья Михайловна!³

Как жалко, что Чехов не сможет написать статьи по поводу 25-летия смерти г-на Цетлина! Привет и поклон.

[С. Рахманинов]

Л. Л. САБАНЕЕВУ

26 февраля 1930 г.

[Нью-Йорк]

Многоуважаемый Леонид Леонидович,

Высылаю Вашу книгу о Танееве обратно и одновременно пишу дочери, которую прошу принять эту книгу для печати¹.

Несколько замечаний. Местами книга производит впечатление написанной наскоро, второпях, непросмотренной!.. Как объяснить иначе, что на первых двух десятках страниц мною найдены сотни грамматических ошибок? При дальнейшем чтении я это занятие бросил, решив, что такая работа принадлежит скорее Вам. Или как объяснить такие построения фраз, как: «кантата, в которой если и нет мастерства, которого желал Танеев, но все же в которой мастерство превосходит то мастерство, которое окружало...» и т. д. Или: «Потомок наверное не будет знать даже то, как она сделана мастерски и почему. Он пройдет без внимания то, что...» и т. д.

Таких примеров довольно много. Был удивлен встретить их у такого блестящего стилиста, как Вы.

Еще две просьбы: нельзя ли немного подчистить примеры остроумия Танеева (стр. 53)? Выпустить совсем «искушение судьбы» и эпизод «разве Вы тоже

выпиваете?», «Я не собираюсь, чтобы меня выносили», «Так за что же Вы их собираетесь благодарить». Это не остроумно и грубо. С[ергей] И[ванович] умел острить тоньше.

И еще: на странице 46 Вы говорите о появлении на афишах новых крупных музыкальных произведений, создававших атмосферу ожидания. В перечне таких сочинений имелась 1-я Симфония Скрябина, потом Вами зачеркнутая. Это правильно! Никакой «атмосферы» не было, насколько помню, но, истины ради, надо выкинуть и 2-й концерт Рахманинова, попавший взамен Симфонии Скрябина, так как и тут был тот же «безатмосферный результат».

Я предполагаю быть в Париже 15-го— 20-го апреля. Условимся, что к тому сроку Вы просмотрите рукопись и принесете ее мне для печати².

С уважением [С. Рахманинов]

Р. S. Неделю назад мне удалось прочесть Ваши воспоминания о Скрябине³. Вот блестяще написанная книга. Живая, остроумная, увлекательная. И невольно пришла мысль в голову: как жаль, что при Танееве, этом Учителе, без кавычек, не было такого внимательного, талантливого наблюдателя, который достался в удел «Мессии». Жаль, что Ваша близость с Танеевым была только в Вашем детстве, отрочестве и юности!

Ф. И. ШАЛЯПИНУ

[3 марта 1930 г.]

[Нью-Йорк]

Не решаюсь советовать ¹. Уж очень фирма плоха.

[С. Рахманинов]

Е. И. СОМОВУ

24 марта 1930 г.

[Чикаго]

Милый Евгений Иванович,

Как я пожалел, что во вчерашнем концерте здесь, в Чикаго¹, не было Елены Константиновны. Пережил

несколько горьких минут... Играл я хорошо и был собой доволен. После концерта ждал «изъявления восторгов». Первая пришла Наташа и... ничего не сказала. Положим, она редко когда говорит. Потом пришли какие-то два допотопных русских, один из которых здешний батюшка. Эти двое меня поблагодарили, что я сыграл им мои «удивительные московские колокола», сиречь мою Prélude. Это был первый отзыв о моем концерте из сочинений Шопена и Листа. А последний отзыв исходил от какой-то встретившейся мне русской женщины и заключался в том, чтобы я, «пожалуйста, сыграл в следующем концерте свою ф[орте]п[ианную]) сонату». Ждал сегодня критики... Думал, может, они расхвалят. И критики более чем сомнительные. Посылаю их Вам. Вот я и подумал: была бы Елена Константиновна, не было бы этих горьких минут... меня бы похвалили! Положительно что-то есть в моей игре такое, что или не понимается или не воспринимается, или, что хуже всего, что-нибудь такое плохое, в чем я себе сам отчета не отдаю. Наружный успех был очень большой, но из музыкантов ко мне никто не пришел. А Наташа сейчас высказала предположение, что <...>², обещавший с нами увидеться и угостить нас обедом, не сделал этого оттого, что ему не понравилось, как я играю. Вот и «переживаю»! Да и без обеда остался!

Поклон и привет!

С. Р.

И. К. ГОФМАНУ

31 марта 1930 г.

[Нью-Йорк]

Мой дорогой мистер Гофман,

По возвращении в Нью-Йорк я нашел письмо Михаила Фокина ¹, балетмейстера, которого, во всяком случае по имени, Вы, конечно, знаете. Это тот самый Фокин, создатель знаменитых балетов Дягилева — «Шехеразады», «Золотого петушка», «Половецких плясок» и т. д. Прошлой зимой господин Фокин руководил некоторыми балетными постановками в Голливуде и надеется в ближайшем будущем вернуться в Нью-Йорк.

Господин Фокин просил меня узнать у Вас, не заинтересован ли Институт Кёртиса в том, чтобы пригласить его для преподавания студентам пластики, стиля и ритма движения, танца и т. д.

Конечно, мне незачем рекомендовать Вам господина Фокина: его имя и репутация говорят сами за себя. Я только прошу Вас о любезности сказать мне откровенно и коротко, заинтересованы ли Вы в искусстве и опыте господина Фокина — да, или нет². Если да — я напишу ему и скажу, чтобы он обратился непосредственно к Вам, если нет, то я сообщу ему, что беспокоить Вас бесполезно.

Ваш С. Рахманинов

Р. S. Я был очень тронут тем, что Вы пришли на мой концерт в Филадельфии.

О. РЕСПИГИ

7 апреля 1930 г.

[Нью-Йорк]

...Разрешите заметить, что я уезжаю во Францию 9 числа текущего месяца, и если у Вас возникнет надобность посоветоваться по поводу моих сочинений, которые вы будете оркестровать¹, Вы можете поддерживать связь со мной, адресуя Ваши письма через посредство нью-йоркского Национального банка в Париже.

[С. Рахманинов]

Е. И. СОМОВУ

25 апреля 1930 г.

[Париж]

Дорогой Евгений Иванович!

Вчера, не то завтра, — было или будет Ваше рождение... Поздравляю. Поздрявляем! От души — всего Вам лучшего. Сто тысяч на мелкие расходы! Стыдно, что о дне Сонечкиного рождения я знал твердо— 18 апреля ¹— но здесь в суете позабыл и не поздравил. Извиняюсь перед Сонечкой. Она, я знаю, простит, а мне очень стыдно.

Скажу несколько слов о нас... Доехали мы хорошо. Совсем не качало... Пароход хороший... еда скверная... Не знаю, почему, но в этот раз чувствовал исключительную тоску. И всегда было невесело, на этот раз особенно... И жена моя тосковала. У нее это происходит больше от отсутствия «окружения», к которому она, как молодая и интересная женщина, привыкла. Пришлось в спешном порядке отыскать ей молодого, приятной наружности, пианиста, ехавшего на том же пароходе. Я его пригласил... Он стал к нам заходить и Наташечка расцвела, т. е. зафлиртовала. Я, как тактичный человек, держался, конечно, в стороне...

Добрались мы до Шербурга во вторник в 12 ч[асов] дня. Выходит на два часа больше чем суток. Даже и тут не захотелось слоняться по палубе. Поручил стюарду уведомить, когда начнется проверка паспортов. Мы же сидели у себя в кабине и не заметили как пароход остановился, как к нему подъехал французский... Пришли в себя, услышав голос Танюши около нашей кабины. Выскочили в коридор и увидели двух наших девочек, приехавших с французским пароходом. Тут началась трогательная сцена свидания. Сразу появилась энергия. Немного оробел только на таможенном осмотре, что и не удивительно, так как почти весь наш багаж состоял из контрабанды. И, каюсь, после того как он сошел вполне благополучно, получилось очень приятное чувство от сознания, как ловко мы их надули. Также благополучно проехали 90 пачек папирос, уложенных Вами в мой автомобиль, за которым мы ездили с девочками и Борей Шаляпиным через день по приезде.

Кстати, скажу, что автомобиль превосходный и идет как по маслу.

У докторов еще не был. Совсем здоров. Все больше слоняемся. Или сами в гости или к нам гости. Наташа с утра до семи часов на rue de la Paix.

Наша дача за нами. 10 мая надеюсь переехать.

Из интересных вечеров нам предстоят: концерты Тосканини, вечер Ремизова, где, кроме своих вещей, он будет читать Тургенева и Гоголя, и затем русское собрание, где русские будут пробовать «объединяться». На таких вечерах никогда не бывал. Это будет завтра.

Всем привет и поклон, Ваш С. Р.

Е. Ю. ЖУКОВСКОЙ

[Весна 1930 г.]

Дорогая Елена Юльевна!

Я был очень тронут Вашим письмом, которое пришло на имя Сонечки в конце марта в Америку. Не успел тогда на него ответить. Делаю это отсюда.

Вы были правы, сказав, что нас соединяет долгий срок дружбы и хороших, сердечных отношений... Еще и поныне, как поется в одном моем романсе: «меня по-прежнему волнуют Ваши муки».

И я очень скорбел, узнав о кончине Вашей матушки. Хорошо понимаю, чем она была для Вас и что Вами с ее кончиной потеряно. В тот момент не посмел Вам писать, т. к. и слов необходимых не находилось. Было и есть большое сочувствие, которое было и будет всегда ко всему, что Вас касается.

И еще из того же романса: «Вы должны жить»¹ и дай Вам бог силы переносить все потери и лишения.

Ваш С. Рахманинов

А. А. СВАНУ

12 мая 1930 г.

"Le Pavillon", Clairefontaine par Rambouillet,

S[eine] et 0[ise]

Многоуважаемый Альфред Альфредович, Шлем «гусям-лебедям» наш сердечный привет. Вчера переехали сюда на дачу.

Теннис удлиняется и расширяется. Грунт исправляется и улучшается. Ракетки купил новые. Мячи также. Разорился! Когда приедете?

Привет! С. Рахманинов

Е. И. СОМОВУ

15 мая 1930 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогой Евгений Иванович,

Получил сегодня Ваше письмо от 5-го мая. Третьего дня отправил Вам свое третье письмо, в конце кот[орого]

кратко сообщал Вам о Метнере и его финансовых неприятностях¹. Сегодня из Вашего письма узнал, что эта история Вам известна. Позвольте сделать несколько добавлений. Прежде всего Гудман был рекомендован Метнеру Грейнером и Глазунову Годовским. Я немедленно же обратился телеграфно к Грейнеру, прося его навести справки о Гудмане. Ответ пришел только через три дня. Содержание такое... Если по прошествии 10 дней Метнер не получит деньги в Париже, Гудман обещает выплатить их. Я выждал этот срок и послал вторую телеграмму Грейнеру, где сообщал, что денег не выплачивают. За два дня до этой телеграммы и Метнер телеграфировал ему о том же. Не получая несколько дней ответа, я телеграфировал опять. Ни на свои две, ни Метнер на свою одну до сих пор не имеем никакого ответа. Не кажется ли Вам странным также поведение Грейнера? Будьте добры, при случае, сказать ему, что больше обращаться к нему не буду, находя это занятие и дорогим и бесполезным.

Вчера приехала ко мне опять Анна Михайловна. Они оба так измучились, что я счел своим долгом избавить их от сношений с этими жуликами. Просил перевести эти чеки на мое имя, взял адвоката и подал на парижского представителя в суд². С удовольствием сделал бы это по отношению к Гудману, но не знаю, как это отсюда сделать. Возможно, что я потеряю 2500 дол[ларов], но и им напакощу! А это все, что мне сейчас желательно!

Расскажите обо всей этой истории Фоли. Он вряд ли похвалит меня за покупку безнадежных чеков, но, может быть, он и посоветует мне что-либо!

Сегодня обратился по поводу Сони к нашему французскому помощнику, прося его навести справки, в чем дело. Он был очень удивлен, узнав, что Соня визы не получила еще.

Всем привет.

Ваш С. Р.

Р. S. Вчера же послал последнюю телеграмму Грейнеру, извещающую о том, что чеки Метнера мною куплены и что подаю в суд. Ответа не спрашивал!

Д. БАРКЛАЙ

13 июня 1930 г.

"Le Pavillon". Clairefontaine par Rambouillet

S[eine] et 0[ise]

Дорогая Mnaselle!

Нам всем доставило огромное удовольствие услышать, что с Вашим путешествием в Европу, наконец, все уладилось. Мы были бы в восторге, если бы Вы и мистер Барклай навестили нас здесь, но, если это возможно, то лучше после 25-го июля, так как вся семья Сатиных будет здесь пребывать с нами до этого числа.

Как очаровательна Ваша мама. Пожалуйста, передайте ей от меня привет.

С наилучшими пожеланиями мистеру Барклаю и Вам.

Ваш Рахманинов

Е. И. СОМОВУ

13 июня 1930 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогой Евгений Иванович,

Несколько слов... Неделю назад отправил Вам две поломанных части из моего нового автомобиля, который к моменту поломки сделал всего тысячу миль. Хотел бы, чтобы эти части Foley показал Lincoln'y и стребовал бы с него протори и убытки... Не ожидал я этого от Lincoln'a. На этот раз в их представительстве тут есть, на счастье, хорошие мастера, которые мне и заменили эти части новыми. Работа продолжалась сутки.

Папирос Ваших еще не получил. Где-то гуляют...

Стараюсь достать чеки Метнера в сфотографированном виде, чтобы Вам прислать их для передачи Грейнеру, который взял адвоката за 100—250 дол[ларов]. Я бы хотел только, чтобы гонорар адвоката был включен в иск Гудмана¹.

Вашу телеграмму о выезде Сонечки получил. Надеюсь ее встретить! Сегодня в газетах стоит, что «Левиафан» придет только 18-го.

Мы все здоровы. Я работаю довольно много. Начались также работы по новому «фильму». Это означает,

что в доме у нас столпотворение и что пол-Парижа у нас ночует на week-end'ax. Foley не едет и, по-видимому, не приедет. Мне это очень жалко. Передайте ему это. Поклон Вам и привет. Надеюсь, и вы все здоровы.

Ваш С. Р.

А. В. ГРЕЙНЕРУ

21 июня 1930 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Многоуважаемый Александр Васильевич,

Только сегодня удалось получить копии телеграмм и фотокопии чека Метнера, которые при сем прилагаю.

К сожалению, доверенность Метнера еще не готова. Пришлю ее через несколько дней.

Гонорар адвокату в 100 дол[ларов] и, в случае выигрыша, в 250 дол[ларов] согласен принять на себя.

С приветом Александре Феоктистовне и Вам.

С. Рахманинов

А. В. ГРЕЙНЕРУ

5 июля 1930 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Многоуважаемый Александр Васильевич,

Дней десять назад выслал Вам копии телеграмм Гудмана к Метнеру. Надеюсь, что Вы все это получили.

На частичную выплату Гудманом его долга по 500 долларов в месяц я не согласен. Или он должен отдать все деньги сразу, плюс процент за истекший срок, плюс гонорар американскому адвокату, или он должен сесть в тюрьму, что для меня и будет удовлетворением. Нельзя же так воровать деньги у нуждающихся людей и наказание понести за это он должен.

Буду ждать от Вас дальнейших известий.

С душевным приветом С. Рахманинов

С. А. САТИНОЙ

1 августа 1930 г.

[Каин]

Дорогая моя Сонечка!

Прожили в Vichy два дня. Там скучно! Следующий перегон Vichy—Grenoble, Grenoble — Nice. В Ницце прожили одну ночь. Это ужас! Шум. треск и море закрыто от гуляющих забором, где происходит какая-то работа. Ночь совсем не спали. Окна на улицу, а на улице [неразборчиво] движение. Утром заехали к Станиславскому, которого не оказалось. Уехал 1 июля в Badenweiler. Повернули автомобиль на Cannes, где находимся со вчерашнего дня¹.Великолепие! За всю эту поездку я уже поправился и щеки мои отвисли! Голова не болит совсем. Желудок работает как английский хронометр или швейцарский. Черт его знает! Ем как акула! Курю мало! Сейчас 4 [часа] дня. Все утро и завтрак провел на острове, куда ездили на пароходе. Сейчас еду обедать за 45 километров в St. Rafael. Не жизнь, а масленица!

А ты как, Рыжик?

Всем привет. Тебя обнимаю.

Твой С. Р.

А. В. ГРЕЙНЕРУ

9 августа 1930 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Многоуважаемый Александр Васильевич, Очень меня удивило Ваше письмо, вернее, письмо адвоката, приложенное Вами. Оно сильно отличается от его первого письма, датированного 27-го мая. Там сказано, что возбуждение иска возможно, для чего нужна доверенность А. Метнер и копии ее чеков¹, что и было сделано, а сегодня во втором письме от 29-го июля адвокат заявляет, что возбуждение иска без присутствия А. Метнер невозможно. Таким образом, ему понадобилось два месяца для получения этих ценных сведений.

Вы рекомендуете А. М. Метнер приехать в Америку. Я с этим совершенно не согласен. На какие средства? Она и так много потеряла. Возможно еще, что и адво-

кат ко времени ее приезда откроет еще какие-либо препятствия.

Что касается возбуждения гражданского иска, кот[орый] Вы находите нецелесообразным, то о нем судить не берусь: в юридических делах, к сожалению, ничего не понимаю. Лучший выход из этого мне представляется так. В Вашем письме от 3-го июня сказано: «Гонорар адвоката 100 дол[ларов] — и 250 дол[ларов], если все деньги будут уплачены. Таким образом адвокат, насколько я понимаю, 100 дол[ларов] уже заработал. Не будете ли Вы так добры уплатить их ему (под расписку) за мой счет, передав все бумаги (доверенности и копии) Е. И. Сомову, которому буду сегодня писать.

Благодарю Вас за хлопоты и шлю привет Александре Феоктистовне и Вам.

С. Рахманинов

Е. и. СОМОВУ

13 августа 1930 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогой Евгений Иванович,

Начну с дела. Дня три назад получил письмо от Грейнера с приложенным письмом адвоката, где сказано, что иск о мошенничестве предъявить без присутствия Анны Михайловны нельзя. Предлагает начать какой-то гражданский иск, но т. к. в письме адвоката два месяца тому назад для начала дела требовалось только доверенность и копии чеков, то я рассердился и велел взять от него бумаги для передачи Вам и произвести с ним расчет.

Мне представляется, что это все, о чем адвокат старался. Не можете ли Вы пойти к Келси и переговорить с ним. Для экономии времени (мне бы не хотелось получать лишнюю доверенность Ан[ны] М[ихайловны] для Вас) захватите с собой Грейнера с его доверенностью.

Парижский адвокат, взявший задаток, тоже молчит, но я этому рад. Толку все равно никакого не будет, а меня в покое оставляют. О результатах Вашего свидания с Келси, пожалуйста, уведомьте меня.

Дела домашние в таком виде. Таня совсем поправилась. Буля тоже в приличном виде, хотя кряхтит от

боли, изредка ее навещающей, но в общем я очень доволен, что операция уже в прошлом. Я для отдыха ездил с Таней на автомобиле в Виши и Канн. В первом месте пробыли один день, во втором шесть, да дорога заняла пять дней. За это путешествие я очень поправился и отдохнул, и уже радовался мысли поразить Наташечку блестящим видом. На несчастье, накануне отъезда домой скушал рыбки, и у меня сделалось что-то вроде того, что у меня было два года тому назад в Норвегии¹. Во рту у меня язвы, губа толщиной с губу доброго негра, и желудок вот уже неделю не могу справить. Таким образом, говоря словами Наташечки,— я очень красив, но худ. И Наташечка моя устала: что-то плохо выглядит. В общем, лето наше в этом году кислое. По Вашим письмам вижу, что и Вам нехорошо, и не знаю, что Вам предложить и посоветовать.

Исправила ли Елена Константиновна свои зубы? Исполнили ли Вы мое поручение?

Завтра ждем обратно Соню, с которой у меня предстоят хлопоты о паспорте. Вы себе представить не можете, какие трудности французы теперь делают с визами. Разрешение на жительство во Франции у нее имеется до 17-го августа, а пароход отходит 27-го. Ей предложили эти десять дней жить в Шербурге. Глупо и подло. Придется с ней ехать к Маклакову.

Для Вашего сведения сообщаю, что лично мы уже взяли билеты в Нью-Йорк. Мы выезжаем 17-го декабря на «Бремене».

Всем привет и поклон.

Ваш С. Р.

Н. К. АВЬЕРИНО

21 августа 1930 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогой Николай Константинович,

Согласно твоей просьбе посылаю тебе чек на 6500 франков, которые ты просишь для твоего друга. Вернуть их нужно будет, когда сможешь в National City Bank, 42, street Branch, N. Y.

Надеюсь тебя повидать в середине сентября, т. к. на днях уезжаю опять на неделю отдохнуть². Чувствую себя неважно.

Душевный привет.

С. Рахманинов

A. M. МЕТНЕР

15 сентября 1930 г.

Clairefontaine [par Rambouillet]

Милая Анна Михайловна,

Мне очень жалко Вас беспокоить, но из Америки меня запрашивают, где находится Ваш чек в 2500 дол[ларов], выданный Вами в Нью-Йорке Гудману или Вейсблату¹. Он ведь должен был к Вам вернуться. Не будете ли так добры прислать мне его или снимки его с двух сторон.

С душевным приветом Николаю Карловичу и Вам

С. Рахманинов

Д. РИБНЕР

15 сентября 1930 г.

[Clairefontaine par Rambouillet]

Дорогая Mnaselle,

Пишу Вам, чтобы Вы не беспокоились по поводу моей помощи Вам в оплате проезда в США. Вы можете отдать мне эти деньги, когда вернусь в Нью-Йорк, если к тому времени Вы будете богаты. Не забывайте, что я сам до сих пор должен Вам двенадцать франков за телеграммы.

После того как Вы уехали от нас, моя жена и я поехали на неделю в Люцерн, где я очень хорошо отдохнул. Мы рассчитываем пробыть в Павильоне еще месяц, после чего начну свое турне.

Наш нежный привет Вам и Вашей маме, сердечный привет мистеру Барклаю и мое глубочайшее почтение Грете Гарбо!¹

Ваш С. Рахманинов

С. В. Рахманинов.

Фотография с дарственной надписью Н. К. Метнеру, 1910

И. Гофман и С. В. Рахманинов

H. С. Морозов

О. A., M. А. и А. А. Трубниковы

А. Д. Кастальский

H. К. Метнер

M. С. Шагинян.

Портрет работы художника Г. Верейского, 1927

H. П. Кошиц

К. С. Алексеев (Станиславский)

С.В. Рахманинов

Фотография начала 1920-х гг.

С. В. Рахманилов.

Фотография начала 1920-х гг.

Актеры Московского Художественного театра

и Ф. И. Шаляпин в гостях у Рахманиновых в Локуст Пойнте, 1923.

Справа налево: Н. А. Рахманинова, В. В. Лужский, И. М. Москвин,

Ф. И. Шаляпин, С. В. Рахманинов. Слева стоят: П. А. Лужская,

С. А. Сатина

С. В. Рахманинов с дочерьми Ириной (стоит) и Татьяной, 1924

С. В. Рахманинов.

Фотография с дарственной надписью В. Р. Вильшау

С. В. Рахманинов.

Фотография с дарственной надписью В. В. Щербачеву

С. В. Рахманинов.

С. В. Рахманинов с внучкой Софинькой, 1927

С. В. Рахманинов

С. В. Рахманинов.

Скульптура работы С. Т. Коненкова, 1929

С. В. Рахманинов

Н. Я. Рощин, В. Н. Бунина, И. А. Бунин, Г. Н. Кузнецова,

С. В. и Т. С. Рахманиновы. Канн, начало августа 1930 г.

С. В. Рахманинов.

Фотография с дарственной надписью

А. М. и Н. К. Метнерам

С. В. Рахманинов.

Портре