Театр и драматургия итальянского барокко 43 страница
300
художественной проникновенностью повествования. Характерной для эпохи чертой является органическое сочетание гражданственно-патриотических и религиозных мотивов, причем последние у поэта-ариана перекликаются с популярными у польских ариан идеями Эразма Роттердамского, выраженными в его «Настольной книге воина Христова» (1503).
Из религиозной поэзии Потоцкого до наших дней дошло несколько циклов песен, «Диалог о воскресении господнем» (1676) и стихотворная обработка евангелических мотивов «Новый призыв под старую хоругвь торжествующего Иисуса» (1670 — ок. 1680, изд. 1698). Перу Потоцкого принадлежат также элегии и панегирики. Особую ценность представляет «Сад фрашек», сборник стихов, около 2000, написанных в основном в 1672—1694 гг. и изданных частично в 1747 г., а полностью — в 1907 г. В этой красочной мозаике разнообразных по жанру стихов звучат политические и социальные мотивы: критика «золотой свободы», политической анархии, магнатского самоуправства, кастовой ограниченности и гражданского равнодушия шляхты, бесправия крепостных, возмущение сарматскими замашками, упадком нравов, обличение религиозного фанатизма, алчности и бездушия католических церковников, паразитизма монастырей. Здесь раскрывается яркая картина шляхетской жизни и нравов, появляются колоритные бытовые сценки, рельефно выписанные типы, звучит сочный разговорный язык. В шуточных стихах и поэтической рефлексии, сатирических зарисовках, фрашках, анекдотах раскрылся талант поэта как мастера малых форм, лирика, тонкого юмориста и страстного сатирика. В другом сборнике, «Моралия» (1688—1696), Потоцкий в основном в стихотворной форме парафразирует сентенции Эразма Роттердамского. Вместе с тем, развивая мысль, заключенную в максиме или поговорке, писатель обращается к национальной жизни, к лично продуманному и пережитому.
Потоцкий был известен и как автор романов в стихах. Первый из них — «Аргенида» (изд. 1697) — творческая переработка и стихотворное переложение с латыни популярного на Западе аллегорического романа Д. Барклая. В заимствованный сюжет поэт вводит сценки и эпизоды, в которых отражаются в завуалированной форме актуальные события и проблемы польской общественной действительности. Другой роман Потоцкого — «Силорет» (изд. 1764), где встречаются элементы сюжета и отдельные образы, заимствованные из «Эфиопики» Гелиодора, использованной наряду с другими источниками, — типичный образец барочной экзотики. Фабула этого произведения, в котором развлекательность сочетается с морализаторством, причудливо запутана, в ней много необыкновенных персонажей, сказочных событий и остроэффектных приключений.
Еще в период Возрождения в Польше появилась тенденция к стихотворным переводам и переработкам западноевропейской художественной прозы. Эта тенденция развивалась и в XVII в. Вслед за романами в стихах и стихотворными новеллами Х. Морштына, С. Твардовского, В. Потоцкого создается масса подобного рода произведений, печатных и рукописных, опирающихся в большинстве случаев на сочинения второстепенных французских и итальянских прозаиков XVII в. Прозаические произведения встречаются спорадически и преимущественно в рукописях. Сюда относится, например, роман Д. Ф. Лоредано «Адам», переведенный в 1651 г. К. Пекарским. Колоссальная рукописная литература XVII в. еще недостаточно изучена и далеко не полностью опубликована. Среди известных рукописей обращают внимание переводы и обработки новелл Д. Боккаччо и М. Банделло. Значительный интерес представляют «Разные истории» Томаша Наргелевича. Сборник отличается колоритным языком и яркими образами в стиле распространенной гавэнды (польский фольклорный жанр устного повествования, где доминирует личность рассказчика), а оригинальная переработка средневековых повестей примечательна вставками, навеянными польской действительностью. В одном из анонимных сборников среди переводов итальянских и испанских новелл помещен любопытный прозаический вариант «Прекрасной Пасквалины». Среди множества других рукописей интересна «История Сафо», где мотивы из Овидия переплетаются с вымыслом неизвестного польского автора, в конце концов выдающего замуж легендарную поэтессу с Лесбоса.
Проза была распространена и в совизжальском течении. До нашего времени дошло, помимо редко издававшихся печатных сборников, множество рукописных собраний разного рода рассказов, фацеций, анекдотов, юморесок, поговорок, сентенций, притч. Распространенные в фольклоре или в рукописях рассказы и притчи на морально-бытовые темы вставлялись в качестве назиданий и примеров в церковные проповеди, ставшие популярным литературным жанром еще со времен Петра Скарги (1536—1612). В образной художественно-публицистической форме здесь затрагивались важные события, освещались проблемы политики, морали, культуры. Наибольшей популярностью пользовались проповеди Фабиана Бирковского (1566—1636) и Шимона Старовольского (1588—1656), известного также трудами из области истории, географии,
301
теологии, политики, военного дела, автора написанных на латыни первых изложений истории польской литературы «Сто польских писателей» (Франкфурт, 1625; Венеция, 1627) и польской риторики «О славных ораторах Сарматии» (Флоренция, 1628).
Особое место в польской прозе XVII в. принадлежит максимам Анджея Максимилиана Фредро (1620—1679), видного государственного деятеля и публициста, идеолога «золотой свободы». Консерватизм у Фредро сочетался с прогрессивными воззрениями на развитие национальной промышленности, а в связи с этим и на расширение прав граждан. Он был одним из первых, кто ратовал за всеобщее просвещение. В 1658 г. вышел из печати сборник Фредро «Обыденных речей присловья — бытовые, политические, военные», который затем в дополненном и расширенном варианте, известном и на Западе, издается автором на латыни. Свыше двух десятков переизданий — яркое свидетельство его популярности. Терпкий скепсис и тонкая наблюдательность, лапидарность формы, изящество стиля, чувство меры в отборе средств художественной выразительности, органичная естественность в оперировании парадоксом и антитезами сближают «Присловья» с прославленными «Максимами» (1665) Ларошфуко. Содержание же афоризмов Фредро отмечено характерными чертами мировосприятия просвещенного аристократа времен победившей Контрреформации: утрачено свойственное некогда Возрождению гармоничное ощущение мира и личности; преобладают трезво уравновешенные размышления об изначально предопределенном социальном неравенстве и кастовых прерогативах; критика государственных институтов, общественных учреждений, шляхетской экономики и культуры сводится к требованиям соблюдения здравого смысла в существующих условиях, гуманистические идеалы общечеловеческой солидарности, культуры, искусства заменяются верой в национальную исключительность и убеждением в необходимости изоляции от чуждых национальному духу европейских веяний. Это своего рода аристократическое выражение идеологии сарматизма.
Бурные события польского «столетия войн» широко отразились в разного рода записках, мемуарах, описаниях, повестях, пользовавшихся большой популярностью и при отсутствии постоянной прессы игравших роль своего рода источника информации в области политики, военного дела, географии, культуры разных стран и народов. Часто подобного рода произведения издавались или распространялись в рукописях. Нередко благодаря искусству повествования они оказываются на грани документа и художественной литературы. Будучи отражением не только исторических событий, но и быта, нравов, образа мыслей, разговорного языка и письменного стиля эпохи, эти произведения — ценные памятники прозы XVII в. — оказали сильное воздействие на художественную литературу, особенно на исторический роман, в XIX—XX в. Мемуары писали придворные сановники и представители мелкой шляхты, дипломаты и кнехты, полководцы и священники. Среди многих дошедших до наших времен памятников мемуарной литературы выделяется «Начало и развитие московской войны» (1612) полководца и политика Станислава Жулкевского. Написанное изысканным и великолепным в своей строгой логичности языком, это произведение по своему характеру и форме относится к жанру записок (commentarii), известных в Польше прежде всего благодаря прославленным «Запискам о Галльской войне» Юлия Цезаря. О событиях московской войны, увиденных глазами простого солдата, рассказывается в дневнике Самуэля Маскевича. Капеллан Войчех Демболенцкий в своих мемуарах (изд. 1623) с сарматским пылом изображает судьбы польских наемников (знаменитых «лисовчиков») в Германии во время Тридцатилетней войны и Хотинского сражения с турками. Иной характер носит дневник дипломата Станислава Немоевского, описывающего период царствования Лжедмитрия, жизнь московского двора и последующее свое пребывание в русском плену. Наблюдения над политикой и нравами перемежевываются разного рода размышлениями, также и литературного порядка.
Представляют интерес и романтические приключения Марка Якимовского, попавшего в турецкий плен, проданного в Египет, организовавшего бунт и прибывшего на захваченной галере в Италию, где его встретили с энтузиазмом и чествовали как героя. Его «Краткое описание захвата малой александрийской галеры» стало сперва известно в итальянском варианте (1623), а в 1628 г. было опубликовано на польском языке.
Колоритным документом придворных нравов и вкусов является почти тридцатилетняя переписка полководца, а затем короля Яна Собеского со своей супругой. Вычурный стиль, имена и образы, почерпнутые из античной мифологии, Библии и модных романов, рельефно, а нередко и комично характеризуют этого отважного рыцаря, попавшего под каблучок обожаемой «Марысеньки» (под этим именем и вошла в историю Мария д’Аркэн, прибывшая в Польшу из Франции как придворная дама польской королевы Марии Гонзага, жены Владислава IV, а позднее — Яна Казимежа).
302
Особый интерес представляют «Воспоминания» Яна Хрызостома Пасека (род. ок. 1636 — ум. 1700 или 1701), сарматского вояки, шляхтича-прощелыги, сутяги и авантюриста. Участник войны со шведами и с Россией, осевший впоследствии в своем имении, за год до смерти он был приговорен к вечному изгнанию за нарушения общественного спокойствия. На склоне лет Пасек сочно и колоритно, со всей своей сарматской непосредственностью и простоватостью описывает то, что довелось ему увидеть на своем веку. В это время в Германии Гриммельсгаузен создает «Симплициссимуса», Пасек — польский Симплициссимус — сам берется за перо, чтобы рассказать о своем бурном прошлом. «Воспоминания» — своеобразный рукописный документ, в котором история, нравы, быт, психология эпохи запечатлены на бумаге при помощи распространенного фольклорного жанра гавэнды. Гавэнда оказала сильное воздействие на многочисленные дневники и воспоминания XVI—XVIII вв. В то время еще не было разработанных канонов национальной литературной прозы, поэтому нормы фольклорных жанров, разговорных стилей выступают как эталоны и в письменной прозе.
Опубликованные в 1836 г. «Воспоминания» Пасека оставили глубокий след в польской литературе XIX в., во многом повлияв на формирование жанра исторического романа-гавэнды (стилизованное повествование от лица простоватого героя-шляхтича, непосредственного участника описываемых событий).
На развитие публицистической и художественной прозы заметное воздействие оказала риторика светская и духовная, в которую с конца XVI в. постепенно проникают веяния барокко. Некоторые польские ораторы-публицисты, писавшие на латыни, были известны и на Западе, где их творения переиздавались и в переводе.
Заметная роль в развитии языка прозы принадлежит философско-политической и теологической литературе периода борьбы Контрреформации с Реформацией. Польская публицистика этого времени получила общеевропейскую известность. Так, в частности, Раковский центр ариан и его публикации пользовались широким признанием и симпатией в Западной Европе, оказывая определенное влияние на общественно-политическую и философскую литературу Англии, Франции, Германии, Нидерландов. Знаменитый раковский «Катехизис» (1605) был издан на пятнадцати языках. Глубокий след в социально-философской мысли Европы оставил эмигрантский центр ариан в Амстердаме, издавший монументальное семитомное собрание своего интеллектуального наследия — «Библиотека Польских братьев» (1666—1668). Европейскую известность снискал антииезуитский памфлет Х. Захоровского «Частное предостережение Обществу Иисуса» (1612), переведенный с латыни на английский, французский, испанский, португальский, русский и итальянский языки.
Барочная эстетика и риторика наложили характерный отпечаток и на развитие польской драматургии и театра, где выделяются три основных течения: народное, связанное с ярмарочными, карнавальными и разного рода праздничными — светскими и духовными — зрелищами; школьное, развивающееся в монастырских учебных заведениях и академиях; придворное, существующее в кругу королевского и магнатского меценатства. Основная масса драматургических произведений и трактатов по теории драматургии до сих пор находится в рукописях и недостаточно изучена. Зачастую неизвестны и имена авторов, что в первую очередь относится к народному театру с его странствовавшими труппами, в русле которого начиная с эпохи Возрождения развиваются фарс, комические диалоги, моралите, комедия, чаще одноактная. Написанные живым разговорным языком, насыщенные элементами фольклора, в основном городского, и не лишенные скабрезности, эти произведения благодаря своей нередко заостренной социально-бытовой проблематике и далеко не богоугодной морали во многих случаях оказывались в индексе книг, запрещенных духовной цензурой. Их авторами были рыбалты — странствующие актеры, состав которых пополнялся в основном за счет лишившихся мест учителей, служек, бакалавров, студентов, деклассированной шляхты и мещан. Поэтому разные жанры народных зрелищ объединяются общим названием — «рыбалтовская комедия», по своему типу она близка к итальянской комедии дель арте, но использует сходные мотивы и образы в контексте польской действительности и национальных фольклорных традиций.
Часть рыбалтов оседала при магнатских и шляхетских дворах в роли служащих, домашних учителей и т. д. Они сочиняли представления для домашних сцен к праздникам (особенно распространенными были комедии и интермедии на масленицу), к семейным торжествам. Ярмарочный плебейский стиль этих произведений уже сочетается в таких случаях с требованиями «официальной» культуры. Рыбалтовские комедии попадали также на придворные и школьные сцены, оказывая определенное влияние на их развитие. Об этом, в частности, свидетельствуют в первой половине XVII в. рыбалтовские комедии, перерастающие в жанр различных по своему характеру и содержанию интермедий, разыгрываемых на монастырских и придворных сценах между актами мистерий и
303
трагедий. На стыке традиций рыбалтовской и придворной сцены возникла знаменитая комедия Петра Барыки «Из мужика король» (изд. 1637), где используется известный в Европе и Польше (с XIV в.), имеющийся и у Шекспира сюжет о пьянице, которого потехи ради убеждают в том, что он облечен монаршей властью.
Для драматургии рыбалтов были характерны и мистерии, тематически связанные с рождественскими праздниками. В народе рождественские мотивы издавна переплетались с фольклорными, что отразилось, например, в колядах и других обрядовых песнях и сказках. Рождественское действо мистерий переносится в польскую деревню, библейские персонажи уподобляются местным крестьянам, пастухам, каликам и т. п. — героям рыбалтовских комедий и интермедий. Впоследствии это дало начало «яселкам» — кукольным представлениям на рождество, которые живы и в наши дни.
Важная роль в развитии польского театра принадлежит школьным сценам различных монашеских орденов, и прежде всего иезуитов, где постановки были особенно распространенными и регулярными. На школьной сцене ставились мистерии, трагедии, комедии, аллегорические диалоги и моралите, тематика которых опиралась на сюжеты из Библии, житий святых и античной мифологии (аналогичная тематика выступала и у светских авторов, о чем, в частности, свидетельствует драматургия Ш. Шимоновича). Однако в школах наряду с этими ставились пьесы по мотивам западноевропейской и национальной истории. Заслугой иезуитов было не только создание постоянной школьной сцены, но и распространение драматургической теории. Среди иезуитских педагогов-театралов были испанцы, англичане, французы, способствовавшие развитию связей с западноевропейским театром. Иезуитская сцена отличалась также пышностью декораций, высоким техническим уровнем (вращающаяся сцена, механизмы для быстрой смены декораций), использованием свето-звуковых эффектов. Диалоги, являющие собой своего рода урок риторики, преобладали над драматическим развитием действия. В то же время в пьесах возникают первые попытки психологических мотивировок. Языком сцены была преимущественно латынь, польский звучал в основном в интермедиях и комедиях. Процветанию иезуитского театра содействовали польские короли династии Валуа. Все усиливающееся влияние эстетики барокко в школьном и придворном театре выразилось в окончательном переходе к целостному спектаклю, разделенному на действия и осуществляемому на постоянной сцене, где применяется иллюзия перспективы. Барочная живопись и архитектура наложили отпечаток на декорации, характер и использование акустических и зрительных эффектов, что достигалось применением специальной техники. Барочная риторика определяла стиль языка персонажей, барочное мировосприятие — идейную трактовку образов.
Иллюстрация:
Иллюстрация из «Adverbia Moralia»
Ст. Любомирского
Варшава, 1688 г.
Отставание светской, придворной драматургии было во многом обусловлено отсутствием постоянных сцен и сильной конкуренцией иностранных трупп, пользовавшихся покровительством королей и аристократии. Зыгмунт III отдавал предпочтение немцам, которые, в частности, познакомили поляков с драматургией Шекспира. Владислав IV увлекался итальянской оперой и балетом, создал в варшавском замке постоянный итальянский театр. Это была одна из первых оперных сцен в Центральной Европе. Итальянские труппы преобладали и при королях Яне Казимеже, М. К. Вишневецком, Я. Собеском.
304
Некоторые либретто издавались на польском языке. В этот период Я. А. Бардзиньский переводит все драматургическое наследие Сенеки, Я. А. Морштын — «Сида» Корнеля и «Аминту» Тассо, С. Морштын — «Федру» Сенеки и парафразирует «Андромаху» Расина, К. Пекарский переводит две комедии Ф. Андреини. Заметное влияние комедии дель арте на придворный театр сочетается с пасторальными веяниями. В этом отношении знаменательны переводы произведений популярных в то время в Европе драматургов — итальянца Б. Гварини и француза Ж. Мере.
Видным представителем польской пасторальной драматургии был Станислав Гераклиуш Любомирский (1642—1702), поэт, прозаик, талантливый лирик, крупный политический деятель и публицист; создатель эпических религиозных поэм. Его трактат «О стиле, или способе говорить и писать» (который является частью цикла «Бесед Артаксеркса и Эвандра», 1683) не утратил своей известности и в следующем столетии. Перу Любомирского принадлежат пасторальные комедии «Эрмида, или Королева пастушек» (1664) — в стихах, «Комедия о Дон-Альваресе» — в прозе. В них наряду с мотивами, почерпнутыми в популярных в то время западноевропейских новеллах, иногда вводятся национальные бытовые элементы.
Кроме творчества художников, составляющих интеллектуальную элиту страны, в XVII в. была чрезвычайно распространена дилетантская литература, названная впоследствии сарматским барокко.
Графомания становится чуть ли не повсеместным явлением. Модная тяга к перу, как и демонстрация ораторских способностей, была обусловлена самим характером образования, получаемого шляхтой в монастырских школах. Каждый должен был уметь ораторствовать и рифмовать на заданную тему по заданной схеме. Отсюда — столь характерные для литературы сарматского барокко риторичность, панегиризм и морализаторство. Общий упадок культуры и образования в этом «столетии войн», ограниченность интеллектуальных горизонтов и религиозный фанатизм периода победившей Контрреформации (вторая половина XVII в.) предопределили как низкий художественный уровень, так и идейный обскурантизм сарматского барокко.
Сарматское барокко, как уже отмечалось, — порождение представителей малообразованной шляхты и духовенства, внутренний мир которых ограничивался узкими рамками сарматизма и ортодоксальной Контрреформации. Механически копируя систему образности, сюжетно-композиционные схемы и отдельные приемы выдаю́щихся мастеров литературы, писатели сарматского барокко примитивизировали их достижения, нередко создавая непреднамеренные пародии, комизма которых они, естественно, не замечали. Исчезает филигранная техника стиха и богатая ритмика, вытесняемая ремесленной тяжеловесностью и унылым однообразием. Изумительная выразительность языка, изысканность и гибкость стиля переходят в гротескную противоположность: прозаизмы, бытовая сочность и скабрезность разговорной речи сочетаются с причудливой риторической напыщенностью и макаронизмами, призванными иллюстрировать антично-библейскую «эрудицию» авторов. Интеллектуально насыщенная образность и аллегоризм превращаются в ходульную патетику, а художественное переосмысление материала реальной действительности — в его натуралистическое воспроизведение. В то же время, будучи явлением массовой культуры, сарматское барокко заключало в себе элементы фольклора и в этом отношении представляет несомненный интерес.
Сарматское барокко, развиваясь в тени и под непосредственным влиянием высокого барокко, упрощенно имитируя его образно-стилистическую систему, накладывало вместе с тем отпечаток на творчество отдельных видных писателей (С. Твардовского, В. Коховского, В. Потоцкого и др.). С конца XVII в. и вплоть до середины XVIII в. — зари национального Просвещения — сарматское барокко постепенно распространяется на все польское искусство. Сарматское барокко не было ни продолжением, ни вырождением высокого барокко, а — его побочным продуктом, созданным дилетантами. Оно существовало параллельно с высоким барокко, а когда отошли его представители, заняло (ввиду общего упадка культуры) главенствующее место. Оценка этих неравнозначных явлений в польском искусстве XVII в. — первой половины XVIII в. должна быть дифференцированной.
Деятели польского Просвещения, которые возродили национальное искусство, обратившись к ренессансным традициям эпохи Яна Кохановского, творчески используя достижения французского классицизма и просветительские веяния западноевропейских литератур, восстали против сарматского барокко, отвергнув сарматский национализм и идеологические догмы феодализма и Контрреформации. В то же время без эстетических достижений высокого барокко был бы немыслим высокий художественный уровень литературы польского Просвещения.
Литература барокко продолжила начатое в эпоху Возрождения совершенствование польского литературного языка, придав ему особую гибкость в воспроизведении сложных психологических
305
состояний и тонких интеллектуальных нюансов. Развивалась и литературная теория. Новое направление теоретической мысли расширило тематический кругозор, введя в поэзию философскую проблематику, разрабатывая мотивы национальной истории. Вместе с новой тематикой рождались новые средства художественной выразительности, новая система образности, обогащались версификация, ритмика, вводились новые жанры в эпосе, лирике и драме. Эти нововведения во многом предопределили развитие художественной прозы, хотя она, как и в предыдущий период и по своему уровню, и по степени распространенности уступала поэзии. Тем не менее обращает на себя внимание ее жанровое разнообразие, которое сочетается со стилевой дифференциацией: от монументальной строгости и прозрачной чистоты прозы С. Жулкевского до прециозной образности и вычурной изощренности писем Яна Собеского, от отточенности и лаконичной ясности новелл Х. Морштына до буйной экспрессивности, колоритного бытовизма и живости разговорной речи совизжальского наследия.
Художественной вершиной польского барокко была лирика. Поражает широта ее диапазона: здесь и любовная поэзия со всем разнообразием оттенков — от вызвышенных чувств до изощренного эротизма; и поэзия шуточная, сатирическая, рефлективно-философская, гражданственно-патриотическая, религиозная. Впечатляет богатство ее форм — от изысканного сонета, легкой фрашки, тонкого мадригала, остроумного поэтического ребуса до стилизации народных песен и подражания песенно-танцевальным фольклорным ритмам. Виртуозная игра словом дает красочно-неожиданные эстетические эффекты, таящие глубокий интеллектуальный подтекст. «Ученая» образность и аллегоризм, вырастающие прежде всего из традиций античной и христианской мифологии и нередко переплетающиеся со славянскими и восточными мотивами, усугубляют присущее этой поэзии философско-познавательное звучание, отражают полные драматизма интеллектуальные поиски лирического «я».
Польская литература XVII в. оказала сильное воздействие на восточнославянские литературы. После двух эпох южнославянских влияний пришел период влияния западнославянского, расширявшего пути к культуре и искусству Западной Европы. Именно из польской литературы приходит на Украину, в Белоруссию и в Россию целый ряд литературных произведений, популярных на Западе (сборники нравоучительных повестей и рассказов, сборники новелл, басен, анекдотов, шуток и изречений, рыцарские повести и др.). Одновременно переводятся и польские фацеции, фрашки, жарты, песни и вирши, духовные и светские. Заметное влияние на развитие русской поэзии оказала польская литературная теория и польский силлабический стих, а на развитие театра и театрализованных зрелищ — теория и практика школьных сцен Польши. Новая школьная «ученость» шла в Россию либо прямо из Польши, либо при посредничестве украинских и белорусских книжников, прошедших польскую школу поэтики и риторики. Это влияние прослеживается от Симеона Полоцкого до Феофана Прокоповича и его учеников в первой половине XVIII в.
305
ЧЕШСКАЯ И СЛОВАЦКАЯ ЛИТЕРАТУРЫ
В Чехии в первые десятилетия XVII в., а в Словакии и позже заметно влияние ренессансно-гуманистических традиций XV и XVI вв. В дальнейшем эти тенденции стали уступать место явлениям, связанным с Контрреформацией, а также с искусством барокко.
В 1526 г. Чехия подпала под власть Габсбургов. С этого времени началось усиление немецко-католических элементов в чешской культуре. Чешский язык постепенно стал снова вытесняться из культурной жизни. В таких условиях особое значение приобрели историко-филологические труды чешских авторов Яна Благослава («Чешская грамматика», 1571) и Даниила Адама из Велеславина («Исторический календарь», 1578), а также коллективный перевод Библии — «Кралицкая библия» (1574—1594).
Большой урон чешской культуре принесла Тридцатилетняя война (1618—1648), в ходе которой из Чехии было вывезено в Данию, Швецию и другие страны много ценных книг и рукописей. После окончательной победы Габсбургов над чешскими сословиями в битве у Белой горы (1620) в Чехии почти на два столетия наступило господство чужеземного феодально-католического гнета. Это время получило название «побелогорского периода». Наводнившие страну иезуиты жестоко преследовали чешских патриотов, памятники чешской культуры уничтожались. Иезуитский монах Кониаш, по собственному признанию, сжег тридцать тысяч чешских книг. Основным письменным языком снова, как и в XII—XIII вв., становится латынь. Многие чехи, не пожелавшие принять католичество, были вынуждены покинуть родину.
Чешская литература побелогорского периода представлена творчеством писателей-эмигрантов и творчеством авторов, живших в Чехии.
Произведения писателей-эмигрантов во многом были связаны с гуманистическими традициями. Самым выдающимся среди них был последний епископ Общины Чешских братьев, великий
306
гуманист, философ и педагог Ян Амос Коменский (1592—1670), в творчестве которого жизнь современной ему Чехии получила критическое изображение.
Коменский (Комениус) родился в деревне, близ местечка Угерски Брод, учился в «братской» школе в Пршерове, а позже — в университетах Германии, в Герборне и Гейдельберге. Вернувшись на родину, он преподавал в «братских» школах, был проповедником. Как протестант-епископ, Коменский скрывался от преследования католиков, в 1629 г. он эмигрировал и поселился в польском городе Лешно, затем переселился в Амстердам, где и умер.
Литературно-поэтическое дарование Коменского раскрылось в его иносказательном произведении «Лабиринт света и рай сердца» (1623). Сначала оно распространялось в списках и было опубликовано только в 1631 г. В этом сочинении в образе путника, знакомящегося с миром — светом — и выбирающего себе занятие, Коменский изобразил себя, а мир представлен им как аллегорический город. Путника в его странствиях сопровождает Всеприсущий. Он советует путнику, чтоб избежать неприятностей, ничем не возмущаться и ничего не осуждать. Далее появляется еще один сопровождающий — Обман. Он надевает путнику очки, сквозь которые все предстает в розовом свете. Путник, однако, сдвигает их, и перед ним предстает мир без прикрас. Проходя по городу, он замечает, что все люди двуличны, носят маски, любят деньги и легкую жизнь. Наблюдая людей разных профессий (ремесленников, ученых, врачей, военных, слуг и др.), путник всюду видит неискренность и ложь. Разочарованный миром, в котором христиане грешат больше язычников, он решает уйти из него, но слышит призыв божий: «Вернись в дом сердца своего и затвори за собою дверь» (т. е. «Уйди в себя и смирись с одиночеством»). В таком завершении «Лабиринта» отразилось душевное смятение автора, который хорошо знал, что его соотечественники умирают от голода, чумы и бедствий. Следует подчеркнуть, что ни в одном произведении чешской литературы XVII в. эпоха и образ мышления людей не нашли такого яркого и достоверного изображения, как у Коменского в «Лабиринте». Писатель мастерски владел словом, создавал запоминающиеся образы, поэтому «Лабиринт» сильно отличается от обычных религиозных трактатов. В этом его непреходящая литературная ценность.