Интонационная система Шаляпина

В 1896 году в самом начале своего оперного пути Шаляпин недовольный тем, как у него получается образ мельника в «Русалке» поделился своим горем с артистом Александрийского театра Мамонтом Дальским. Тот попросил его прочесть, а не пропеть текст. После того как Шаляпин прочел, казалось бы, правильно со всех точек зрения текст, знаменитый трагик сказал:

«Интонация твоего персонажа фальшивая—вот в чем секрет. Наставления и укоры, которые делает мельник своей дочери, ты говоришь тоном мелкого лавочника, а мельник степенный мужик, собственник мельницы и угодьев»...Шаляпин пишет: «Дальский сказал слово, созвучное моему смутному настроению. Интонация, окраска слова,— вот оно что!...» Ф. И. Шаляпин, т. 1, с. 269. .

В другом месте он вспоминает: «В этот плодотворный московский период работа над каждой ролью приносила мне какое-нибудь неожиданное поучение, какой-нибудь новый урок или же укрепляла меня в каком-нибудь ) сложившемся убеждении, полезном для моего искусства. Значение и важность правильной интонации роли я сознавал уже давно пожалуй, еще со времени моих занятий с Усатовым, а в особенности после разговора с Дальским о роли Мельника.

Но вот при постановке «Псковитянки» Римского-Корсакова мне пришлось выстрадать это сознание в прямо-таки драматической форме.

Я играл в «Псковитянке» роль Ивана Грозного. С великим волнением готовился я к ней. Мне предстояло изобразить трагическую фигуру Грозного Царя — одну из самых сложных и страшных фигур русской истории.

Я не спал ночей. Читал книги, смотрел в галереях и частных коллекциях портреты царя Ивана, смотрел картины на темы, связанные с его жизнью. Я выучил роль назубок и начал репетировать. Репетирую старательно, усердно — увы, ничего не выходит. Скучно. Как ни кручу — толку никакого.

Сначала я нервничал, злился, грубо отвечал режиссеру и товарищам на вопросы, относившиеся к роли, а кончил тем, что разорвал клавир в куски, ушел в уборную и буквально зарыдал. Пришел ко мне в уборную Мамонтов и, увидев мое распухшее от слез лицо, спросил в чем дело? Я ему попечалился. Не выходит роль—от самой первой фразы до последней.

А ну-ка,— сказал Мамонтов, — начните-ка еще раз сначала. Я вышел на сцену. Мамонтов сел в партер и слушает. Иван Грозный, разорив и предав огню вольный Новгород, пришел в Псков сокрушить и в нем дух вольности. Моя первая сцена представляет появление Грозного на пироге дома псковского наместника, боярина Токмакова. | — Войти аль нет? — первая моя фраза.

Для роли Грозного этот вопрос имеет такое же значение, как для роли Гамлета вопрос «быть или не быть?» В ней надо сразу показать характер царя, дать почувствовать его жуткое нутро. Надо сделать ясным зрителю, не читавшему истории, а тем более — читавшему ее, почему трепещет боярин Токмаков от одного вида Ивана.

Произношу фразу—«войти аль нет?» — тяжелой гуттаперкой валится она у моих ног, дальше не идет. И так весь акт — скучно и тускло.

Подходит Мамонтов и совсем просто, как бы даже мимоходом замечает:: Хитряга и ханжа у вас в Иване есть, а вот Грозного нет.

Как молнией, осветил мне Мамонтов одним этим замечанием положение. — Интонация фальшивая! — сразу почувствовал я. Первая фраза—«войти аль нет?»— звучит у меня ехидно, ханжески, саркастически, зло. Это рисует царя слабыми, нехарактерными штрихами. Это только морщинки, только оттенки его лица, но не самое его лицо. Я понял, что в первой фразе царя Ивана должна вылиться вся его натура в ее главной сути.

Я повторил сцену: Войти аль нет?

Могучим, грозным, жестоко-издевательским голосом, как удар железным посохом, брисил я мой вопрос, свирепо озирая комнату.

И сразу все кругом задрожало и ожило. Весь акт прошел ярко и произвел огромное впечатление. Интонация одной фразы, правильно взятая, превратила ехидную змею (первоначальный оттенок моей интонации) в свирепого тигра... Интонация поставила поезд на надлежащие рельсы, и поезд засвистел, понесся стрелой.

Ведь вот же: в формальном отношении я пел Грозного безукоризненно правильно, с математической точностью выполняя все музыкальные интонации, то есть пел увеличенную кварту, пел секунду, терцию, большую, малую, как указано. Тем не менее, если бы я даже обладал самым замечательным голосом в мире, то этого все-таки было бы недостаточно для того, чтобы произвести то художественное впечатление, которое требовала данная сценическая фигура в данном положении. Значит —понял я раз навсегда и бесповоротно, математическая верность в музыке и самый лучший голос мертвенна тех пор, пока математика и звук не одухотворены чувством и воображением. Значит, искусство пения нечто большее, чем bel canto...

Шаляпин делает для себя вывод, что в пении должно соединиться искусство вокала и искусство актера. Разнообразные оттенки душевных состояний персонажа нужно раскрывать психологической игрой вокальных интонаций.

Шаляпин осознает, что интонация - это не что иное, как художественная форма вокального искусства. Именно ее безграничные психологические нюансы, а отнюдь не пресловутая «верхняя нота» или тройное forte, составляют подлинный художественный язык вокального искусства. «...В правильности интонации, слова и фразы—вся сила пения» - Ф.И.Шаляпин, там же.

В психологически верной интонации голоса заключена тайна проникновенной задушевности пения. Соответствие интонации голоса певца состоянию характера персонажа в данный момент его сценической жизни — неотъемлемое условие воплощения в вокальном искусстве. Лишь овладев мастерством интонации, можно научиться передавать в звучаниях голоса жизнь чужой души. Шаляпин не только познал значение интонации в искусстве певца, но и раскрыл ее творческую природу. Он убедился, что верная интонация рождается лишь в результате глубокого постижения характера персонажа, образа его мыслей и чувств в музыке и актерской технике. Художественные средства этих искусств, сливаясь вместе, рождают художественную форму и язык вокального искусства — интонацию, соответственную характеру образа.

Шаляпин добился таких выдающихся результатов только по тому, что он в самом начале своего творческого пути сумел понять, что голос - это не механические приемы звукоизвлечения, а многомерная составляющая развития личности. Стремление к развитию голоса породило стремление к развитию разнообразных способностей. Непрестанное стремление совершенствовать свое творчество, никогда не удовлетворяться достигнутым, постоянно изменять то, что уже как будто вылилось в вполне художественную форму, становится неотъемлемым законом развития таланта Шаляпина. «И если я что-нибудь ставлю себе в заслугу и позволю себе считать примером, достойным подражания, это—самодвижение мое, неутомимое, беспрерывное, никогда, ни после самых блестящих успехов, я не говорил себе: «Теперь, брат, поспи-ка ты на этом лавровом венке с пышными лентами и несравненными надписями»... Я помнил, что меня ждет у крыльца моя русская тройка с валдайским колокольчиком, что мне спать некогда—надо мне в дальнейший путь!»- Ф.И.Шаляпин, т.1.с 284-285.

Известный исследователь творчества Шаляпина Л.Лебединский в третьем томе посвященному статьям и высказываниям деятелей искусства о великом певце пишет, что Шаляпин усилив в оперном речитативе роль речевой интонации, обогатил речитатив элементами актерской речи в ее чистом виде (отдельные фразы и слова). Если в авторском тексте М.Мусоргского в «Борисе Годунове» в сцене «Часы с курантами» только шесть звуков не имеют точно фиксированной высоты, то у Шаляпина таких звуков оказывается тридцать шесть!

«Расширение Шаляпиным звуковой основы речитатива оказывается весьма ощутительным. Так, в авторском тексте, в тактах 11-24 речитатив основан на девяти звуках различной высоты, составляющих в общем семьдесят девять нот, у Шаляпина же -пятнадцать звуков, составляющих в общем сто нот (в том числе пятнадцать звуков, не имеющих определенной нотно-музыкальной фиксации)».

«В ряде случаев Шаляпин заменяет поэтический текст Мусорского - пушкинским, а также вводит новые слова и восклицания».

«Эта последовательность связывается с выразительнейшей интонацией, своего рода «концентратом минорности». Прочно вошедшая в музыкальный быт России второй половины XIX века, эта интонация окрашивает многие образы бытовой вокальной лирики, а также многие произведения западноевропейских и русских композиторов, в том числе Даргомыжского и Чайковского. Интонация эта прочно ассоциируется с чувством тоски, душевного страдания и муки. Она, несомненно, была «на слуху» Шаляпина, который и пользуется ею многократно в разбираемой сцене». Стр. 160 т.З

Индивидуально-безликий исполнитель, то есть копировщик, ремесленник, всегда стремится передать с мертвенной «точностью» форму произведения. Исполнитель-художник воплощает не только форму, но и живую динамику, наполняя его жизненным современным содержанием.

Важность последней задачи прекрасно понимал Шаляпин. Он связывал создание исполнителем реалистического образа (в том числе и исторического) со знанием жизни. Он говорил, что артист должен «в музыке, в тексте и сценической ситуации произведения найти все черты образа, а затем, используя свое знание жизни и интуицию, воплотить характер, то есть найти его реальное выражение». У нас же если певец хоть как-то прокукарекает верхнее ДО, то это и будет ему пропуском на сцену. А, что его слушать невозможно, то это никого не интересует. Важно, что все ноты взяты.

Шаляпин добился таких выдающихся результатов только потому, что он в самом начале своего творческого пути сумел понять, что голос - это не механические приемы звукоизвлечения, а многомерная составляющая развития личности. Стремление к развитию голоса породило стремление к развитию разнообразных способностей. Непрестанное стремление совершенствовать свое творчество, никогда не удовлетворяться достигнутым, постоянно изменять то, что уже как будто вылилось в вполне художественную форму, становится неотъемлемым законом развития таланта Шаляпина.

«И если я что-нибудь ставлю себе в заслугу и позволю себе считать примером, достойным подражания, это - самодвижение мое, неутомимое, беспрерывное, никогда, ни после самых блестящих успехов, я не говорил себе: "Теперь, брат, поспи-ка ты на этом лавровом венке с пышными лентами и несравненными надписями «... Я помнил, что меня ждет у крыльца моя русская тройка с валдайским колокольчиком, что мне спать некогда -надо мне в дальнейший путь!» (Ф.Шаляпин т.1, с. 284-285).