Ступень личной жизни уже миновала. И высшее счастье человека не в жизни

личной, но в жизни освобождённой, - точно прогремел мне в ухо голос Ананды.

Я встал, чтобы посмотреть, где же сам Ананда, решив, что он приехал

внезапно, раньше срока. И. был возле меня, жал мне руку и вёл благодарить

Анну.

Когда мы подошли к Анне, возле неё стоял капитан. Но это был и не тот

капитан, которого я хорошо знал; и не тот, которого я видел подобным

истукану несколько минут назад. Это был незнакомый мне человек, с бледным

лицом, сияющими, золотыми, кроткими глазами.

- Я сегодня не только понял, что такое женщина и искусство; я впервые

понял, что такое жизнь. Мне казалось, что ваша музыка заставила мой дух

отделиться от тела и - в одно мгновение - я точно увидел незнакомого мне

мудреца, который вёл меня по дорожке света и говорил: "Иди со мной, ты мой.

Помни об этом и иди".

Вот что сделали со мной ваши звуки. Я больше уже никогда не смогу жить

прежней жизнью; я должен теперь найти того мудреца, которого так ясно видел,

- говорил капитан. - И без этого я не успокоюсь.

И голоса его я тоже не узнал. Это был тихий, задушевный голос человека,

который или встал со смертного одра и благодарил за спасённую жизнь, или

только что обручился в храме с чистой девушкой и благоговеет в предвкушении

новой жизни.

Я уже готов был вырваться из рук И. и броситься на шею капитану, чтобы

сказать ему, что это ведь Флорентийца он видел, как почувствовал себя

скованным взглядом И.

- И вы его найдёте, - услышал я тихий голос, почти шёпот Анны, над рукой

которой склонился капитан.

И. оставил меня, подал руку Анне и повёл её к столу. Мы обменялись

взглядом с капитаном, невольно улыбнулись друг другу - всякий по-своему

понимал свою улыбку - и тоже пошли к столу.

Разговор шёл только между Анной и Строгановым. Мы с капитаном не сводили

глаз с Анны и молча тонули в той красоте, которая была во всём, что бы она

ни делала, и которой она окутала нас, играя.

Вскоре Строгановы уехали; дом точно сразу опустел и погас; и все мы

разошлись по своим комнатам, не имея сил вынести будничные слова и мысли,

стараясь сохранить в себе тот мир высших чувств и сил, в который перенесли

нас звуки Анны.

ГЛАВА 20

ПРИЕЗД АНАНДЫ И ЕЩЁ РАЗ МУЗЫКА

Против обыкновения, эту ночь я спал плохо; беспокойно просыпался много

раз, и всё мне казалось, что я слышу какие-то голоса в комнате И. Но я не

отдавал себе отчёт, чьи это голоса; я дремал, и всё путалось в моих

представлениях. То мне казалось, что музыка Анны прерывается воем бури на

море; то мне чудился грохот поезда, когда мы вышли с Флорентийцем на

площадку и я с ужасом думал, что мы будем прыгать с него на всём ходу; то,

мнилось, меня нежно ласкает рука матери, которой я никогда не знал...

Внезапно я проснулся от звука открывшейся из комнаты И. двери, и появился

капитан, пожимавший И. руку. Я понял, что слышанные мною голоса были явью, а

не бредом, и что оба моих друга совсем не спали, а проговорили всю ночь.

Лица капитана я не видел; а И. был очень серьёзен, светел и спокоен.

Печать непоколебимой воли и верности принятому однажды решению была на нём;

я много раз уже видел у него это выражение и хорошо его знал. Как всегда,

бессонная ночь не оставила на нём никаких признаков утомления.

Я привстал, и как раз в эту минуту капитан осторожно закрыл дверь и

повернулся ко мне лицом. Я чуть не вскрикнул, так он был бледен. Лоб его был

в складках, глаза ввалились и выражение такой скорби застыло в них, как

будто он только что похоронил кого-то самого любимого. Он казался старым.

Я вспомнил, как я сидел после разлуки с братом у камина в его комнате в

К., чувствуя себя убитым и одиноким. Я не знал, что и кого потерял сейчас

капитан; но всё моё сердце повернулось к нему; я протянул к нему руки, едва

сдерживая набегавшие слезы любви и сострадания.

Увидев, что я не сплю, он подошёл, присел на мой диван и крепко пожал

протянутые ему руки.

- Раз ты не спишь, мой друг, одевайся и выйди со мной позавтракать. У

меня к тебе будет большая просьба, - сказал он, вставая, и, не глядя на

меня, вышел из комнаты.

Я быстро оделся, постарался собрать все свои силы и внимание и пошёл к

капитану.

Он уже переоделся в свой белый форменный китель и, освежённый душем,

казался мне менее постаревшим и жёлтым.

Верзила подал нам кофе и горячие булочки с орехами и положил перед

капитаном газеты и почту. Мы остались вдвоём, сидя перед дымящимися чашками,

каждый думая свою думу.

Я всё не мог понять, зачем должен столько страдать человек. Капитан -

неделю назад образец энергии и счастья - сейчас в глубокой печали и тоске,

которые точно прибавили ему десяток лет за одну ночь. Почему? Зачем? Кому

это надо? Разве это называется легче и проще идти свой день?

- Лёвушка, - прервал мои мысли капитан. - Вот в этом футляре - кольцо на

салфетку. Оно предназначалось мною для другой цели, для других уст и рук.

Но... то был "я" вчерашнего дня. Сегодня тот "я" умер. А тот, который хочет

возродиться из пепла, - причём я вовсе не утверждаю, что он действительно

возродится, - просит тебя: вложи в кольцо салфетку и положи его возле торта,

который ты заказал для Ананды. Но отнюдь не говори, от кого оно. Если

спросят, ответь, что знаешь, но сказать не можешь. Теперь я побегу, друзья.

Дел масса. И. обещал, что вечером, после обеда, ты приведёшь меня к Ананде.

Я взял футляр с кольцом, простился с капитаном и, не притронувшись к еде,

как и он, вернулся к себе. Я сел на стул, держа футляр в руках, и,

несомненно, впал бы в своё ловиворонное состояние, если бы голос И. не

привёл меня в себя.

- Лёвушка, верзила жалуется, что ты ничего не ел. Это действительно

достаточно серьёзно, - улыбнулся он, - ведь ты во всех случаях жизни не

теряешь способности поесть. Что это у тебя в руках?

- Это, Лоллион, чужая тайна, и я не могу вам её открыть. Но чтобы не

иметь от вас целой серии тайн, я расскажу вам о своих тайнах. И не знаю, что

бы я дал, чтобы не держать вот этого предмета в руках, - поднимая футляр,

сказал я. - Целая перевёрнутая жизнь - чудится мне - заключена в этой вещи,

которой я не видел, хотя и знаю, что это, - чуть не плача, говорил я И.

- Хорошо, друг. Пойдём в город; но сначала к княгине, - возьми аптечку.

Потом зайдём к Жанне. Сегодня праздник, магазин закрыт; она просила нас

прийти к ней завтракать. Мне придётся там тебя покинуть и возложить на тебя

трудную и скучную задачу: привести Жанну в равновесие. Она подпала под

влияние старой Строгановой, и это может окончиться для неё очень печально.

Ты больше других можешь помочь ей, как и капитану, своей непосредственной

любящей душой.

Я тяжело вздохнул, спрятал футляр с кольцом, взял медикаменты и пошёл за

И. к княгине.

- Ты вздыхаешь и печалишься, потому что тебе тяжела ноша, которую я

взвалил тебе на плечи? - спросил И.

- Ах, Лоллион. Если бы я должен был умереть сию минуту за вас, - я бы и

испугаться не успел, как был бы уже мёртв. Но с Жанной и, особенно, с

капитаном, - я бессилен и беспомощен, - проговорил я, с трудом побеждая

слезы. - Но ноша ваша мне не тяжела, а радостна.

И. не мог ничего ответить, так как навстречу нам шёл сияющий князь. Лицо

его говорило о таком счастье, что - после скорбного лица капитана,

обуреваемый разладом в собственной душе, - я даже остолбенел. Что должно

было случиться с ним, чтобы он мог так светиться?

- После вчерашней музыки, доктор И., я никак не могу спуститься на землю.

Я провёл ночь в саду и только к утру пришёл в себя. Я теперь понял, как

должен направить дальше свою жизнь. Совсем недавно я считал её загубленной,

себя - потерянным, всего боялся. А теперь я обрёл в себе полное равновесие;

весь мой страх пропал. Если бы у княгини было пять сыновей - и все злые

барбосы - и тогда бы я не мог уже бояться, так как самоё понятие страха

улетучилось из меня сегодня ночью, думаю, навсегда.

Если бы вы спросили, как это случилось, я не смог бы вам точно ответить.

Но что во время музыки я видел вас светящимся, как гигантский столб огня, -

в этом я могу поклясться. И ваш огонь чуть задел меня, доктор И. Вот он-то и

потряс меня так, что я будто вырвался из тисков тоски и страха, освободился

от тяжести. Всё мне легко, и жизнь каждого человека кажется очень важной и

нужной.

И ко всему этому - княгиня совсем отчётливо стала сегодня говорить; сидя

пила чай и держала чашку без моей помощи.

Мы вошли к княгине. Дряблое лицо её было оживлённым; она приветствовала

нас весело и сама выпила пенящееся красное лекарство, которое ей до сих пор

вливал каждый раз И.

И. разрешил княгине посидеть в кресле два часа и князю позволил

поговорить с ней немного о её делах.

Мы вернулись к себе, переоделись и вышли на уже жаркую улицу.

- Ну, говори теперь свои тайны, Лёвушка. В пять часов мы с тобой будем

встречать Ананду. А до этого времени у меня сто дел.

- Лоллион, если вы меня покинете у Жанны, то давайте в три с половиной

часа встретимся в комнате Ананды. Там я не только расскажу, но и покажу вам

свои тайны.

- Хорошо, но тогда иди завтракать к Жанне один, а я употреблю всё время

на дела. Кстати, надо ещё купить фруктов для Ананды.

- Этого делать не нужно. Вообще, не заботьтесь о материальной стороне

встречи, - сказал я, густо краснея.

- Ах, так это и есть твои тайны? - засмеялся И.

- Да, да. Там переговорим. Здесь нам с вами расставаться, мне сюда

сворачивать.

- Да, Лёвушка. Только не забудь принести цветочек Жанне и постарайся

пробраться к ней в душу; и брось туда же цветочек любви и мира. Не о своём

бессилии думай, а только о Флорентийце. Тогда твой разговор принесёт Жанне

утешение.

Мы расстались; я купил несколько роз, зашёл к кондитеру, чтобы напомнить

ему о своём заказе и передать деньги для антиквара.

Кондитер показал мне вымытые и протёртые блюда, которые сверкали одно -

красками, другое - искрами от нежно-голубого и жёлтого до алого и

фиолетового. Рядом стоял такой же венецианский кувшин необычной формы, с

тремя кружками на подносе. Случайно упавший луч солнца переливался в них,

будто они были бриллиантовые.

- Эта прислала моя друг с блюда. Вместе - дёшево отдаст. Можно наливать

красно питьё - карош будет, - сказал хозяин, любуясь не меньше моего

чудесными вещами.

Я согласился купить и кувшин с кружками, решив, что "семь бед - один

ответ", попросил не опоздать к трём часам и пошёл к Жанне.

Было ещё рано, когда Жанна сама отворила мне дверь, очевидно не ожидая,

что это я уже явился к завтраку. На мои извинения, что я пришёл раньше

срока, она подпрыгнула от удовольствия и повела меня наверх в свою комнату.

Везде был образцовый порядок, и Жанна объявила мне, что встала с

рассветом, чтобы И. нашёл в её жилище такую чистоту, какой и во дворце не

бывает.

Я пошутил, что для меня, по её мнению, было довольно, вероятно, и

кухонной чистоты; и тут же сказал, что за эти различия в приёме нас обоих

она и наказана. Все плоды её усердия достались мне, так как И. отозвали

серьёзные дела; он приносит ей свои извинения и завтракать не может.

Сначала Жанна будто опечалилась, но через минуту захлопала в ладоши, ещё

раз подпрыгнула и сказала:

- Вот, наконец, теперь всё-всё переговорим. Вы знаете, Лёвушка, не всё

так гладко у меня, как кажется. Конечно, дела идут отлично. Конечно,

Строганов очень добр. Но в семье их такой раскол.

- Что же вам до их семейных дел? - спросил я.

- Ну, так нельзя говорить. Мадам Строганова просила меня постараться,

чтобы её муж пристроил к нашему магазину комнату, где можно было бы посидеть

с кем-нибудь из друзей, выпить чашку кофе. Я поняла, что ей хочется, чтобы

Браццано мог приезжать сюда. А Анна и старик категорически запретили ей

самой сюда являться, не только Браццано. Она же старается завербовать меня

на свою сторону. И этот турок, такой страшный, тоже немало расточает мне

любезностей.

- Только этого недоставало, - вскричал я с негодованием. - Как можете вы

думать о такой низости? Неужели я ошибся в вас? И вы - злое, легкомысленное

существо, неспособное оценить доброты и благородства? Как можете вы входить

теперь в какие бы то ни было отношения со старухой? Мне непонятно, как мог

Строганов жениться на ней; но мне понятно, что зависть к собственной дочери

лишает её всякой чести. Но вы, вы, для которой И. и Анна с отцом сделали так

много?

Я был вне себя, огорчён, расстроен и не мог собрать ни мысли, ни

самообладания.

- Лёвушка, я понимаю, что здесь что-то не так. Но разве плохо, если Анна

выйдет замуж за этого турка?

- А сами вы вышли бы за него? - спросил я.

- Не знаю. Он противный, конечно. Но, может быть, и вышла бы.

- Ах вот как! Значит, вы уже не та Жанна, которая хотела в мужья только

Мишеля Моранье? Значит, теперь, если бы родители вас упрашивали, вы

променяли бы свою любовь на адскую физиономию турка и его миллионы? - кричал

я.

- Не знаю, Лёвушка, не знаю. Даже не знаю, что со мной. Я так изменилась,

так много страдала.

- О, нет. Вы очень мало страдали, Жанна, если так скоро всё забыли.

Напрасно жизнь послала вам И., капитана, Строганова, князя, которые опоясали

вас кольцом своей защиты и доброты. Напрасно они спасли вас и ваших детей от

лихорадки и голодной смерти на пароходе. Было бы лучше умереть в нищете, но

в высокой чести, чем жить, имея такие гнусные мысли, - продолжал я кричать

вне себя.

Жанна сидела неподвижно, вытаращив на меня глаза.

- Лёвушка, я всё, всё сделаю, как вы хотите. Только, знаете - этот турок.

Как только я его вижу, - ну точно тяжесть какая-то наваливается на меня. Я

становлюсь ленивой; глаза точно спят; ноги еле двигаются; и я готова

слушаться его во всём. Сейчас от меня будто ушли какие-то тяжёлые сны, я

легко дышу. Ах, зачем, зачем вы меня забросили, Лёвушка? - вздрагивая,

сказала Жанна.

- Стыдитесь говорить такие слова. Кто вас забросил? Все мы подле вас, а

Анна разделяет ваш труд, проводя с вами по шести часов в день неразлучно.

Бог мой, да когда же вы успеваете видеться с турком? И где вы его видите?

Жанна испуганно оглянулась и тихо сказала, что Строганова старается

устроить так, чтобы она встретила у неё турка. Даже просила Жанну передать

ему, в его контору, письмо. И что только случайный приезд мужа не дал ей

возможности вручить Жанне это письмо.

Я был в отчаянии. Но всё же понимал, что только моё самообладание может

помочь мне растолковать Жанне всю низость её поведения и всё её

предательство.

Воспользовавшись моим молчанием, Жанна выпорхнула из комнаты. Я же

углубился в мысли о Флорентийце, моля его меня услышать и помочь. Образ

моего друга, спасшего мне несколько раз жизнь за это короткое время, точно

влил в меня успокоение. Мысли мои прояснились. Я почувствовал в себе

уверенность и силу бороться за спокойствие и счастье Анны и её отца.

- Лёвушка, скоро будет завтрак. Не хотите ли повидать в саду детей? -

входя, сказала Жанна.

- О нет, Жанна. Если вы действительно полны чувством дружбы ко мне, как

вы об этом неоднократно говорили, то мы должны договориться с вами о том,

как вам вести себя дальше. Я не могу сесть за стол в вашем доме, если не

буду уверен, что вы не носите в себе предательства и неблагодарности.

- Ах, Боже мой! Вот какая я незадачливая! Я так обрадовалась, что проведу

с вами часок без помехи, а теперь готова плакать, что доктор И. не приедет.

- Если бы доктор И. услышал половину того, что вы сказали мне сегодня,

он, по всей вероятности, посадил бы вас на пароход и отправил из

Константинополя. Но дело сейчас не в этом. Дело в том, чтобы вы заглянули в

своё сердце. Нет ли там зависти и ревности к Анне? Почему, понимая всю её

высоту, вы решаетесь принять сторону такого низменного существа, как турок?

- Я вовсе не завидую и не ревную. Мне никогда не могло бы понравиться,

чтобы на меня смотрели не как на живую, горячую женщину, а как на изваяние,

- возбуждённо ответила мне Жанна. - Я, конечно, признаю все превосходные

качества Анны. И мы такие разные, что о дружбе между нами не может быть и

речи. Но я, конечно, всецело чувствую себя обязанной её отцу и знаю свой

долг.

- Как вы можете понимать свой долг, - перебил я Жанну, - если у вас нет

чувства простого уважения к чужой жизни, к чужой душе? Конечно, можно быть

грубым и малокультурным существом и не различать ничего, кроме своих

эгоистичных желаний. Неужели вы именно таковы? Неужели вы позабыли все свои

слезы на пароходе, все муки, стоило вам почувствовать почву под ногами?

- Нет, Лёвушка. Я сейчас только начинаю отдавать себе отчёт, что какая-то

сила - помимо моей воли - заставляет меня повиноваться турку. Я понимаю, что

он ужасен, хочу защитить от него Анну и вовсе в данный момент не хочу, чтобы

он был её мужем. Но что-то находит на меня, мозги мои темнятся, и я нехотя

ему повинуюсь.

- Найдутся люди сильнее вас и защитят Анну от интриг. Речь не о ней, а

только о вас одной. Всё зло, которое выдумаете причинить ей, ляжет на вас

одну, милая, бедная Жанна. Оглянитесь вокруг. Кто и что есть у вас в мире,

кроме горсточки спасших вас людей? Если они отвернутся, что вас ждёт? И как

вы можете жить с таким раздвоением внутри? Вы лицемерно обнимаете Анну и

плетёте вокруг неё паутину предательства.

Жанна молчала и о чём-то напряжённо думала. Я же снова призывал всем

сердцем своего далёкого друга.

- Лёвушка, я понимаю всё, но поймите и вы. Как только я вижу турка, я

немею, каменею и ухожу с какой-то навязчивой мыслью, что должна привести его

к Анне так, чтобы никто этого не знал. Сейчас я ни за что этого не сделаю;

но как только его увижу, - обо всём забываю и живу одной этой мыслью.

- Да ведь это гипноз какой-то! Вы подумайте, мог бы турок мне, князю или

кому-то ещё так приказывать? Ведь надо носить в себе много зла, чтобы чужая

воля могла им воспользоваться.

Долго ещё я убеждал Жанну, но её обещания не видеться более с турком

казались мне шаткими и не внушали веры.

Кое-как высидев с нею завтрак, за которым я едва мог проглотить что-то из

вежливости, я ушёл домой, решив всё рассказать И.

У калитки я встретил посыльного из цветочного магазина, взял у него

прелестное деревце тёмной сирени и отнёс в комнату Ананды, где очень хорошо

пристроил его во второй комнате на низкой, тяжёлой скамеечке, похожей на

фиолетовый камень.

Вскоре, в типичной константинопольской тележке, слуга привёз мои тайны в

артистической упаковке. Я развернул покупки, поставил на стол в первой

комнате, где они показались мне ещё красивее, и пошёл к себе за кольцом и к

князю за салфеткой.

Князь был очень удивлён моей просьбой, спрашивал, не надо ли тарелок и

скатерти; но я сказал, что спрошу И., и если надо, приду ещё раз.

Войдя в комнату Ананды, я раскрыл футляр и чуть не выронил его от

удивления и восторга.

В золотое, точно кружевное кольцо были хитро врезаны фиалки из аметистов.

А спереди, из выпуклых же аметистов, была сложена крупная буква А, усеянная

мелкими бриллиантами. И так же - чередуясь - шли аметисты и бриллианты по

краям всего кольца, образуя какую-то надпись на неизвестном мне языке.

Я понял, что кольцо предназначалось капитаном Анне. Но подарить его хотел

капитан-тигр, которого я знал вчера; а не тот капитан-страстотерпец, которого

я видел сегодня.

Держа кольцо в руке, я задумался о непонятном вращении судеб

человеческих; и о том их неизбежном земном конце, о котором никто, никак и

ничего не знает, но миновать которого нельзя, и что жизнь у всех разная, но

умирают и родятся все одинаково.

Вошедший тихо И. пробудил меня от моих печальных грёз.

- Вот так тайна, Лёвушка! Ананду это поразит. Ты и сам не знаешь, что

скажут ему твои подарки. Кто дал тебе это кольцо? Ты не мог купить такую

ценную вещь. Но, Боже мой, да где же ты это нашёл? - тихо прибавил он,

внимательно рассматривая кольцо.

- Ничего не могу сказать вам, Лоллион. Кольцо не от меня. Но кто даёт его

Ананде, я сказать не могу. Но это ещё не всё. Вот на том фиолетовом блюде,

под тортом, портрет женщины красоты неописуемой. И вся беда в том, что она

как две капли воды похожа на Анну. Я знаю, что вы верите в случайность этого

совпадения, верите, что я отнюдь не думал принести сюда что-то для Ананды с

какой-нибудь таинственной эмблемой. Но и это ещё не всё. Пойдёмте в другую

комнату.

Лицо И. слегка омрачилось. Я открыл дверь и указал ему на деревце сирени,

которое наполняло ароматом всю комнату. Усевшись на табурет у самой двери, я

ждал, что скажет мне И. Он же, подойдя ко мне, нежно обнял меня и поцеловал

в голову.

Не знаю, что сталось со мной. Но я заплакал и рыдал так, как после уже ни

разу в жизни не плакал. Всё скопилось в этих слезах. Перенесённые волнения,

страх, разочарования, горечь от последнего разговора с Жанной - всё вылилось

из меня, точно прямо из сердца моего хлестала кровь.

- Мой дорогой брат, мой милый друг. Перестань плакать. Тебе пошёл 22-й

год. Ты прожил младенчество, детство, юность и вступаешь в зрелость. Только

три первые семилетия - юность человека, и ты их прожил, мало сознавая

ценность жизни. Но после 28 лет никто уже не может сказать, что он юн. Твои

слезы сегодня - это пожар, в котором сгорели три твоих семилетия

полусознательной жизни. Начинается твоя зрелость, ты входишь в полное

сознание, в полосу наивысшего развития всех твоих сил, наивысшей

деятельности и труда.

Никогда больше в тебе не мелькнёт сомнение, нужно ли страдание человеку,

чтобы идти выше и чище в своём творчестве. Оглянись назад, - отдашь ли ты

своё теперешнее понимание счастья и жизни за то, чем жил ты 21 год? Быть

может, у капитана, которому ты так сострадаешь, ещё больше причин для

горечи, ведь он дольше твоего жил полуживотной жизнью, даже не представляя

себе, в чём её истинный смысл, наполняя дни пустотой, а то и разгулом

страстей.

Но не все идут путём страдания. Посмотри пристально на князя, и ты

увидишь существо, идущее путём радости.

Пойдём отсюда, друг. Твои слезы сожгли в тебе сознание мальчика, и ими же

начался твой новый путь мужчины. Пусть их огонь горит в тебе всегда не как

потоки слез, а как великая сила любви, когда сердце раздвигается всё шире,

готовое вместить весь мир, с его страданием и радостью.

Мы вышли из комнат Ананды, переоделись, зашли к князю сказать, что И.

обедать не будет, и поехали на пристань. По дороге я успел рассказать И. о

свидании с Жанной и разговоре с ней.

Когда мы подошли к пристани, пароход уже почти пришвартовался. Я искал

внизу высокую фигуру Ананды, но мне послышался его голос откуда-то сверху. И

действительно, я увидел его на верхней палубе, откуда он махал нам белой

шляпой. Рядом с ним стоял юноша, высокий, худощавый, с красивым лицом. Я

вспомнил, что Ананда везёт сюда своего приятеля-доктора.

Пока мы ждали Ананду, некоторое чувство стеснения перед ним и его

спутником, род какого-то страха, что я буду теперь дальше от И., проникли в

моё сердце, и я робко прижался к нему. И. точно понял моё детское чувство и

пожал мне руку, ласково улыбаясь.

Ананда сразу же покорил меня простотой своего обращения. Он сердечно

обнял И. и меня, блестя своими глазами-звёздами, просил принять в наше

дружеское братство своего спутника и так комично шепнул мне, что привёз в

подарок новую шапку дервиша, что я залился смехом, взял у него из рук пальто

и саквояж, сказав, что уж, наверное, шапка здесь и я очень прошу не лишать

меня привилегии нести её самому.

Капитан - всегда и обо всём помнящий друг - прислал на пристань верзилу,

который взял вещи и сказал, что всё доставит сам.

Налегке, пешком, мы пошли домой. Ананда очень обрадовался тому, что будет

жить не в отеле, а в тихом доме вместе с нами. Расспросив обо всех, кто нас

окружает, он заговорил об Анне и её отце. Узнав про магазин, он покачал

головой, но ничего не сказал.

Дальше он стал говорить с И. на неизвестном мне языке, а его спутник,

подойдя ко мне, спросил, бывал ли я раньше в Константинополе. Он, как и я,

мало, видел свет; сам он англичанин, но вырос и учился в Вене, где и

познакомился несколько лет назад с Анандой.

В прихожую Ананды мы вошли все вместе, но спутник его прошёл прямо к себе

по крутой винтовой лестнице.

Ананда, оглядевшись, укоризненно посмотрел на И.

- Я и пальцем не шевельнул. Хозяйничали князь и Анна, да вот этот

мальчик, самую большую каверзу которого вы отыщете на дне этого блюда, когда

съедите торт, - сказал И.

Ананда пристально поглядел на меня, на блюда и кувшин, протянул мне свою

руку и поцеловал, благодаря за внимание, за тонкость вкуса, - но...

несколько браня за расточительность.

- Я ведь не принц, чтобы встречать меня такими царскими подарками, -

сказал он с обаятельной улыбкой, но покачивая головой.

- Есть люди, считающие, что вы и принц и мудрец, - расхрабрился я, в

ответ на что и он, и И. рассмеялись уже совсем весело.

- Но что это? Как могло очутиться здесь это? Однажды мой дядя подарил мне

точно такое же кольцо, оно исчезло на другое утро бесследно, и найти его

никто не смог. Это оно, оно самое. Вот здесь надпись на языке пали и буквы

С. Ж. Как вы его нашли? - спрашивал меня Ананда, пристально рассматривая

кольцо капитана и всё более удивляясь.

- Всё, что я могу вам сказать, это что человек, дарящий его вам, купил

его у антиквара. Я знаю его имя, но не имею права назвать, - ответил я.

- О, я очень, очень теперь обязан этому человеку. Передайте ему, что я у

него в большом, очень большом долгу. И если бы я ему понадобился, - я был бы

счастлив отслужить ему всем, чем смогу. Он и не представляет, какой крепкой

цепью он связал меня с собой, возвращая мне эту пропавшую вещь. Передайте

ему, Лёвушка, вот это колечко с моего мизинца. Если он пожелает, он может

увидеться со мной когда угодно.

- О, он пожелает хоть сегодня вечером, если позволите. Но... ведь он

просил меня соблюсти тайну его имени, как же быть?

- Ничего, вы передайте ему моё кольцо. Если он не захочет открыться, то

не наденет его.

- Ну, не наденет! Так наденет, что уж никогда и не снимет, - сказал я,

представляя себе удивление и радость капитана. - А можно мне его надеть,

пока я не увижусь с ним, - не смог я удержаться от восторга, держа кольцо с

большим продолговатым выпуклым аметистом и двумя бриллиантами по бокам, в

тяжёлой платиновой английской оправе, необыкновенно пропорциональной.

Ананда засмеялся, сказав, что будет рад видеть его на моей руке, считая

меня добрым вестником и чувствуя себя обязанным и мне.

- Но вам кольцо дам не я, а ваш великий друг Флорентиец. И камень в нём

будет зелёный, - сказал он мне, ласково меня обнимая.

- Войди сюда, Ананда. Здесь тоже всё приготовлено не мной. И эта сирень

дар всё того же моего Лёвушки, - открывая дверь в соседнюю комнату и

пропуская туда Ананду, сказал И.

Когда Ананда вошёл, И. тихо закрыл за ним дверь и сказал мне, чтобы я шёл

к князю, попросил у него скатерть и несколько тарелок и прислал бы их сюда с

верзилой.

Потом он просил меня заняться спутником Ананды, которого зовут Генри

Оберсвоуд. И только после обеда, к девяти часам, привести князя, капитана и

Генри в комнату Ананды.

Я обещал всё точно выполнить и, радуясь за милого капитана, весело

побежал к князю.

Как только князь отправил верзилу с тарелками и скатертью, я решил пойти

к Генри и предложить ему услуги, если он в них нуждается, а также

предупредить его о часе обеда.

Генри я застал за раскладыванием вещей. Я ещё не видел его комнаты и

снова отдал должное вкусу князя. Большая комната, почти белого цвета; в ней

мебель была синяя. Стояли шкафы и столы орехового дерева, ковёр на полу тоже

был синий и - чего не было в других комнатах - на двух широких окнах стояли

горшки с цветущими розами и гардениями.

Первое, чем встретил меня Генри, была благодарная радость по поводу

цветов, которых он оказался любителем, так как именно розы и гардении

разводила его мать. На вопрос, кто так заботливо убрал его комнату, я назвал

имя князя. И объяснил, что зайду за ним в четверть восьмого, чтобы

познакомить с любезным хозяином и показать, где находится столовая.

Генри сказал, что это его первое плавание "в свет", что он очень мало

осведомлён по части хорошего тона и боится осрамиться в том обществе, куда

его привёз Ананда и обычаев которого он не знает.

Я ответил Генри, что я точь-в-точь в таком же положении, с тою только

разницей, что пустился в свет месяцем раньше. Но что все преимущества на его

стороне, так как он уже доктор, а я ещё студент, к тому же очень рассеянный

и заслужил себе прозвище "Лёвушка-лови ворон". Я прибавил, что хозяин наш

очень снисходителен и не осудит за промахи в хорошем воспитании.

- Ах, так это вы Лёвушка? - улыбнувшись, сказал Генри. - Я слышал от

Ананды, что вы очень талантливы. Я не ждал, что вы так молоды.

Я был сконфужен, не нашёлся, что ответить, - только вздохнул, чем

насмешил моего нового приятеля. Сказав ему ещё раз, что зайду за ним, поахав

над количеством привезённых им книг, я ушёл к себе.

Капитана ещё не было, но судя по тому, что верзила приготовлял ему воду

для бритья и свежий костюм, я понял, что он скоро вернётся.

Как только я заслышал издали шаги капитана, я побежал ему навстречу и

очень важно сказал, чтобы он поскорее одевался, так как нам предстоит весьма

серьёзный разговор.

Лицо капитана, до этого печальное, всё осветилось смехом, - так я был,

должно быть, комичен в своей важной серьёзности.

- Да вы не смейтесь, капитан. Это очень важно, то, что я должен передать

вам. Но такому запылённому и измазанному, - я вам ни говорить, ни передавать

ничего не буду.

- Есть, иду мыться, помадиться, причёсываться, - смеясь, ответил капитан.

- Но уж извольте держать марку! Если ваши важные известия не будут достойны

моей выутюженной персоны, - держитесь.

Продолжая смеяться, он пошёл к себе, шутливо грозя мне кулаком своей

сильной, изящной руки...

Я обдумывал, как и с чего начать разговор, всё время любуясь камнем

кольца, который отливал то багровым, то фиолетовым огнём. И, как всегда

бывало со мной, когда я готовился к встречам, вся приготовленная заранее

речь вылетела у меня из головы, а приходили слова самые простые и

неожиданные.

Когда вошёл элегантный капитан, я протянул ему кольцо и спросил:

- Достойно ли это кольцо вашей выутюженной персоны? Капитан взял кольцо,

удивлённо на меня посмотрел и спросил:

- Что это значит?

Казалось, кольцо произвело на него сильное впечатление. Я надел его ему

на мизинец и подивился, как оно было красиво на его загорелой и огрубевшей,

но прекрасной формы руке.

- Я тоже когда-нибудь получу такое, - сказал я. Капитан расхохотался и

уже хотел меня тормошить, но я просил его набраться терпения, сесть и

выслушать меня, как он слушает докладчиков на пароходе.

- Этот мальчишка уморит меня, - усаживаясь и продолжая смеяться, сказал

капитан. - Свет объездил – забавней мальчонки не видал!

- С сегодняшнего дня я уже больше не мальчишка. Но если вы не будете

серьёзны, - я, пожалуй, не сумею вам передать поручение Ананды.

Капитан чуть побледнел при этом имени, лицо его стало очень серьёзно, и

по мере того, как я говорил, он всё больше бледнел и затихал.

- Если я не выполнил всего, как надо, - простите меня, капитан. Но имени

вашего я не назвал, и вы вольны выбирать, как вам поступить. Я уверен, - о

чём и сказал Ананде, - что ничто и никто не отнимет у вас его кольцо. Ведь я

был прав? - бросаясь ему на шею, сказал я.

И тут же прибавил, что к девяти часам И. велел мне привести к Ананде

князя. Генри и его. Взглянув на часы и увидев, что уже десять минут

восьмого, я уговорил капитана пойти со мной за Генри и помочь мне

познакомить его с князем. Капитан не очень охотно, но всё же согласился идти

со мной.

За обедом, где разговаривали преимущественно князь и Генри, мы сидели

недолго, потому что князь, узнав о приглашении Ананды, заторопился, говоря,

что у него ещё есть до вечера дело, не терпящее отлагательства, но что без

десяти девять он будет в моей комнате.

Генри сказал, что к девяти часам спустится к Ананде сам, а сейчас пойдёт

к себе и закончит раскладывать вещи и книги. Мы с капитаном остались вдвоём

и вышли в сад.

Капитан по нескольку раз расспрашивал меня о тех или иных словах,

произнесённых Анандой, и никак не мог взять в толк, какой же цепью мог себя

с ним связать, возвратив ему исчезнувшее кольцо. Я знал не более его, и нам

обоим страстно хотелось, чтобы поскорее наступил назначенный час.

Время быстро промелькнуло, к нам вышел князь, говоря, что уже без десяти

девять. Не найдя нас в комнатах, он решил, что мы в саду, и не ошибся.

У Ананды мы застали Анну с отцом и обоих турок, наших спутников по

пароходу. В дверях мы столкнулись с Генри.

Я стоял в отдалении и молча наблюдал за всеми. Капитан прежде всего

подошёл к Анне, низко поклонился и поцеловал ей руку. Затем, оглядев всех,

он подошёл к хозяину комнат - Ананде, которому И. представил капитана как

человека, оказавшего нам в путешествии немало важных услуг.

Ананда подал ему руку и, задержав его руку в своей, пристально на него

поглядел, точно пронзил своим взглядом.

- Я очень рад встретиться с вами, - сказал он ему своим неподражаемым

голосом. Мне казалось, что он вложил в это какой-то особый смысл и хотел

что-то ещё сказать капитану. Но только молча смотрел на него, потом выпустил

его руку, как-то особенно остро и странно ещё раз взглянул на него и

обратился к князю.

Разговор шёл в разных углах комнаты сразу. Анна говорила со старшим

турком, сын его точно прилип к Генри, князь сел возле Ананды, а капитан

подошёл ко мне.

Мы забились с ним в угол на низкий диванчик, стали за всеми наблюдать и

любоваться Анной. Ни тени усталости не было на этом лице. Сказать, сколько

ей лет? Точно на семнадцатой весне остановилась она; а я знал, что ей уже

двадцать пять, и на Востоке такая женщина считается старой, не говоря уж о

девушках.

Ананда внимательно слушал князя и, казалось, наперёд знал всё, что тот

ему скажет. Из долетевшего к нам слова "жена" я понял, что князь говорил ему

о несчастье княгини. Я очень удивился, когда князь встал и, ссылаясь на

какое-то экстренное дело, стал прощаться. Потом я узнал, что он должен был

встретить московских адвокатов.

- Вы напрасно волнуетесь, князь, - услышал я Ананду. - Судя по словам И.,

я уверен, что ваша жена ещё будет здорова. А относительно раздела с сыном, -

он усмехнулся, точно вглядывался во что-то, - вы себе и не представляете,

как всё это произойдёт легко и просто. И какая хитрая и ловкая женщина-делец

ваша жена! Я непременно завтра зайду к ней вместе с И.

Князь просиял - если можно было сиять ещё больше - и простился со всеми,

особенно нежно поцеловал руку Анне и тихо сказал ей:

- Благодарю вас. Ваша музыка помогла мне понять жизнь и найти себя, - и

вышел.

- Ваша музыка помогла мне потерять себя, - прошептал внезапно капитан. Я

едва расс<