Несправедливый приговор

Перед казнью Котолынов якобы сказал Агранову и Вышинскому: «Весь этот процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны. Это сущая правда»[620]. Следует сказать, что в осуждение Николаева и его тринадцати товарищей по несчастью в то время было принято обществом в целом благосклонно. Но сейчас, однако, нам ясно, что эти тринадцать человек пали жертвами несправедливого приговора. В ходе судебного разбирательства были грубо нарушены нормы права, регулирующие арест, расследование и следствие. Так, арест воображаемых сообщников Николаева по данному делу никогда не был санкционирован прокуратурой. Многие протоколы допросов были фальсифицированы, и подследственные их не подписывали. Хотя обвиняемые и подавали соответствующие письменные ходатайства, но они были лишены возможности изучить документы дела после завершения следствия[621].

Кирилина указывает на множество противоречий в делах[622]. Например, при аресте у Николаева был обнаружен детальный поминутный план убийства Кирова. Однако в то же самое время утверждалось, что вся работа, проделанная контрреволюционной террористической группой, была организована в условиях строгой конспирации. Но каким образом можно было найти в кармане убийцы план преступления, если «вся работа подпольной контрреволюционной террористической группы протекала в условиях строгой конспирации»? Также возникает вопрос, как совместить этот детальный план с заметками Николаева, в которых описано не менее пяти возможных мест совершения убийства[623]. К тому же в этом «плане» нет никаких упоминаний о предполагаемом существовании двух террористических групп: во главе с Шатским, которая планировала убить Кирова около места его проживания, и группы Котолынова, замышлявшей его убийство в Смольном.

Как мы уже видели, по обвинительному заключению заговором руководил центр из восьми человек (эта цифра повторяется и в приговоре). Но в протоколах допроса приводятся другие цифры и другие имена. На допросах Николаев практически никогда не упоминался как участник «Ленинградского центра», однако по настоянию Сталина был включен в его состав. Более того, деятельность такого центра никогда не упоминалась. Обвинительное заключение основывалось исключительно на показаниях тех подсудимых, которые утверждали, что такой центр существует, и называли имена его предполагаемых членов. Никто больше никогда не упоминал, что этот центр вообще ведет какую-либо деятельность.

В 1960-х и в конце 1980-х гг. комиссии, изучавшие убийство Кирова, расследовали и политическое прошлое людей, проходивших по делу Николаева, а также доказательства существования контрреволюционного «центра». Как нам известно, тринадцать человек (помимо прочих) были арестованы на основании списка бывших зиновьевцев, составленного во время расследования так называемого дела «свояков»[624]. Тем не менее, несмотря на организованную ОГПУ слежку, оказалось невозможным уличить эти тринадцать человек (или других бывших зиновьевцев) в какой-либо контрреволюционной или вражеской деятельности. По словам П. И. Малинина, одного из следователей по делу «группы Румянцева» в 1933 г., слежка за группой осуществлялась не потому, что Румянцев или члены группы вели тайную антисоветскую работу, а оттого, что многие из них продолжали поддерживать личные связи. Понятно, что выявление антисоветской деятельности или планов террористических актов против руководства партии или советского государства привело бы к немедленному аресту группы[625]. Другой бывший сотрудник НКВД Н. И. Макаров рассказывал, что к арестованным применялись «провокационные методы допросов», а также «моральное и физическое воздействия» с тем, чтобы принудить их подписать протоколы допросов[626].

Записи в дневнике Николаева доставили «следствию» много хлопот. Как уже сказано в гл. 4, эти записи свидетельствуют о том, что мотивы убийства носили чисто личный характер. Однако следователи придали этим записям другое значение: Николаев якобы вел свой дневник для того, чтобы ввести следствие в заблуждение. По их мнению, дневник является изощренной уловкой, направленной на то, чтобы отвести подозрения от зиновьевцев, планировавших в политических целях теракты[627]. В то же время Николаев утверждал, что, возможно, существует и другая группа зиновьевцев, которая может попытаться убить Сталина в Москве[628]. По признанию Николаева убийство Кирова могло бы послужить сигналом для начала восстания против партии и советского правительства.

Абсурдность этих утверждений очевидна. В том случае, если Николаев и зиновьевцы, которые якобы участвовали в заговоре, планировали убийство Кирова как политический акт, направленный против режима, за которым должны были последовать убийства Сталина и других, то почему Николаев после ареста утверждал, что данное убийство не носило политического характера[629]? Почему Николаев и его предполагаемые сообщники, которые намеревались своими действиями послать обществу политический сигнал, занимались фабрикацией таких дневниковых записей, которые в случае его ареста (Николаев, кстати, допускал такую возможность) подтвердили бы, что это убийство не носило политического характера? Смысл подобных террористических актов состоит в том, чтобы донести до общества определенное политическое послание; именно так и происходило во многих подобных случаях, когда удавалось схватить убийц (по крайней мере по российским традициям терроризма). Более того, почему же Николаев писал в своем дневнике, что убийство — это индивидуальный акт, вслед за которым он ожидает, что произойдет целая серия убийств других важных политических фигур, которая продемонстрирует наличие политического заговора?

Помимо изложенного в данной работе мы располагаем свидетельствами главного «следователя» Г. С. Люшкова о методах фабрикации данного дела:

Сталинский заговор реализовывался следующим образом. Ежов периодически ездил в Москву и получал указания от Сталина. После своего возвращения [в Ленинград] он собирал всех, участвующих в расследовании дела. Далее он представлял их мнения и аргументы таким образом, как если бы они были его собственными идеями. Так или иначе все воспринимали их как приказы. Таким образом составлялись директивы «Ленинградской штаб-квартиры террористов» и «Московской штаб-квартиры зиновьевцев». Схемы контактов и связи в рамках организаций и их соответствующие действия фабриковались в процессе следствия; большая часть (содержания) таких материалов разрабатывалась теми, кто вел допросы с применением их методов и представлений[630].

Не остается ни тени сомнения в невиновности других обвиняемых по делу об убийстве Кирова и в том, что вся история «Ленинградского центра» была придумана с целью нанести удар по оппозиции. Оглядываясь в прошлое, даже Молотов допускал, что нет никаких документов, подтверждающих заговор группы зиновьевцев, планировавших убийство Кирова. Во время бесед с Чуевым Молотов сказал, что Николаев действовал в одиночку[631]. Значит, другие участники данного процесса были осуждены не потому, что они участвовали в убийстве, а потому, что они «участвовали в зиновьевской организации».

Как уже упоминалось в гл. 5, после XXII съезда КПСС в официальной версии убийства Кирова вина Зиновьева и зиновьевцев перестала упоминаться. Различные комиссии по расследованию убийства Кирова хрущевских времен (в т. ч. и комиссия Молотова 1956 г.) пришли к выводу, что никакого террористического заговора зиновьевцев не существовало. Но 13 ленинградцев, расстрелянных как сообщники Николаева, не были реабилитированы; очевидно, потому что они являлись членами нелегальной оппозиционной группы. Что касается видных оппозиционеров, осужденных во время московских показательных процессов, то комиссия Молотова заявила, что никаких оснований для пересмотра их дел нет, «поскольку они на протяжении многих лет возглавляли антисоветскую борьбу, направленную против строительства социализма в СССР». Комиссия Молотова посчитала, что осужденные вместе с Николаевым люди несут частичную ответственность за убийство, потому что якобы оказывали политическое влияние на Николаева[632].

30 ноября 1990 г. Верховный Совет СССР рассмотрел дело Николаева и еще 13 человек, осужденных вместе с ним. Приговор Военной Коллегии Верховного Суда от 29 декабря 1934 г. был отменен. Дело против лиц, расстрелянных по данному обвинительному заключению, было прекращено за отсутствием состава преступления. Но обвинительный приговор Николаеву, вынесенный по статье 58-8, остался в силе[633].

Дело «Ленинградского центра» считалось убедительным доказательством существования как незаконной террористической организации, так и заговора, которым она руководила. В те времена данное дело воспринималось именно таким образом. Осуждение членов «Ленинградского центра» показывало, что Николаев не мог действовать в одиночку и исходя из личных мотивов. Можно сделать вывод, что в целом обвинительный приговор по этому делу являлся актом, целью которого было запугать потенциальных «террористов», замышляющих аналогичные преступления.

* * *

Следствие в отношении 13 зиновьевцев выявило некоторые характерные черты, которые могут объяснить признание подсудимыми своей вины во время показательных московских процессов. Можно говорить об определенном «промывании мозгов», которое способствовало искажению правды, на подсудимых оказывалось давление, их убеждали признать вину в том, что они не совершали. Хотя они отрицали свое участие в организации убийства Кирова, все, кроме одного, признали моральную и политическую ответственность за это убийство. Следователи в работе с подследственными широко эксплуатировали такое понятие, как партийность, т. е. чувство лояльности и веры в партию. Следователи также использовали чувство вины подследственных, которую те испытывали, как бывшие оппозиционеры. Реакция некоторых обвиняемых в определенной степени напоминала «стокгольмский синдром»: со временем подследственные начинали испытывать чувство эмоциональной солидарности со своими следователями и благодарили их, что те указывают им правильный путь.

Несмотря на это, существует разница между тем, как обращались с обвиняемыми по делу об убийстве Кирова и с подсудимыми показательных московских процессов. В первом случае следователям удалось найти только пару обвиняемых, которые поддержали ложь Николаева. Одной из причин того, что давлению следователей поддались всего несколько подследственных, возможно, является непродолжительность периода с момента их ареста и до суда. При подготовке показательных московских процессов обвиняемые подвергались давлению в течение многих месяцев. Другое различие состоит в характере самих процессов: суд над Николаевым не был публичным спектаклем, в котором каждому участнику отведена своя роль. Обвиняемым разрешалось свободно говорить: они могли выражать свое мнение, признавать или не признавать себя виновными. У них была возможность в некоторой степени корректировать или даже менять свои показания без оглядки на записи в протоколах допросов. Следствие и суд над 13 обвиняемыми, разумеется, противоречил всем правовым нормам. Но нарушения юридических норм не были еще такими сильными, как во время московских показательных процессов несколько лет спустя. Об этом свидетельствуют и сомнения и просьба о дополнительном расследовании, высказанные председателем суда Ульрихом.

Наши рекомендации