Xxxvii. обстановка накаляется

— Смотри! — угрожающе заявил тогда Волька, — будет скандал!

— Пусть будет, что будет.

В тот же миг вратарь «Зубила» поскользнулся на совершенно сухом месте и пропустил в ворота третий мяч.

— Ах, так? — заскрежетал зубами Волька. — Значит, по-хорошему ты не хочешь? Ладно!

Он вскочил на скамью и, указывая пальцем на сидевшего у его ног Хоттабыча, крикнул:

— Граждане! Он всё время подыгрывает «Шайбе»!

— Кто подыгрывает?.. Судья подыгрывает?.. Что вы говорите?.. — взволновались кругом.

— Да нет же, не судья!.. При чём здесь судья?.. Это вот этот старичок подыгрывает… Отстань от меня, пожалуйста!

Последние слова обращены были к Жене, который испуганно дёргал своего приятеля за рукав. Женя понимал, что ничего путного из ссоры между Волькой и стариком не получится. Но Волька не унимался, хотя никто уже не относился серьёзно к его словам.

— Так ты говоришь, — покатывались кругом со смеху, — так ты говоришь, что старичок отсюда с северной трибуны, почём зря передвигает ворота? Хи-хи-хи! Он, наверно, в кармане такой штепсель особенный имеет, чтобы управлять воротами на расстоянии? Может быть, это он и мячики недавно на поле понакидал?

— Ну да, он! — ожесточённо подтвердил Волька, вызвав новые взрывы смеха.

— А землетрясение в Чили тоже его рук дело? Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!

— Нет, в Чили не он, — честно разъяснил Волька. — Землетрясение — это от катастрофических сдвигов почвы. Тем более — в Чили. А он совсем недавно из сосуда вылез.

В разговор вмешался пожилой болельщик, сидевший позади Вольки. Волька его знал. Они были соседями по дому. Его звали Евгений Захарович. Это как раз он назвал своего сибирского кота Хомичем, — в честь прославленного вратаря.

— Ну, вот что, дружок, — благожелательно сказал он Вольке, когда смех немного утих, — ты лучше сам не лезь в сосуд, не срамись перед людьми, не говори глупостей и не мешай следить за игрой. Тут, брат, сейчас такое делается, что и без тебя тошно. (Евгений Захарович тоже болел за «Зубило»).

Действительно, до перерыва оставалось ещё целых одиннадцать минут, а счёт уже был 14:0 в пользу «Шайбы».

С командой «Зубила» всё время происходили какие-то странные вещи. Она как бы разучилась играть: пасовка поражала своей беспомощностью и нелепостью, игроки то и дело падали, как будто они только сегодня научились ходить.

А потом совершенно непонятно повела себя защита.

Боевые мастера футбола стали при одном виде мяча испуганно шарахаться в сторону, как от бомбы, которая вот-вот должна взорваться.

Ох как горько было нашим юным друзьям! Подумать только — сами себе на голову они объяснили Хоттабычу правила игры в футбол! Что предпринять? Как помочь несчастным зубиловцам восстановить справедливость? Что делать с Хоттабычем? Даже скандал не помог. Как, на самый худой конец, хоть отвлечь внимание старого джинна от поля, на котором разыгрывалась эта единственная в своём роде спортивная трагедия?

Выход нашёл Женя. Он сунул в руки Хоттабычу газету «Советский спорт».

— Смотри, читай, какую чудную команду ты позоришь на всю страну!

И ткнул пальцем в страницу, на которой большими буквами был напечатан заголовок: «Растущая команда».

— «Футбольная команда добровольного спортивного общества „Зубило“, — прочёл вслух Хоттабыч, — за текущий сезон ощутительно повысила своё мастерство. Последний матч, проведённый ею в Куйбышеве с футболистами местной команды „Крылья Советов“, показал, что в её лице…» Интересно! — заметил Хоттабыч и углубился в чтение.

Ребята счастливо перемигнулись. Только Хоттабыч занялся газетой, как команду «Зубило» словно подменили. Её нападение сразу показало, что сегодняшняя статья в «Советском спорте» вполне соответствует действительности. Мощный рёв десятков тысяч восторженных глоток сопровождал почти каждый удар зубиловцев по мячу. В полминуты игра перешла на поле «Шайбы». Удар!.. Ещё удар!.. Ну, право, что за молодцы эти зубиловцы!

Ещё несколько мгновений, и они наконец «размочат» свой злосчастный «сухой» счёт.

— Ага! — разбушевался за спиной Вольки Евгений Захарович. — Вот видите! Что я говорил!.. Они ещё накладут этим мазилам шайбовцам по первое число…

Ах, лучше бы он держал свои восторги при себе! Лучше бы он не ткнул в бок Хоттабыча кулаком с таким победоносным видом, как если бы зубиловцы были его родными и любимейшими сыновьями или, на худой конец, любимыми учениками!

Вздрогнув от этого тычка, Хоттабыч оторвался от газеты, бросил намётанный взгляд на футбольное поле, мигом оценил создавшуюся обстановку и вернул газету сразу поскучневшему Жене:

— Потом дочитаю.

Он торопливо вырвал из бороды волосок, и снова начались позорные и непостижимые страдания зубиловцев.

15:0!

16:0!

18:0!

23:0!

В среднем, каждые сорок секунд в ворота «Зубила» падали мячи.

Что стало с вратарём? Почему он прижался лицом к боковой штанге и только вскрикивает: «Ой, мама», когда бьют по его воротам? Почему он вдруг ни с того ни с сего уходит с задумчивым лицом из ворот в самый решающий момент, когда бой разгорается у самой штрафной площадки?

— Позор! — кричали ему с трибун, — Скандал! Как ты играешь?

Но он, прославленный вратарь первого класса, продолжал выходить нетвёрдым шагом из ворот в сторонку, лишь только приближались шайбовцы.

— Что с тобой? — не находил себе места запасной игрок. — Очумел ты, что ли?

И вратарь отвечал ему со стоном:

— И верно, очумел. Меня всё время словно кто за шиворот волочит. Я упираюсь, а он меня толкает из ворот. Я к мячу, а он меня к штанге прижимает, да так, что не оторваться.

— Ой, и худо же тебе будет, Гриша!

— И не говори!

Обстановка на стадионе создавалась настолько необычная, что не осталось на нём ни одного человека, вплоть до билетёров, милиционеров и лоточников, кто не переживал бы глубоко и шумно удивительные события, развернувшиеся перед их глазами.

Только один из завсегдатаев футбольных состязаний переживал эти события хотя и глубоко, но на редкость не шумно. Это был поразительно молчаливый мужчина лет пятидесяти шести, поджарый, седоволосый, долговязый, сдержанный до неправдоподобия, с длинным желтоватым замкнутым лицом. Оно было совершенно одинаково замкнутым и в дни рядовых состязаний, и в дни финальных игр, когда от одного удачного удара по мячу зависело, кому носить целый год золотые медали чемпионов страны. Он был всегда одинаково сух, прям и неподвижен, и на челе его высоком, как говорил поэт по совершенно другому поводу, не отражалось ничего.

Сегодня он был на своём обычном месте, как раз впереди Хоттабыча. Болел он за «Зубило», и можно себе представить, какие переживания терзали его впалую, костлявую грудь типичного канцелярского работника. Но только движения его глаз и еле заметные повороты головы показывали, что и ему далеко не безразлично то, что происходило на футбольном поле. У него, очевидно, было больное сердце, он берёг себя, сильные переживания угрожали ему серьёзнейшими неприятностями. Но даже когда он привычно нашаривал у себя в пиджаке коробочку с мелко наколотым сахаром и пузырёк с лекарством и начинал, не отрывая глаз от играющих, капать лекарство на сахар, лицо его по-прежнему было неподвижно, словно он смотрел в пустоту. Счёт 23: 0 чуть не доконал его. Он неожиданно раскрыл свои тонкие сероватые губы и деревянным голосом проскрипел:

— Хоть бы боржом продавали, что ли!

Хоттабыч, у которого душа пела, радуясь сказочным успехам шайбовцев, был больше чем когда бы то ни было склонен делать людям приятное. Услышав слова своего флегматичного соседа, он незаметно щёлкнул пальцами, и в руках этого соседа внезапно и неведомо откуда возник стакан с ледяным боржомом.

Любой на его месте удивился бы, на худой конец, обвёл бы глазами соседей. А он с тем же неизменным каменным лицом поднёс вспотевший стакан ко рту, но не выпил: бедным зубиловцам грозил двадцать четвёртый гол!

Так он и застыл со стаканом в поднятой руке, и Женя, у которого голова всё ещё была занята поисками спасения бесславно гибнувшей команды, выхватил из руки вялого болельщика стакан с боржомом и выплеснул всё его содержимое на бороду Хоттабычу.

— Какое коварство! Какое низкое коварство! — ахнул старый джинн и стал лихорадочно дёргать один волосок за другим.

Вместо чистого хрустального звона ребята с наслаждением услышали хриплое и дребезжащее гудение натянутой бечёвки.

— А подыгрывать шайбовцам не коварство? — язвительно осведомился у него Волька. — Молчал бы лучше в тряпочку.

Тем временем, совсем как после четырнадцатого гола, вновь воспрянувшие зубиловцы снова прорвали фронт нападения и защиты «Шайбы» и яростно повели мяч к её воротам.

Защита шайбовцев от долгого бездействия разболталась и не смогла быстро мобилизоваться на борьбу с неожиданной опасностью. А вратарь — тот и вовсе сидел себе спокойно на травке и лузгал дынные семечки.

Пока он, давясь непрожёванными семечками, вскакивал на ноги, зубиловцы ударили по незащищённым воротам, в самый центр. Это ж надо!..

И в то же время, к великой тоске наших юных друзей, послышался тоненький хрустальный звон. Так и есть, Хоттабычу удалось-таки разыскать в своей бороде сухой волосок! Эх, Женя, Женя, где были твой верный глаз, твоя точная рука! Почему ты не прицеливался как следует? Пропали теперь зубиловцы ни за понюшку табаку!

— Хоттабыч, миленький, дорогой, дай зубиловцам хоть размочить игру! — взмолился Волька.

Но Хоттабыч прикинулся, будто ничего не слышит, и мяч, летевший в центр ворот, неожиданно свернул к левой штанге и ударился о неё с такой силой, что пролетел обратно через всё поле, старательно облетая встречавшихся на его пути зубиловцев, как если бы он был живой, и мягко вкатился в многострадальные ворота «Зубила».

24:0!

При равных по силе командах этот счёт просто поражал.

И тогда Волька совершенно вышел из себя.

— Я требую, я, наконец, приказываю тебе немедленно прекратить это издевательство! — прошипел он Хоттабычу. — А то я навсегда прекращаю с тобой знакомство! Выбирай: я или «Шайба»!

— Ты ведь сам любитель футбола, так неужели ты не можешь меня понять? — взмолился старик. Но, поняв по Волькиному лицу, что на сей раз действительно может прийти конец их дружбе, Хоттабыч прошептал: — Я смиренно жду твоих приказаний.

— Зубиловцы не виноваты, что ты болеешь за «Шайбу». Ты их опозорил перед всей страной! Сделай, чтобы все видели, что они не виноваты, в своём проигрыше.

— Слушаюсь и повинуюсь, о юный вратарь моей души.

Ещё не замолк свисток судьи, извещающий о том, что наступил перерыв, как все одиннадцать игроков команды добровольного спортивного общества «Зубило» дружно начали чихать и кашлять.

Кое-как построившись в затылок и вяло перебирая ногами, они поплелись в свою раздевалку унылой рысцой, непрерывно чихая и кашляя.

Через минуту туда вызвали врача: вся команда чувствовала себя нездоровой. Врач пощупал у всех пульс, предложил снять футболки, потом осмотрел у всех полость рта и, в свою очередь, вызвал в раздевалку судью.

— Вот что, Лука Евгеньевич: придётся игру отложить, а счёт признать недействительным.

— То есть, собственно говоря, почему?

— А потому, — растерянно отвечал доктор, — что команда «Зубила» не может быть по крайней мере семь дней выпущена на футбольное поле — она вся сплошь больна.

— Больна?! Чем больна?

— Очень странный медицинский случай, Лука Евгеньевич. Все эти одиннадцать вполне взрослых товарищей одновременно заболели детской болезнью — корью. Я бы, Лука Евгеньевич, сам не поверил, если бы только что не осмотрел их самым тщательным образом.

Так закончилось единственное в истории футбола состязание, в котором болельщик имел возможность воздействовать на ход игры. Как видите, это ни к чему хорошему не привело.

Редкий факт, когда одиннадцать взрослых спортсменов вторично в своей жизни и одновременно заболели корью, а на другой день проснулись совершенно здоровыми, был подробно описан в статье известного профессора Л. И. Коклюш, напечатанный в научном медицинском журнале «Корь и хворь». Статья называется «Вот тебе и раз!» и пользуется таким успехом, что в библиотеках номер журнала с этой статьёй совершенно невозможно достать. Он всё время находится на руках.

Так что вы, дорогие читатели, лучше его и не ищите. Всё равно не найдёте, только зря время потратите.

XXXVIII. ПРИМИРЕНИЕ

Облачко, прикрывавшее солнце, по минованию надобности уплыло за горизонт. Снова стало жарко. Восемьдесят тысяч человек покидали стадион, медленно просачиваясь сквозь сравнительно узкие бетонные проходы.

Люди не спешили — каждому хотелось высказать свои соображения по поводу небывалых обстоятельств так странно закончившейся игры. Высказывались догадки, одна замысловатей другой. Но даже самые горячие головы не могли себе представить что-нибудь, хоть отдалённо напоминавшее действительные причины срыва состязания.

Только три человека не принимали участия в обсуждении. Они покинули северную трибуну, храня полное молчание. Молча влезли в переполненный троллейбус, без единого слова вылезли из него у Охотного ряда и разошлись по домам.

— Прекрасная игра в футбол, — осмелился наконец заговорить Хоттабыч.

— Мда-а… — промычал в ответ Волька.

— Сколь сладостен, я полагаю, миг, когда ты забиваешь мяч в ворота противника! — продолжал упавшим голосом старик. — Не правда ли, о Волька?

— Мда-а… — снова промычал Волька.

— Ты всё ещё на меня сердишься, о вратарь моего сердца? Я умру, если ты мне сейчас же не ответишь!

Он семенил рядом со своим сердитым другом, уныло вздыхал, проклиная тот час, когда согласился пойти на стадион.

— Ты ещё спрашиваешь? — грозно ответил ему Волька, но продолжал уже значительно мягче: — Ну и заварил ты кашу, старик! Всю жизнь буду помнить. Скажите пожалуйста, какой болельщик объявился! Не-е-ет, больше мы с тобой на футбол не ходим! И билетов твоих не надо.

— Твоё слово для меня закон, — поспешно ответил Хоттабыч, очень довольный, что так дёшево отделался. — Мне будет вполне достаточно, если ты мне изредка будешь своими словами рассказывать о футбольных состязаниях.

И они продолжали путь прежними друзьями.

Недалеко от Волькиного дома они услышали шум, крики, чей-то плач.

— Начинается! — сказал Волька. — Опять Серёжка Хряк даёт гастроли.

— Гастроли? — спросил Хоттабыч. — Он лицедей?

— Он хулиган, — ответил Волька. — От него ребятишкам прямо спасу нет.

XXXIX. ЧУДО В МИЛИЦИИ

Минут через десять в комнату дежурного по отделению милиции вошли, крепко держась за руки, пятеро мальчишек в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет.

— Кто здесь будет дежурный? — спросил старший, по прозвищу Серёжка Хряк.

— Я дежурный, — ответил младший лейтенант милиции, сидевший за деревянным барьером. — В чём дело?

— Мы как раз к вам, товарищ младший лейтенант, — сказал убитым голосом Серёжка, волоча за собой всю цепочку ребят. — Составьте на нас, пожалуйста, протокол.

— Что-о?.. Протокол?.. За что мне прикажете составлять на вас протокол?

— За хулиганство, товарищ младший лейтенант, — ответили в один голос ребята, продолжая держаться за руки, как в хороводе.

— Идите отсюда! — досадливо замахал на них дежурный. — Не мешайте работать! Тоже шуточку выдумали! Вот возьму и на самом деле составлю протокол!

— Мы вас, товарищ дежурный, как раз об этом и просим. Честное слово, мы хулиганили.

— Такого ещё не бывало, чтобы озорники сами проявляли такую высокую сознательность! — рассмеялся дежурный. — А ну, идите подобру-поздорову.

— Да мы вовсе не высокосознательные. Мы не по своей воле пришли. Нас один старичок прислал. Нам обязательно требуется, чтобы вы на нас составили протокол, а то нам так и придётся всю жизнь держать друг дружку за руки.

— Это вам кто сказал? — фыркнул дежурный.

— А тот самый старичок и сказал.

— А ну, разнимите-ка руки, ребята! — строго приказал им младший лейтенант.

— Мы не можем, товарищ дежурный, — печально ответил за всех Серёжка Хряк. — Мы уже пробовали — не получается. Нам и этот старичок сказал, что пока на нас не составят протокол, у нас руки будут вроде как склеенные. И когда мы будем снова хулиганить, у нас снова будут склеиваться руки. Он сначала сказал, чтобы мы не баловались, а мы над ним стали смеяться.

— Стыдно смеяться над стариками, — заметил дежурный.

— Ага… Вот он нам и приказал, чтобы мы сами пошли заявить о себе в милицию, а то ему с нами идти некогда. Мы и пришли.

— Ну что же… — промолвил, всё ещё недоверчиво улыбаясь дежурный и по всей форме, как полагается, составил протокол. Расписался.

— Всё! Разнимайте руки!

— Нет ещё, товарищ младший лейтенант. Наверно, ещё не всё, — сказал Серёжка. — Вы, видимо, что-то забыли сделать.

— А верно! — удивлённо согласился дежурный. — Я забыл поставить точку.

Он поставил за своей подписью жирную точку, и ребята облегчённо вздохнули: наконец их руки расклеились!

— Скажите родителям, чтобы завтра обязательно пришли сюда.

— Хорошо, — буркнул Серёжка. — Не маленькие, сами знают. Им не впервой.

— Да, кстати, как зовут этого старичка? — крикнул ему вдогонку дежурный.

— Не знаю. Он не с нашей улицы. С ним был один мальчик, так тот его называл каким-то чудным именем… что-то вроде Потапыч, но только не Потапыч…

— Золотой старичок! — промолвил дежурный и мечтательно затянулся папироской. — Побольше бы таких Потапычей!..

XL. ГДЕ ИСКАТЬ ОМАРА?

Никто не мог бы, посмотрев на цветущую физиономию Хоттабыча, подумать, что ещё так недавно он был очень болен.

Неяркий, но ровный стариковский румянец покрывал его смуглые щёки, шаг его был по-прежнему лёгок и быстр, широкая улыбка озаряла его открытое и простодушное лицо. И только хорошо изучивший Хоттабыча Волька мог заметить, что какая-то затаённая дума всё время тревожит старого джинна. Хоттабыч часто вздыхал, задумчиво ерошил бороду, и крупная слеза нет-нет, да и покатится из его честных и приветливых глаз.

Волька прикидывался, будто ничего не замечает, и не расстраивал старика бестактными вопросами. Он был убеждён, что в конце концов Хоттабыч обязательно сам заговорит об этом. Так оно и случилось.

— Печаль и тоска терзают моё старое сердце, о благородный спаситель джиннов, — тихо произнёс как-то Хоттабыч, когда величественный закат окрасил в ровный розовый цвет тихие вечерние воды Москвы-реки. — Мне не дают покоя мысли о моём бедном пропавшем брате, об ужасной и безвыходной его судьбе. И чем больше я думаю о нём, тем больше я склоняюсь к тому, чтобы как можно скорее отправиться на его поиски. Как ты смотришь на это, о мудрый Волька ибн Алёша? И если ты к этому моему решению относишься благосклонно, то не угодно ли будет тебе осчастливить меня и разделить все радости и невзгоды этих поисков?

— А где ты собираешься искать своего брата? — деловито осведомился Волька, привыкший уже спокойно относиться ко всяким, самым неожиданным, предложениям Хоттабыча.

— Помнишь ли ты, о Волька, я уже рассказывал тебе на самой заре нашего столь счастливого знакомства, что Сулеймановы джинны бросили его, заточённого в медный сосуд, в одно из южных морей. Там, у берегов знойных стран, и надлежит, конечно, искать Омара Юсуфа.

Возможность отправиться в путешествие по южным морям пришлась Вольке по душе.

— Ну что ж, — сказал он, — я согласен. Я с тобой обязательно поеду. Куда ты, туда, как говорится, и я… Хорошо бы ещё… — Тут Волька замялся.

Но повеселевший Хоттабыч подсказал ему:

— …захватить с собою нашего превосходного друга Женю ибн Колю? Так ли я тебя понял, о добрый мой Волька ибн Алёша?

— Угу!

— В этом не могло быть и тени сомнения, — сказал Хоттабыч.

И тут же было решено, что экспедиция по розыскам несчастного брата старика Хоттабыча отправится в путь не позже чем через два дня.

Но если вопрос о сроках отбытия в путь не вызвал споров, то совершенно неожиданно обнаружились довольно серьёзные разногласия по вопросу о том, какими средствами передвижения пользоваться во время экспедиции.

— Полетим на ковре-самолёте, — предложил Хоттабыч. — Мы все на нём прекрасно уместимся.

— Не-е-ет, — решительно возразил Волька, — на ковре-самолёте я больше не ездок. Слуга покорный! С меня за глаза хватит полёта в Бенэм. Не хочу я больше мёрзнуть, как собака!

— Я обеспечу вас тёплой одеждой, о благословенный Волька. А если вам будет угодно, посреди ковра будет всё время гореть неугасимый большой костёр, и мы сможем греться у него во время полёта.

— Нет, нет, нет! — отрезал Волька. — О ковре-самолёте не может быть и речи. Давай лучше поедем до Одессы поездом, а из Одессы…

И Волька развил свой план поездки, безропотно принятый Хоттабычем и с восторгом одобренный Женей, которому он через какие-нибудь полчаса был изложен во всех необходимых подробностях.

XLI. «ДАВАЙТЕ ОСТАНЕМСЯ»

На вокзал наши путешественники прибыли почти без приключений. А если не считать того, что произошло при посадке в автобус, то и вовсе без приключений.

Случилось же при посадке в автобус вот что. Уже и Волька и Женя с трудом, правда, но влезли в переполненный автобус, уже Хоттабыч занёс ногу на подножку автобуса, чтобы последовать за ними, когда из раскрытого окошка высунулся кондуктор и властным голосом произнёс:

— Граждане, мест больше нет! Автобус отправляется!

Так как его слова не произвели никакого впечатления на старичка в канотье, то он специально для старичка в канотье добавил:

— Давайте останемся, гражданин!

Старичок посмотрел на кондуктора с изумлением, убрал ногу с подножки и растроганно промолвил:

— Если тебе это доставит удовольствие, о господин мой, то я это только сочту за честь, хотя и очень спешу на розыски моего несчастного брата.

Кондуктор, успевший к этому времени дать сигнал отправления, вдруг совершенно непонятным образом очутился на мостовой рядом с учтиво поклонившимся ему стариком в канотье и с ошарашенным видом проводил глазами автобус, быстро скрывшийся за воротами.

— Я осмеливаюсь выразить глубочайшее убеждение, о почтеннейший незнакомец, что мы с тобой чудесно проведём здесь время, пока прибудет следующий автобус, — вежливо обратился Хоттабыч к оцепеневшему кондуктору.

Но тут кондуктор опомнился и с пронзительными воплями ринулся вслед за своей осиротевшей машиной.

— Остановите! — кричал он, проворно семеня ногами и придерживая рукой бренчащую серебром и медяками тяжёлую сумку. — Остановите автобус, граждане!..

Хоттабыч, поражённый странным поведением кондуктора, с интересом посмотрел ему вслед, а потом, когда тот скрылся за поворотом, где стоял задержанный Волькой автобус, легко нагнал его и даже успел взобраться в машину раньше кондуктора.

Вскоре автобус тронулся в дальнейший путь, и Хоттабыч, наклонившись к своим друзьям, зашептал им, неодобрительно поглядывая на всё ещё не пришедшего в себя кондуктора:

— Странный, очень странный человек этот кондуктор! Я его не тянул за язык. Он сам, по собственной воле, предложил мне: «Давайте останемся». Меня порадовали и поразили сердечность и доброта человека, предложившего мне своё общество, чтобы мне легче было скоротать время до следующего автобуса. Но стоило лишь машине отправиться, а ему очутиться рядом со мной на мостовой, как он уже передумал, оставил меня в одиночестве и побежал догонять автобус. Странный, очень странный человек! — закончил Хоттабыч и не без сожаления посмотрел на кондуктора.

— Он вовсе и не собирался оставаться с тобой на мостовой, — попытался Волька разъяснить старику. — Он сказал тебе «давайте останемся» в том смысле, что останешься только ты, а он уедет.

Однако Хоттабыч понял объяснения Вольки очень своеобразно.

Он недружелюбно посмотрел в сторону кондуктора и жёстко сказал:

— Теперь для меня окончательно стало ясно, что это не только странный, но и очень неискренний человек.