Врачи остаются на земле

Как бы человек ни скрывал свои чувства, его психическая деятельность так или иначе находит внешнее выражение. «Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным фактом является мышечное движение», — писал почти сто лет назад И. М. Сеченов.

О человеческих переживаниях можно судить по непроизвольным движениям лица (мимика), движениям всего тела (пантомимика), по интонации речи. Различным эмоциональным состояниям (гнев, восторг, печаль, испуг, удивление) соответствует определенное выражение лица. Это позволяет нам часто без особого труда понять, в каком настроении находится человек, какие чувства его обуревают.

Как установил Ч. Дарвин, эти выразительные движения возникли в процессе эволюции и имели когда-то жизненно важное значение. Оскал зубов, например, или раздувание ноздрей, сжатие кулаков при сильном гневе в свое время были необходимы нашим животным предкам. Они закрепились в процессе естественного отбора и стали передаваться по наследству из поколения в поколение. У Дарвина можно найти немало примеров сходства эмоциональных проявлений у человека и животных.

В процессе исторического развития многие приспособительные реакции человека, в том числе и примитивные выразительные движения, перестали быть столь уж необходимыми и целесообразными, но они продолжают все же возникать в связи с деятельностью врожденных механизмов нервной системы и носят непроизвольный характер. Однако у человека даже простейшие эмоциональные реакции не так стереотипны, как у животных. Они более сложны и имеют всевозможные оттенки.

Об эмоциональном состоянии космонавтов во время полетов, кроме всего прочего, судили и по выражению их лиц. Кто не помнит веселого, улыбающегося лица Быковского на экранах телевизоров, когда он демонстрировал, как в невесомости «плавают» различные предметы.

Тщательному анализу подвергалась и речь космонавтов. Ее интонации, эмоциональная окраска тоже давали ценный материал врачу-психологу. Сообщение космонавта о том, что его «самочувствие хорошее», важно для психологов не только своим смыслом, но и тоном, которым оно сделано.

О хорошем самочувствии и душевном равновесии свидетельствовали, например, неожиданные, внеплановые вопросы в тоне веселых шуток, которые задавали космонавты своим товарищам, находившимся на командном пункте. Интерес, который проявил к финальному матчу на Кубок СССР по футболу Николаев, и поздравление в адрес футболистов команды «Шахтер», переданное Поповичем во время их космического полета, свидетельствовали об их состоянии и настроении ничуть не меньше, чем пульс и дыхание.

Одним из признаков интенсивной эмоциональной деятельности является повышенная мышечная активность. Известно много случаев, когда человек в состоянии гнева или сильного страха проявляет необычайную для него энергию (огромную скорость в беге, резвость в прыжках и т. п.).

Причину этой тесной связи между эмоциями и мышечными движениями вскрыл И. П. Павлов. Он говорил в одной из своих лекций:

«Если мы обратимся к нашим отдаленным прародителям, то увидим, что там все было основано на мускулах… Нельзя себе представить какого-нибудь зверя, лежащего и гневающегося часами без всяких мышечных проявлений своего гнева. А наши предки ничем, собственно, не отличались от диких зверей, и точно так же каждое чувствование у них переходило в работу мышц. Когда гневается, например, лев, то это выливается у него в форму драки, испуг зайца сейчас же переходит в деятельность другого рода — бег и т. д. И у наших зоологических предков все выливалось также непосредственно в какую-либо деятельность скелетной мускулатуры: то они в страхе убегали от опасности, то в гневе сами набрасывались на врага, то защищали жизнь своего ребенка и т. д.».

Наблюдения за парашютистами — спортсменами и десантниками показали, что прыжки не только вырабатывают узкопрофессиональные навыки (отделение от летательного аппарата, парашютирование, приземление), но и способствуют развитию таких качеств, как целеустремленность, хладнокровие, выдержка, решительность и смелость. Вот почему парашютные прыжки в системе подготовки космонавтов занимают видное место.

Эмоционально-волевые процессы у парашютиста не остаются неизменными. Они зависят, в частности, от количества прыжков. Динамика этих процессов особенно ярко выявлялась у космонавтов на первом этапе подготовки.

При исследовании силы кистей рук — динамометрии — у Титова, Николаева, Поповича и других в первый день прыжков показатели силы возросли с 2 до 8 килограммов, что свидетельствовало о сильной эмоциональной реакции на предстоящее испытание. Что это именно так, подтверждает такой факт. Двум космонавтам, которые также собирались участвовать в прыжках, непосредственно перед стартом объявили, что они в этот день прыгать не будут. Результат сказался тотчас же: показатели силы резко снизились.

Мышечные движения подчиняются воле человека. Иначе обстоит дело с тонусом (напряжением) мышц при эмоциональных состояниях. Под влиянием нервных импульсов, идущих из центральной нервной системы, и благодаря выделению адреналина (вещества, усиливающего все процессы в организме) железами внутренней секреции тонус мышц изменяется и их потенциальная возможность значительно возрастает. Повышение тонуса сопровождается иногда дрожью, что объясняется неравномерностью напряжения отдельных мышечных групп. Мышечная деятельность, в свою очередь, требует усиленного притока к мышцам питательных веществ и удаления продуктов окисления.

С глубокой древности свои эмоции люди связывали с деятельностью сердца. Не случайно говорят, что сердце «колотится от страха», «прыгает от радости», «замирает» и т. д.

Биение сердца действительно является чувствительным «индикатором» эмоций. Гиппократ, например, различал около шестидесяти различных особенностей пульса.

Уже древние врачи по частоте и характеру биения сердца оценивали эмоциональное состояние больного. Знаменитого таджикского врача, философа и математика Абу-Али-Ибн-Сину, известного в Европе под именем Авиценны, пригласили однажды к молодому принцу, который «таял» на глазах, потеряв сон и аппетит. Авиценна догадался, что юноша влюблен, и посоветовал женить принца на его возлюбленной, после чего больной быстро выздоровел.

В 1020 году в «Каноне врачебной науки» Авиценна писал:

«Любовь — заболевание вроде наваждения, похожее на меланхолию… Определение предмета любви есть одно из средств лечения. Это делается так: называют много имен, повторяемых неоднократно, а руку держат на пульсе. Если пульс очень изменяется и становится как бы прерывистым, то, повторяя и проверяя это несколько раз, ты узнаешь имя возлюбленной. Затем таким же образом называют улицы, дома, ремесла, роды работы, родословия и города, сочетая каждое с именем возлюбленной и следя за пульсом; если он изменяется при повторном упоминании какой-либо из этих примет, ты собираешь из них сведения о возлюбленной, о ее уборах и занятиях и узнаешь, кто она. Мы испытывали такой способ и получали сведения, помогающие установить личность возлюбленной. Затем, если ты не находишь другого лечения, кроме сближения между ними, дозволенного верой и законом, — осуществи его».

В первых космических полетах за состоянием здоровья и эмоциональными реакциями космонавтов постоянно велось наблюдение. Хотя врачи и оставались на Земле, в кабине корабля они все же незримо присутствовали. Это достигалось с помощью телеметрии.

На теле в области сердца и головы у космонавтов были размещены легкие серебряные датчики для снятия биотоков сердца и мозга. Биотоки, усиленные в десятки тысяч раз, с помощью радиотелеметрии с борта космического корабля передавались на Землю в виде радиосигналов. Радиосигналы улавливались на специальных станциях и расшифровывались. Врачи на Земле могли следить за частотой пульса, дыхания, видеть характер электрокардиограммы и биотоков мозга (электроэнцефалограмма).

Телеметрические данные позволили на Земле увидеть, как на активном участке полета пульс Гагарина возрос до 157 ударов в минуту. Зная о частоте пульса при аналогичных перегрузках на Земле во время тренировок на центрифуге и учитывая большое эмоциональное напряжение, эту частоту сердечных сокращений расценили как вполне нормальную для той ситуации, в которой оказался космонавт.

В реальном полете частота сердечных сокращений у Леонова сначала была выше, чем на тренировках. Это объяснить легко: космонавт не сразу привык к невесомости и был несколько напряжен. В дальнейшем, даже в период, когда Леонов находился в открытом космосе, его пульс оставался почти таким же, как во время тренировок. Лишь при выходе из шлюзовой камеры и при возвращении на корабль частота сердечных сокращений несколько возросла по сравнению с тренировочными выходами (150–162 против 98–134). Но связано это было прежде всего с воздействием необычных раздражителей, в частности ослепительно-яркого солнца. «Первое, что бросилось в глаза, — вспоминает Леонов, — это мощный яркий поток света. Солнце светило так, будто вы смотрите очень близко на электросварку».

Сыграли свою роль и немалые физические усилия, которые потребовались, чтобы вернуться в шлюзовую камеру: «Снял киноаппарат, который запечатлел мой выход в космос на кинопленку, и попытался сразу же войти в люк шлюзовой камеры, но это оказалось непростым делом. Все-таки движения в скафандре несколько ограничены, к тому же мешала кинокамера: когда я стал входить, она выплыла мне навстречу. Потребовалось достаточно большое физическое усилие, и мое прощание с космосом несколько затянулось».

Таким образом, у Леонова, впервые шагнувшего в безопорное космическое пространство, не было резкой эмоциональной вспышки. Особого эмоционального напряжения не обнаруживалось и у других космонавтов, совершавших полеты. Это удалось достичь благодаря тренировкам, среди которых особое место занимали прыжки с парашютом.

У порога ракеты

Боязнь высоты у человека врожденная. Она унаследована от его далеких предков. Это чувство знакомо всем. Когда смотришь вниз с обрыва, с крыши дома, не огражденной перилами, появляется чувство страха, сопровождающееся головокружением.

Физиологический механизм этой реакции таков. Восприятие высоты служит своеобразным сигналом опасности. Благодаря этому в коре головного мозга возникает сильный очаг возбуждения, который по закону индукции вызывает торможение остальных участков коры. Процессом торможения «захватывается» и двигательный центр, в результате чего внешняя двигательная активность затормаживается. Подобное явление известно школьникам и студентам, которые, хорошо зная учебный материал, из-за сильного волнения все забывают и не могут ответить на вопросы экзаменатора. То же самое бывает с человеком, который до выступления перед аудиторией заранее продумал, что ему сказать, а выйдя на трибуну все забыл. Постоит такой оратор на трибуне, попытается что-то сказать, а затем махнет рукой и сойдет с нее. В этом случае тормозится не только двигательный «центр», но и те участки коры головного мозга, где запечатлен учебный материал или продуманная заранее речь.

Биологический смысл реакций человека, оказавшегося на краю бездны, заключается в максимальном снижении активности организма: ведь малейшее неосторожное движение может привести к потере опоры и падению.

В данной связи можно напомнить, как представлял себе выход из космического корабля К. Э. Циолковский. Герой его научно-фантастической повести «Вне Земли» рассказывает: «Когда открыли наружную дверь и я увидел себя у порога ракеты, я обмер и сделал судорожное движение, которое вытолкнуло меня из ракеты. Уж, кажется, привык я висеть без опоры между стенками этой каюты, но когда я увидел, что подо мною бездна, что нигде кругом нет опоры, — со мной сделалось дурно, и опомнился я только тогда, когда вся цепочка уже размоталась и я находился в километре от ракеты». Таким образом, еще основоположник космонавтики предвидел, что выход из космического корабля будет сопряжен с преодолением «боязни пространства».

Кроме этой эмоциональной реакции, носящей врожденный характер, существует еще интеллектуальная реакция, которая возникает, когда человек логически анализирует обстановку.

Наблюдения инструкторов-парашютистов и врачей-психологов показали, что у тех, кто решил стать парашютистом, уже в период наземной подготовки замечаются отклонения от обычного поведения. Эти отклонения становятся более заметными, когда до прыжков остается несколько дней. Люди все чаще начинают думать о предстоящем прыжке и о том, каков будет его исход. И дело не только в естественном страхе. Определенный отпечаток на эмоциональное состояние накладывает мысль о том, что парашют может вдруг не сработать, что страховки, как в других видах спорта, нет и т. д.

За день до прыжка у многих космонавтов появлялось беспокойство, изменялось настроение, а тревожные мысли, сомнения и опасения усиливались. Наблюдались учащение пульса и дыхания, повышение артериального давления крови и другие функциональные сдвиги. У некоторых пропадал аппетит. Кое-кто видел ночью кошмарные сны ситуационного характера: снилось, будто во время прыжка парашют не раскрывается…

Как известно, человек способен вызвать или задержать то или иное движение, переключить внимание с одного объекта на другой, активизировать свои мысли и другие психические процессы. Но не все психические функции в одинаковой мере поддаются сознательному управлению. Например, эмоциональные реакции, связанные с боязнью высоты, далеко не всегда доступны контролю парашютиста. Он лишь в известной мере способен произвольно подавить внешнее проявление тревоги и страха.

«Не верьте, если кто-нибудь скажет: „Я никогда не боялся в полете“. Неправда, — пишет мастер спорта А. Яров. — У каждого бывает час, минута, секунда, когда приходит страх. Только один целиком оказывается во власти страха, теряет контроль над движениями, над волей. Другие могут страх побороть. Рука выдергивает кольцо. Лямки встряхивают и заставляют прийти в себя. Точка опоры, привычная точка, без которой немыслимо существование, снова обретена. Правда, она несколько переместилась — снизу вверх, и в то время, как ноги свободно болтаются внизу, эта желанная точка диковинным белым цветком распускается над головой. Раскрытый парашют — такое же спокойствие и надежность, как земля под ногами».

Получая парашюты, подгоняя их и ожидая посадки в самолет, те, кто прыгает впервые, волнуются, беспокоятся, не могут найти себе место, переживают чувство неуверенности в себе. Многие их действия торопливы, судорожны, даже нецелесообразны; не закончив одного дела, парашютист берется за другое; иногда он по нескольку раз проверяет одно и то же в своем снаряжении. Голос его искажен, движения напряженны.

Подобное состояние субъективно переживается как неприятное, тягостное, напряженное. Чем-то оно напоминает состояние бойцов перед боем. Любопытны наблюдения участника русско-японской войны профессора Г. Е. Шумкова. Он писал, что накануне боя у солдат, впервые участвующих в сражении, появлялось беспокойство, не свойственная им обычно суетливость в движениях, бойцы чувствовали себя «как бы на иголках» или «как на угольях». У них обнаруживалась повышенная чувствительность к обычным и привычным раздражителям: сапог жал больше, чем всегда, портянка как будто была надета не так, как нужно. По нескольку раз люди переодевались, встряхивались, как будто одежда и снаряжение причиняли им особые неудобства. Пальцы рук оказывались непослушными, курительная бумага рвалась, спички ломались. Солдаты признавались, что у них мысли бегут и сосредоточиться на чем-либо одном трудно. Внешнее поведение, однако, было индивидуальным: одни суетились, другие, наоборот, становились сдержанными, третьи вообще молчали. Людей томила жажда, иногда они испытывали озноб или ощущение жара.

Такое состояние Шумков характеризовал как чувство тревоги или эмоциональную реакцию тревожного ожидания, отличную от обычной эмоции страха.

Эта реакция хорошо известна представителям различных видов спорта — ее образно называют «предстартовой лихорадкой».

У тех, кто впервые прыгает с парашютом, возникают различные эмоции. Одни бледнеют, испытывают сухость во рту и горле, зрачки их расширяются. Изменяется и их поведение: появляется оцепенение, дрожь, заторможенность, они становятся абсолютно безучастными ко всему, что их окружает. Все это лишь проявление страха. «То, что психологически называется страхом, трусостью, боязливостью, — писал И. П. Павлов, — имеет своим физиологическим субстратом тормозное состояние коры больших полушарий, представляет различные степени пассивно-оборонительного рефлекса».

Другие, наоборот, приходят в возбуждение; движения их хаотичны, внимание рассеивается, им трудно сосредоточиться на чем-то одном. Подобное состояние, хоть и редко, может выразиться в форме панической реакции.

Наиболее благоприятной реакцией является так называемое «боевое возбуждение». Его физиологической предпосылкой является определенное уравновешивание усилившихся возбудительных процессов в центральной нервной системе тормозными. В этом случае сочетаются все необходимые для предстоящей деятельности условия: повышение физической работоспособности, обострение процессов восприятия и мышления, сосредоточенность. Космонавты в состоянии «боевой готовности» выглядели более возбужденными, чем обычно, однако не проявляли особой суетливости. Их движения были энергичны и достаточно координированны. Команды они выполняли своевременно и точно. Достаточно высокую эмоциональную устойчивость всех космонавтов можно объяснить, как мы уже говорили, тщательным медицинским и психологическим отбором, а также их опытом летной работы.

Почти все, кто прыгает впервые, отмечают, что, когда стоишь в дверцах или на крыле самолета, очень тягостно смотреть на землю. Обычно говорят в таких случаях: «захватывает дух», «ударяет в голову», «сжимает сердце». Любопытно, кстати, что прыжки с парашютной вышки, которые почти безопасны, опытными парашютистами, вопреки здравому смыслу, эмоционально переживаются гораздо тяжелее, чем прыжки с самолета. По-видимому, это объясняется тем, что при прыжке с вышки есть так называемое «чувство земли», которое ослабевает, когда человек оказывается на гораздо большей высоте. До появления летательных аппаратов люди никогда не наблюдали земную поверхность с такой высоты, и поэтому она воспринимается более абстрактно, кажется менее угрожающей, чем та, с которой падали предки человека.

При командах «Приготовиться!» и «Пошел!» напряжение достигает высшей точки. Именно в этот момент необходимо максимальное волевое усилие, чтобы преодолеть врожденный страх.

Физиологически волевой процесс преодоления эмоции «боязни высоты» можно представить как создание сильного очага возбуждения во второй сигнальной системе.

Слово — сильнейшее средство воздействия на мысли, чувства, желания людей, на их поведение. Это раздражитель, способный глубоко влиять на деятельность человека даже в тех случаях, когда он сам отдает себе приказ.

Но даже оно может оказаться бессильным, когда страх приводит человека в состояние оцепенения. Перед первым прыжком парашютиста раздирают противоречивые чувства: он хочет прыгнуть — и не может.

Показателен случай, описанный заслуженным мастером спорта В. Г. Романюком, который совершил более 3 тысяч прыжков. Как-то ему пришлось иметь дело с врачом, впервые прыгавшим с парашютом.

«Когда самолет набрал нужную высоту и пришел в зону прыжков, — пишет Романюк, — я подал команду приготовиться… Врач вылез на крыло и встал на самом его краю…

— Пошел! — скомандовал я.

Но врач, казалось, не слышал команды. Он застывшим взглядом смотрел в бездну у своих ног и не двигался.

— Вернитесь в кабину! — крикнул я.

Но он оставался в прежней позе, видимо боясь пошевелиться…

„Вытяжная веревка все равно откроет ему парашют“, — вспомнил я и резко положил машину на левое крыло, дав мотору полный газ.

Врач сорвался с крыла самолета и камнем пошел вниз. Парашют его раскрылся благодаря вытяжной веревке. Сам он не сделал даже попытки выдернуть кольцо. Такое поведение парашютиста я видел впервые. Приземлился он благополучно. На старт пришел бледный, но довольный.

— Не сердитесь на меня? — спросил я его после полетов.

— Откровенно говоря, я плохо помню, как там, в воздухе, все произошло, — признался он».

А вот что рассказывает о себе Андриян Николаев:

«У меня с прыжками были разные истории. Еще в полку, будучи стрелком, я чуть не осрамился. Помню, поднялся на высоту, взглянул за борт, сердце заныло. Как подумал, что надо вылезать из кабины и пройти по плоскости, появилось поганенькое желание попросить инструктора оставить этот эксперимент. А он смотрит на меня, улыбается: „За воздух держись, за воздух“.

Мне, конечно, не до шуток. Что мне помогло? Привычка к дисциплине. Раз надо, так надо. Поднялся. Перекинул ноги через борт и прошел по плоскости к задней кабине, где сидел инструктор. Он вынул предохранительную чеку прибора моего парашюта и скомандовал:

— Пошел!

Куда там пошел, если во всем теле наступило какое-то оцепенение. И хочу шагнуть за борт, и не могу. Собрал всю волю, оторвал руки от борта кабины и прыгнул».

Отделившись от летательного аппарата, человек какое-то время свободно падает в пространстве, пока не раскроется парашют. Тренированным людям это свободное падение доставляет даже удовольствие. У тех же, кто прыгает так впервые, наблюдаются определенные сдвиги в сознании. В частности, они хорошо помнят, что происходило с ними до того, как они услышали команду, само же отделение от самолета, их ощущения и действия при этом, направление ветра, положение тела — все это выпадает из памяти. Она проясняется лишь с того момента, как раскрывается парашют. «Как оттолкнулся от самолета — не помню, — говорил Быковский. — Начал соображать, когда рвануло за лямки и над головой выстрелил купол».

В первые секунды падения человек находится в состоянии невесомости, которое резко изменяет информацию, поступающую в мозг от отолитового прибора и других анализаторов. Кроме того, на парашютиста действуют воздушные потоки, он ощущает изменение барометрического давления, температуры воздуха, его тело занимает необычное положение. И все эти новые и необычные раздражители падают на «почву», оставшуюся от предшествующего эмоционального состояния, когда человек переживал внутреннюю борьбу с самим собой и усилием воли преодолевал боязнь высоты.

Как уже было сказано, при отделении от летательного аппарата в коре головного мозга парашютиста возникает сильный очаг возбуждения, который затормаживает деятельность остальной коры. Это приводит к своеобразному «сужению сознания», когда все внимание сосредоточивается только на подавлении «боязни высоты» и выполнении прыжка, а все «второстепенное» перестает восприниматься.

Речь идет именно о сужении сознания, а не о его «провале», потому что оно не прерывается полностью, а происходит лишь нарушение кратковременной, оперативной памяти, то есть памяти, организующейся по ходу и в связи с определенной деятельностью.

Начиная со второго-четвертого прыжка, парашютист уже в состоянии запомнить и воспроизвести в памяти все свои действия и ощущения в период свободного падения. Это объясняется тем, что эмоциональное напряжение снижается, организм привыкает к необычным раздражителям.

Те, кто помнит свой первый прыжок, знают, что период свободного падения казался бесконечно долгим, хотя длился на самом деле всего лишь несколько секунд. Вот что испытывал, например, в свое время один из авторов этой книги.

«С детства я не любил ждать. Особенно если знал, что впереди трудность, опасность. Уж лучше смело идти ей навстречу, чем увиливать да оттягивать. Поэтому я обрадовался, когда после первого „пристрелочного“ прыжка наш инструктор Дмитрий Павлович выкрикнул:

— Гагарин! К самолету!

У меня аж дух захватило. Как-никак это был мой первый полет, который надо было закончить прыжком с парашютом. Я уж не помню, как мы взлетели, как ПО-2 очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко. Жутковато…

— Не дрейфь, Юрий! — озорно крикнул инструктор. — Готов?

— Готов! — отвечаю.

— Ну, пошел!

Оттолкнулся от шершавого борта самолета, как учили, и ринулся вниз, словно в пропасть. Дернул за кольцо. А парашют не открывается. Хочу крикнуть — и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно? Где? И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта. Он раскрылся, конечно, вовремя — это я уж слишком рано подумал о запасном. Так авиация преподала мне первый урок: находясь в воздухе, не сомневайся в технике, не принимай скоропалительных решений».

С раскрытием парашюта у человека снимаются все отрицательные эмоции — настроение резко меняется, приходит чувство радости. Люди, прыгающие впервые, начинают перекрикиваться друг с другом, иногда даже поют песни. На приземление же обычно обращают мало внимания. Парашютист К. Кайтанов рассказывает: «Увлеченный полетом, я не приготовился к встрече с землей и, лишь взглянув вниз, почувствовал скорость падения, совершенно не ощутимую на большой высоте. До приземления остается 10–20 метров. Делаю позицию: подбираю ноги — все внимание на землю. Чувствую сильный удар. Я падаю на бок почти в центре аэродрома, я вне себя от радости».

Удачно выполненный прыжок вызывает эмоциональную реакцию «разрешения». Это своеобразная психическая разрядка, освобождение от предшествующего напряжения. Неопытные парашютисты, приземлившись, часто не в состоянии критически отнестись к своим действиям. Большинство из них категорически утверждает: «Совсем не страшно, я нисколько не боялся». Многие даже готовы тут же повторить прыжок. По-настоящему судить о переживаниях во время прыжка возможно лишь через несколько часов или на следующий день, когда возбуждение проходит, появляется способность мыслить самокритично.

Чтобы на себе испытать, что чувствуют космонавты, прыгая с парашютом, я — другой автор этой книги, врач по профессии, — тоже поднимался в воздух. До этого я много наблюдал за парашютистами, изучал их эмоции. Достаточно хорошо знал теоретически, какие осложнения могут быть при неправильно уложенном парашюте, при неудачном отделении и приземлении. Мне приходилось также оказывать медицинскую помощь при тяжелых травмах после неудачно закончившегося прыжка.

Вот что было записано в моем дневнике:

«Накануне прыжка долго не мог заснуть. Ночью часто просыпался и окончательно проснулся в пять часов утра. Хотя старался не думать о прыжке, мысль постоянно возвращалась к подробностям неудачно выполненных прыжков и к трагическим случаям.

Утром вместе с несколькими парашютистами, из которых трое совершали прыжок впервые, отправился в укладочную парашютов. Получив парашюты, приехали на аэродром в автобусе.

Было зимнее солнечное утро. После надевания парашютов все время беспокоила мысль: „Неужели я не смогу преодолеть страх и не выпрыгну из самолета?“ Валентина Терешкова и ее дублер шутками подбадривали меня. С Валей мы поменялись ролями. Обычно перед прыжком пульс у нее подсчитывал я, а здесь она выступила в роли врача. Подсчитав пульс, она сказала: „Доктор! Не надо так волноваться. У вас 110 ударов в минуту. Еще немного, и ваше сердце уйдет в пятки“.

После подгонки и проверки парашютов мы друг за другом пошли к самолету и заняли места в нем. Самолет вырулил на взлетную полосу, пробежал по ней и начал быстро набирать высоту. Стал смотреть в иллюминатор, из которого был виден уменьшающийся в размерах старинный русский город с монастырем на холмистом берегу речки. Подсчитал у себя пульс — 130 в минуту! Напротив меня вдоль борта сидели парашютист-испытатель мастер спорта Валерий Галайда и два товарища, прыгавших впервые. Во внешнем виде была разительная разница. Валерий сидел улыбающийся и о чем-то говорил с руководителем прыжков Н. К. Никитиным. Два других парашютиста сидели с бледными, я бы сказал, с маскообразными лицами. В позе и движениях, которые они совершали редко, чувствовалась скованность и напряженность. Глядя на них, я подумал о себе, что и я не лучше их выгляжу. Время тянется очень медленно. Кажется, что самолет не летит, а стоит на месте. Хочется поскорее отделаться от этого тягостного состояния.

Н. К. Никитин дает команду: „Приготовиться!“ Встаю на ноги, но они плохо меня слушают, как будто стали ватными. Усилием воли заставляю себя подойти к открытой двери.

Прыгаю я вторым, за Галайдой. Стою за ним и стараюсь не смотреть вниз, а гляжу в его спину. Слышу команду: „Пошел!“ Галайда легко оттолкнулся от нижней кромки дверцы, выпрыгнул из самолета и, распластавшись, „лег“ на воздушный поток. Как я сам выпрыгнул из самолета, не помню. Только почувствовал, что меня дернуло и перевернуло. Посмотрел вверх и увидел над головой купол парашюта. Несколько ниже был виден купол Галайды. В наступившей тишине слышу восторженный крик одного из остальных парашютистов, который оказался надо мной: „Вот здорово!“ Действительно, все было очень здорово. И синее небо, и где-то внизу искрящийся на солнце с голубоватым оттенком снег, и голубой автобус, стоящий у круга и напоминающий детскую игрушку, и тишина, которая особенно чувствовалась после шума мотора.

Перед прыжком я хотел после раскрытия парашюта сразу же подсчитать пульс, но вспомнил об этом, когда прошла минута-другая. Некоторое время казалось, что я не спускаюсь, а нахожусь на одном месте подвешенным к неподвижному парашюту. Не имея навыка оценивать расстояние с высоты, задолго до приземления я приготовился к встрече с землей: согнул ноги в коленях, сведенные вместе ступни вытянул перед собой. Продержавшись в таком положении некоторое время, устал и опять свободно повис. Слышу голоса с земли: „Ноги!“, „Ноги!“ Едва успел свести их вместе, как почувствовал толчок и зарылся в сугроб. После прыжка, как и остальные товарищи, я просил разрешения повторить прыжок.

К вечеру прыжок казался уже не таким увлекательным и приятным. С чувством тревоги о втором прыжке лег спать».

Таким образом, первый парашютный прыжок вызывает сложные, противоречивые эмоции — от чувства тревоги и страха в момент покидания самолета до радостного возбуждения и ликования после раскрытия парашюта и приземления.

Оттачивание воли

Повторные прыжки с парашютом человек переживает гораздо менее остро: спадает напряженность, внимание становится более устойчивым. Постепенно вырабатываются навыки управления телом в пространстве при задержке раскрытия парашюта. Парашютисты-спортсмены в свободном падении могут выполнять сложнейшие фигуры: развороты, спирали, переднее и заднее сальто. Наконец, развивается способность оценивать время — с точностью до одной секунды.

О том, как меняется эмоциональное состояние человека, который приобретает опыт прыжков, говорят наблюдения за Алексеем Леоновым.

«1-й день. На старте после надевания парашюта появилась умеренная бледность лица. Несколько заторможен, движения скованны. Мимика и пантомимика очень невыразительны, что ему совсем несвойственно. После прыжка несколько оживлен, но все же чувствуется некоторая заторможенность.

2-й день. На старте держится значительно бодрее. Если в первый день был несколько заторможен, то сейчас перевозбужден. Глаза блестят, чересчур разговорчив, делает много лишних движений. Речь и мимика оживленны и эмоционально окрашены. После прыжка настроение хорошее. Много шутит.

3-й день. Хорошо владеет собой на старте. После прыжка весел и беспрерывно шутит.

5-й день. Перед прыжком очень хорошо владеет собой. Выдержан, хладнокровен. Совершил два прыжка с задержкой раскрытия парашюта на 10 секунд. При отделении от самолета мало прогнулся. В свободном падении отмечены некоординированные движения верхними и нижними конечностями. Неуверенно и не совсем правильно действовал при парашютировании (путал лямки при работе с куполом).

6-й день. Совершил прыжок с задержкой раскрытия на 15 секунд. Отделение с недостаточным прогибом. В свободном падении не совсем устойчивое положение тела в пространстве: руки держал широко, а ноги узко, поэтому его покачивало в направлении голова — ноги. Время раскрытия парашюта — 13,8 секунды. При парашютировании управлял куполом более уверенно.

8-й день. Совершил два прыжка с задержкой раскрытия парашюта на 20 секунд. Перед прыжком серьезен, сосредоточен, собран и подтянут. При отделении от самолета прогнулся хорошо. Вначале свободное падение было не совсем устойчиво. С 12-й секунды до 20-й падал устойчиво. Время раскрытия парашюта — 20,2 секунды. При втором прыжке все элементы выполнил правильно. Управлял парашютом уверенно. После двух прыжков настроение несколько приподнятое. Летчик явно доволен своими результатами.

21-й день. Совершил прыжок с задержкой раскрытия парашюта на 50 секунд. Перед стартом собран, сосредоточен. В свободном падении хорошо владел своим телом. Раскрыл парашют через 50,8 секунды. Несмотря на то, что был достаточно сильный ветер, управлял парашютом правильно и уверенно. После прыжка был радостным, улыбался, много шутил».

Эти наблюдения дали основание для следующего вывода.

Во время первых двух прыжков наблюдалось значительное эмоциональное напряжение. Но уже после второго прыжка космонавт сумел мобилизовать свою волю и в дальнейшем сохранял самообладание. Довольно быстро выработались у него навыки владения телом в свободном падении и управления куполом парашюта при парашютировании.

Высокие волевые качества, быстрое развитие навыков и хорошая ориентация в столь необычных условиях позволили выделить его из всей группы космонавтов. Через 30 прыжков он добился таких результатов, что ему было присвоено звание «Инструктор-парашютист». К моменту запуска корабля «Восход-2» на счету Леонова было 117 парашютных прыжков различной сложности.

Уменьшение эмоциональной напряженности у космонавтов было заметно не только по их внешнему виду и поведению. Об этом говорили и объективные данные. В первый день прыжков перед посадкой в самолет и в самолете у космонавтов резко учащался пульс. В дальнейшем он постепенно приближался к норме. Отчетливые сдвиги наблюдались и при динамометрии кистей; в первый день прыжков показатели силы почти всегда увеличивались.

Таким образом, изменения показателей силы кистей, как и пульсовые колебания, объективно раскрывали эмоциональную настройку космонавтов на предстоящие прыжки. Они свидетельствовали и о том, что со временем, по мере увеличения числа прыжков, возбуждение и напряженность спадали, хотя и не исчезали полностью. Впрочем, это характерно даже для опытных парашютистов. Отметим, однако, что эмоциональные реакции на опасность носят характер боевого возбуждения, связанного с активизацией сознательной деятельности.