Странное Рождество мадам Пуатье

Весь город готовился к Рождеству. Улицы щедро украшались фонариками и гирляндами, витрины кондитерских ломились от пряников, карамелей, шоколада и особого рождественского печенья. На главной площади города стояла огромная пушистая ёлка, вся в игрушках, с великолепной золотой звездой на самой верхушке. По улицам туда-сюда сновали кутавшиеся в цветастые шарфы веселые горожане, покупая подарки родным и друзьям.

Но не все были рады наступающему Рождеству. В одном из самых известных театров города работала женщина, которая ненавидела этот светлый праздник всей душой. То была Жозефина Пуатье, пожилая оперная певица, известная далеко за пределами города и даже страны. В театре, где она работала уже добрых полвека, её называли «гарпией» - и неспроста. Все те, кому пришлось на себе испытать её гнев, хотели забыть встречу с мадам Пуатье как страшный сон. Никто и никогда не видел эту женщину в хорошем настроении. Всю свою жизнь она потратила на то, что кричала и сердилась на своих коллег, а друзей у неё никогда и не было. Но она не считала себя одинокой, ведь гнев, переполнявший мадам изнутри, был сильнее чувства одиночества.

В подчинении у мадам Пуатье было трое портных, которые шили ей к каждому концерту великолепные сверкающие платья.Это были прекрасные люди: добрые, отзывчивые. Они глубоко уважали мадам Пуатье, ценили её талант, предполагали, что сварливый характер может быть только от одиночества, и очень жалели её. У Жозефины работали девушка Аделина, первая красавица театра, Брэд, приятный молодой человек лет двадцати, и пожилая дама Корделия Уинстон, которую все звали «бабушка Кори». И вот вечером после праздничного концерта они решили вручить мадам Пуатье свои подарки. Аделинадарила мягкую подстилку для её кошки Павилики, Брэд – красивейшее маленькое зеркальце, а Кори – тёплые и пушистые носки.

- Мадам Жозефина, мадам Жозефина, – окликнул певицу Брэд в её гримёрной после концерта, - вы прекрасно спели сегодня!

- Для тебя я мадам Пуатье, - сказала она сквозь зубы. Певица стояла посреди комнаты с Павиликой в руках. – Что тебе нужно?

- Мы хотели все вместе поздравить вас с наступающим Рождеством! – весело сказала Аделина, она привыкла пропускать грубость мадам Пуатье мимо ушей.

- Да, да, перед тем, как уедем на каникулы, - прибавила бабушка Кори.

- Я что, ослышалась? – медленно выговорила певица. – Вы уедете… куда?

- На каникулы, конечно же! Мне вот нужно к матушке, ведь…

- Вы никуда не поедете! – громко рявкнула мадам Пуатье, оборвав Брэда. – Вы, лентяи, лоботрясы, не сшили мне ни одного хорошего платья! Решили уехать? Да вы… Да я вам..! – она задыхалась от гнева, душившего её. – Сейчас жеступайте шить новое платье, а о Рождестве даже и не думайте! – мадам Пуатье захлопнула дверь гримёрной прямо у них перед носом.

Портные стояли с подарками в руках растерянные, ошарашенные. Бабушка Кори громко охнула и выронила шуршащий пакет с носками.

- Что же нам делать? – Аделина тихонько плакала, вытирая набегавшие слёзы маленьким кружевным платочком. – Мы с подругой собирались устраивать праздник маленьким сироткам из детского дома, а что теперь?

- А мне нужно срочно ехать к матушке, она тяжело заболела, - с трудом сказал Брэд, глядя в пол.

- Меня ждёт моя доченька с внучатами, они так расстроятся, - прошептала бабушка Кори, всхлипывая.

Но ничего им не оставалось, кроме как начать работу над новым платьем. Так и просидели они до самой ночи, уснув прямо за швейными машинками. Аделина тихо посапывала, бормоча что-то про бедных сироток, оставшихся без подарков, а Кори снилось, будто она сидит за столом со всеми своими внучатами и кушает пирожки с клюквой.

Мадам Пуатье тем временем вернулась в свои роскошные апартаменты и легла спать, раскинувшись на пуховых подушках. Но злоба, пожирающая её изнутри, не давала уснуть. Певица про себя возмущалась: как посмели эти жалкие портняжки даже подумать о том, чтобы уехать куда-то? Какая наглость! Какой позор для талантливой оперной певицы иметь таких работников в подчинении!

Вдруг её мысли прервал скрип большого платяного шкафа, стоявшего рядом с кроватью. В нём хранились необычные, расшитые самыми причудливыми узорами платья. Были они сшиты из бархата, парчи, тончайшего атласа и шёлка, лёгкого шифона и батиста, украшены стеклярусом, жемчугом или массивными золотыми брошами. Каждое было настоящим произведением искусства, над которым Аделина, Брэд и бабушка Кори трудились днями и ночами.

Мадам Пуатье протерла глаза. Ей вдруг показалось, что платья качают своими рукавами. «Почудилось», - подумала женщина и откинулась на подушки. Неожиданно она вскрикнула и, дрожа, отползла в угол кровати. Из платяного шкафа легко вылетело голубое кружевное платье и повисло прямо над ней.

- Ну что? Не стыдно тебе? – раздался грозный низкий голос.

Мадам Пуатье начала озираться в поисках того, кто играет с ней такую злую шутку. Она схватила с прикроватного столика зонтик и открыла его.

- Не п-п-подходи! Стрелять буду! – заикаясь и дрожа, пробормотала она.

- Ха-ха-ха!–раздался смех, а потом голос раздался вновь:

- Так отвечай же: не стыдно тебе?

- Почему это мне должно быть стыдно? – к мадам Пуатье вернулась её прежняя уверенность. Она, казалось, уже не замечала платья, парящего перед ней.

- Да за поведение своё, вот за что! Совести у тебя совсем нет, Жозефина! – сурово продолжал голос.

Только мадам Пуатье собиралась спросить, откуда незнакомец знает её имя, как вдруг из шкафа вылетели ещё два платья: парчовое с жемчужинами и бирюзовое шёлковое, шурша и поддакивая: «Нет! Нет! Совсем совести нет!»

Женщина открыла рот от удивления:

- Так это вы со мной разговариваете? Вы, мои платья?

- Поняла наконец-то! –возмутились платья.

- Сейчас поймёшь, что ты натворила, не отпустив своих портных на рождественские каникулы! – грозно выкрикнуло кружевное платье ошеломлённой певице. – Прошлое, покажись мне!

В ту же секунду перед глазами певицы взвихрилась белая метель, и плотные снежные хлопья стеной будто бы окружили мадам Пуатье. Она с удивлением заметила, что на ней надето то самое голубое платье с кружевами. Она оказалась в большой светлой, очень уютной и чистой квартире. Здесь было много мебели: бесчисленные шкафы, табуретки, стульчики, кроватки. За большим столом сидела дюжина детей с бабушкой - то была бабушка Кори. Они весело смеялись и читали книжку. Мадам Пуатье замерла: сейчас они заметят её. Но этого не случилось, она словно была невидимкой. За плитой стояла женщина с добрыми голубыми глазами, а седой мужчина возился со стоявшей в уголке ёлочкой.

- Готово! – вдруг воскликнул он.

- Ура, Рождество! Ура, ура! – наперебой закричали дети, вскочив со стульев.

Бабушка Кори заливисто засмеялась. Мадам Пуатье искоса взглянула на неё: в театре портниха никогда так не вела себя.

«Какие же все они счастливые», - вздохнула мадам Пуатье, разглядывая улыбающихся детей.

И снова пурга всё запорошила, но в этот раз певица оказалась совсем в другом месте. Это была комнатка, очень маленькая, но опрятная. На кушетке в углу под грудой одеял лежала пожилая женщина. Мимо мадам Пуатье промчался Брэд с кружкой.

- Матушка, я принес мятный чай, - весело пробасил он.

- Спасибо, мой дорогой, сейчас я встану и будем праздновать! – тихонько сказала женщина, улыбнувшись.

- Конечно, матушка! После чая с пряниками тебе вмиг полегчает! – Брэд, топая, убежал обратно на кухню.

«А мама Брэда, оказывается, тяжело болеет», - подумала мадам Пуатье, и вдруг чувство вины укололо её прямо в сердце.

И вот она снова оказалась в совершенно другом месте. Это был детский дом. На низком стульчике в украшенном зале сидела счастливая Аделина, а вокруг неё столпились детишки, крича:

- Аделина, ты устроишь нам Рождество?

- И ёлка будет?

- И подарки?

- И рождественское печенье?

- Будет, конечно, всё будет! – смеясь, говорила девушка. -Только потерпите ещё несколько деньков.

- Ура! Ура! У нас будет Рождество! – кричали дети.

Но мадам Пуатье этого уже не слышала. Сама того не заметив, она лила горькие слёзы, глядя на всё то счастье, которого она лишила своих работников.

Вдруг она услышала голос, шептавший: «Будущее, покажись мне!» И вот певица облачена в своё нарядное парчовое платье. Она вновь в квартире бабушки Кори. Здесь темно и грустно, притихшие детишки сидят за столом и спрашивают расстроенную маму:

- А где бабушка?

- Почему она не пришла на наше Рождество?

- А вдруг она заблудилась?

- Я не знаю, ребятки, не знаю. Мы всегда празднуем его вместе с бабушкой, но я не знаю, где она сейчас, почему не идёт к нам, - мама бросилась успокаивать плачущих детей.

У мадам Пуатье защемило сердце, и она отвернулась. Она не могла смотреть на эти слёзы, ведь знала, что только она виновата в том, что Кори не пришла праздновать Рождество со своей семьёй.

И вновь метель перенесла певицу в квартирку Брэда и его матушки. В этот раз бедная женщина лежала одна на кушетке в холодной квартире и громко кашляла. «Где же мой сынок, где же Брэд», - еле слышно шептала она. Мадам Пуатье хотела помочь ей, развести огонь в камине, успокоить, но вспомнила, что невидима, и вновь слёзы покатились из её глаз.

Теперь мадам очутилась в зале детского дома. Свечи не зажжены, украшения неразвешаны, ёлка одиноко стоит, задвинутая в угол.

- А где Аделина? – спрашивали дети друг у друга.

- Она что, не пришла?

- А как же Рождество?

- Но она же обещала!

- Аделина, где ты? Аделина! – громко закричали сиротки и, обнявшись, горько заплакали.

«Сейчас, сейчас Аделина придёт!» - хотела было воскликнуть мадам Пуатье и заплакала ещё горше, чем дети.

Вдруг она оказалась в мастерской, у своих портных. Они мирно спали, положив головы на стол рядом со своими швейными машинками. Мадам Пуатье подбежала к ним, тормоша: «Аделина, Брэд, скорее просыпайтесь, вас ждут!»

Она думала, что всё еще невидима, но, к её удивлению, портные открыли глаза. Они с нескрываемым изумлением посмотрели на улыбавшуюся сквозь слёзы мадам Пуатье.

- Дорогие мои, простите меня, пожалуйста, простите! Как же жестоко я поступала с вами! Но я исправлюсь, обещаю, обещаю! – сбиваясь, кричала мадам Пуатье, бегая и обнимая их всех по очереди.

- Кажется, я ещё сплю, - пробормотала бабушка Кори.

- Так, подарки, подарки… Ах, что же подарить? Но это потом! Вас же ждут! Бегите к своим семьям скорее! – воскликнула мадам.

Ошеломленные портные только сейчас поняли, что происходит. Они кинулись обнимать и целовать мадам Пуатье, желая ей счастливого Рождества, а Аделина пригласила её с собой на праздник в детский дом.

«Вот оно, настоящее рождественское счастье», - улыбаясь, подумала мадам Пуатье.

Мария Мелехова, 15 лет

Рождественский верблюд Вася

Здравствуйте. Я верблюд Вася. Меня совсем недавно поймали в пустыне, и теперь я работаю в цирке. Я решил, раз я дрессированный и меня научили писать, то пусть этот талант не пропадает, и буду вести дневник. Я пишу, держа карандаш языком. Сейчас я отдыхаю, лёжа на песке клетки. На улице творится что-то странное: слышатся взрывы, что-то сверкает, не умолкает смех. Хозяин расщедрился и дал мне в три раза больше еды.

Весь день была суматоха, а теперь я тут лежу и вздрагиваю от страха. Никому нет до меня дела. Из-за происходящего я даже не прикоснулся к еде, которая гораздо вкуснее, чем мне давали раньше. В клетке стоит запах еловых ветвей, развешанных на прутьях. Из-за этого мне хочется чихать. Знаете, я ведь образованный верблюд, и читал много книжек. И сейчас припомнил одну фразу: «утро вечера мудренее». Поэтому я лучше лягу спать. И к еде притрагиваться, не буду, мало ли что.

Но кто-то входит в клетку. Это дочь хозяина. Она отвязывает меня, надевает мне на шею колючий венок с колокольчиками и ведёт куда-то. Какой яркий свет на улице! Даже глаза режет. А ведь вроде ночь… Что же здесь происходит? Горит костёр, стоит гул голосов множества людей. Мне страшно!

В центре поляны стоит странное мохнатое дерево, а на нём висят блестящие шары. Рядом с деревом замер какой-то человечек из трёх снежных комьев. А кто это? Это же такие же верблюды, как я, только сделанные из снега! Зачем они тут? Какой-то человек рассказывает, что когда-то, в такую же ночь, как сегодня, на верблюдах приехали три мудрых царя и привезли подарки родившемуся Божьему Сыну. Вот как! Ведь не лошадей же выбрали, а верблюдов, вот какое я важное животное.

Меня ведут к большой толпе маленьких детей. Все кричат и бросаются мне навстречу. Я шарахаюсь в сторону, но дочь хозяина успокаивает меня и что-то говорит детям. Они затихают и строятся в очередь. Она подводит ко мне двоих мальчиков и садит их, мне на спину. Что происходит? Зачем она это делает? Меня берут и ведут по поляне за веревку. Мне начинает это нравиться, а детям нравится на мне ездить. Разок я даже немного пробежался. Оказывается, это весело - катать на спине по два маленьких визжащих человечка.

Я катал детей, пока мои ноги не стали подкашиваться, но не сердился – ведь когда-то именно верблюды привезли подарки ребенку. Должен и я что-то подарить малышам.

Потом праздник закончился, и меня отвели в клетку, дали угощение и оставили в тишине. Тишина была необычной, праздничной, и мне даже показалось, что я слышу звон колокольчиков.

Я устал, но был очень доволен. Хороший был праздник. Еду оставлю на завтра. Глаза закрываются. Спокойной ночи. Ваш верблюд Вася.

Лина Мифтахова, 16 лет

«Я ненавижу рождество!»

«Я ненавижу рождество!» - надпись на стене фабрики игрушек, вызывающая злую улыбку на лице высокого человека, что каждый день шагает по этим промерзшим тротуарам на работу в мебельный магазин.

Снег укутывает улицы небольшого города, как одеялом, будто пытаясь согреть озябшие дома. Кругом мерцают красно-зеленые огоньки, чудак из кондитерской раздает детям сахарные трости и, пританцовывая от холода, напевает рождественские песни. Жилые дома давно оделись в снежные шубы, гирлянды и фонарики, на дверях висят хвойные веночки с колокольчиками. Окрест разносится запах мандаринов, елок и свечей.

-Я ненавижу рождество… - бормочет себе под нос Рэй Робинсон, продавец мебели. Ненавидит потому, что именно в Рождество при странных и весьма необычных обстоятельствах, о которых не говорил никто, погиб его отец. И именно в Рождество на Рэя обрушивается куча хлопот: купить елку, подарки, разослать соседям и знакомым поздравительные открытки, что делается, конечно, не от чистого сердца.

Вся жизнь Рэя – мысли о прошлом, утопающие в стенах бара и табачного дыма, экономия денег, которых всегда не хватало, упреки, вырывающиеся из уст его жены, которая то и дело впадала в истерию просто не из-за чего.

Робинсон ненавидел не только Рождество. Он ненавидел буквально все: свою работу, свой невзрачный старый дом, больше похожий на сарай, соседей, которые вечно сплетничают, город, улицы, все времена года, бродяг, но больше всего ненавидел все же праздник Рождества, ненавидел рождественские фильмы, песни, разговоры о чудесах, что обычно случаются в этот праздник или накануне его. Для Рэя чудес не бывало… До определенного момента.

В сочельник ему пришло письмо от некоего Д.Д.

«Дорогой Мистер Робинсон!

Мы рады Вам сообщить, что найден Ваш отец. Информация о его смерти была ложной, он жив и здоров. Вот уже 20 лет проживает в Берлине, и все это время безуспешно пытается связаться с Вами.
Пожалуйста, если можете, приезжайте в Берлин, Вас встретят и отвезут к отцу. Он ничего и не подозревает о том, что мы вас разыскали. Для него встреча с Вами будет настоящим сюрпризом!

С уважением Д.Д»

Рэй так и не узнал, что это была чья-то злая шутка. Не дождавшись одобрения жены, он поспешил на вокзал, чтобы первым же поездом отправиться в Берлин.
Он представлял встречу с отцом, хотя даже не помнил его лица, ведь не видел его уже двадцать пять лет, а их последняя встреча была, когда Рэю едва исполнилось девять. В его мыслях вырисовывались самые красочные воспоминания детства, которые ранее были очень размытые и черно-белые. Руки окоченели, метель мгновенно заметала его следы, ветер пронизывал буквально насквозь, но он этого даже не замечал. И вот, наконец, Рэй распахнул двери вокзала, ворвался вовнутрь вместе с морозом и снегом улицы, испугав кокетливую даму, что сидела на своем чемодане, вероятно, ожидавшую кого-то, побежал к кассе, и с неприсущей ему вежливостью пробормотал еле слышно: « Здравствуйте, сэр, один билет до Берлина, пожалуйста».

-С вас пятьдесят шесть марок.

Рэй ринулся вытряхивать кошелек и карманы, - лишь бы хватило! – думал он про себя.
У него оказалось ровно пятьдесят шесть марок! Он отдал все за один билет!

До поезда два часа. Рэй решил отправиться в зал ожиданий, в его мыслях по-прежнему мелькали воспоминания. Он думал, что скажет отцу при встрече, что расскажет ему. Два часа казались ему бесконечностью, он непрестанно глядел на часы, висевшие посреди зала на огромном столбе. Но вскоре его внимание приковал стоящий под часами человек, чье лицо было закрыто то ли шарфом, то ли повязкой, но было видно, что это старик. На голове изношенная шляпа, одет он был в лохмотья, какие бывают только у бродяг.

«Что делает здесь этот бродяга? – подумал Рэй, - кого он ждет?»


А ведь правда, бродяга будто кого-то ждал под стрелками часов. Рэй глядел на него, не отрываясь, затем решил подойти ближе. Никогда ранее он не подходил к бродягам, то ли из-за брезгливости, то ли из-за того, что было их жаль. Он все думал, почему этот старик закрывает лицо, почему стоит под часами, но его раздумья прервало объявление, что поезд до Берлина задержится на три дня из-за метели. Рэй сразу же принял решение все три дня провести на вокзале и вновь уставился на старика, только тот вдруг кинул свой взгляд на него и тихо сказал:

-Простите, сэр! Почему вы так на меня смотрите?

-Да нет, ничего… - Отвернувшись, произнес Рэй.

- Я все понимаю. Вам, как и многим несчастным людям, интересно, почему я здесь стою под часами и кого жду.

-Верно, почему же?

-Однажды, много лет назад я потерял сына. И все это время я жду его здесь.

Рэй вдруг почувствовал тепло на душе, ведь они так похожи с этим человеком! Только тот потерял сына, а он отца.

- Почему ваше лицо перебинтовано? – прервал паузу Рэй.

-Закрыто со дня, когда я потерял все. Однажды в сочельник я поругался с женой и ушел из дома, переночевать решил в заброшенном доме, где разжег костер и уснул почти сразу. Проснулся от криков с улицы и удушливого дыма, все кругом полыхало, как в аду. Я испугался и ринулся выбираться из стен огня, мое лицо, руки и ноги были обожжены и обезображены, но я выбрался через окно на задний двор и рухнул в снег с мыслями, что умираю, но меня подобрал бродяга, замотал тряпками мои ожоги и отвел в ночлежку. Придя в себя окончательно, я отправился домой. Каково было мое удивление, когда я попал на свои же похороны! В том доме обнаружили мои вещи и сочли меня погибшим. Я подбежал к своей жене, схватил ее за руки: «Ты что, Долли? Это же я, вот я, жив!» Она разрыдалась, и меня оттащили от нее мои же родственники! Никто не признал меня, все похоронили меня. Но больше всего мне было больно от того, что родной сын тоже распрощался со мною. У меня от него осталась только его фотография и рисунок, который он мне подарил на мой день рождения. – Старик вынул из лохмотьев старую потрепанную фотографию мальчика и надорванный рисунок.

-Как же так?! Кто вы такой? Это ведь я! Это моя фотография! – Рэя трясло, он никак не мог понять всего этого.

-Вздор! Что вы несете? – звонко произнес старик, не веря в такое чудо. – Как звали вашего отца?

-Пауль… его не было с нами в Рождество, он умер в Рождество…

Теперь все сходится. Они дождались этой встречи, отец и сын нашли друг друга в сочельник… Чудо.

Всю ночь они проговорили, Рэй рассказывал о своей жене, детях, матери, что, к сожалению, скончалась пять лет назад, они вместе вспоминали их счастливую жизнь, пока не уснули на скамейке в том самом зале ожидания.

Рэю приснилось Рождество. Он, маленький мальчик, бежит к елке, а там его ждет папа. Искренняя детская радость и смех, наполнили комнату. Какой восхитительный сон!
Рэй проснулся, и хотел было разбудить отца, чтобы поздравить того с рождеством и рассказать свой сон, но он не просыпался… бездыханное тело старика, в чьих руках сжата фотография мальчика, оказалось в объятиях Рэя.

-Папа! С Рождеством! Я люблю Рождество! Я люблю тебя, папа! – звонко, как ребенок, восклицал его сын.

Чудеса все же случаются. И для Рэя это было настоящим чудом, после которого он вновь полюбил Рождество, ведь искренне верил, что его отец стал духом этого праздника и впредь будет с ним всегда.

«Я ненавижу рождество!» - надпись на стене, вызывающая улыбку на лице человека, шагающего вдоль улицы. Ведь вместо «ненавижу» он видит слово «люблю».

«Я люблю Рождество!»

Алексей Кузнецов, 18 лет

Красная метель

На небе начинала загораться заря, развеивая ночную темноту комнаты. Кошка, бесшумно проплывшая по мягкому ворсистому ковру, аккуратно залезла на тёплую кровать мистера Жакета и уютно улеглась на ней. Он что-то сонно пробормотал и повернулся на другой бок под размеренное урчанье мягкого зверя. Большие лакированные часы с тяжёлым медным маятником шёпотом рапортовали о прошедших секундах, пока не были заглушены громким голосом из дверей:
- Отец, тебе кофе сварить?

-Сколько времени? – сонно спросил мистер Жакет, вырываясь из объятий Морфея.
-Если встанешь сейчас, успеешь в самый раз к открытию фабрики. Так кофе-то сварить?
-Да-да, благодарю. Мисс Свифт всё ещё больна?

-Как видишь. – ответил сын и удалился на кухню.

В утренних газетах, как обычно, не писали ничего интересного, и их чтением мистер Жакет занимался больше по привычке. И, насладившись кофе, пусть сваренным немного хуже, чем обычно, встал и начал одеваться.

Выйдя на улицу, он почувствовал, как снежинки, бывшие ещё вчера мягкими и нежными, начинают резать его лицо, а ветер, залетая под одежду, обволакивает белой холодной простынёй. Пока мистер Жакет шёл до работы, на улице разразилась настолько сильная пурга, что дальше нескольких метров видны были лишь силуэты. Ему стало казаться, что, вначале обыденные, они превращаются в измученных людей, идущих так, словно ветер сдувает их ослабленные тела, а голод огромным валуном придавливает к земле. Но они сопротивляются и идут из последних сил. Вот уже показалась фабрика… когда мистер Жакет подошёл к её воротам, в толпе силуэтов промелькнул ребёнок с хвостиком, свисающим сзади из-под одежды, и пурга прекратилась. Мистер Жакет удивлённо обернулся чтобы проверить, не обманули ли его глаза, но увидел только разношёрстную толпу взрослых людей, спешащих по своим делам.

Привычный гул станков, нити, скользящие по металлу, словно по льду, для того, чтобы очень скоро стать прекрасной рубашкой; огромные цеха с людьми, бросающими приветливые взгляды на владельца ровно до тех пор, пока он не отвернулся… у мистера Жакета создалось впечатление, будто он и не уходил никуда, так всё было неизменно на этой фабрике, которую он своими силами поднял из небольшого цеха.

По дороге в свой маленький кабинет он вглядывался в нити, извивающиеся в ткацких станках. Что-то в них было непривычное сегодня, словно Мойры затеяли сплести большое зло. Красные, белые, синие потоки, летящие сквозь молчаливый металл, уже захлестнули петлю смерти над новой шеей… но мистер Жакет протёр глаза, и оцепенение спало. Он продолжил идти в свой кабинет, пусть и не так уверенно, как раньше.

В небольшой богато обставленной комнатке дышалось намного свободнее, чем в огромных мрачных цехах, плачущих скрежетом о нелёгкой судьбе. Здесь можно было забыть обо всех бедах и невзгодах, вообще обо всём внешнем мире и погрузиться в работу. Глядя на бумаги, мистер Жакет хоть и понимал, что за ними стоят реальные люди и деньги, реальные жизни, но ему не хватало времени задуматься об этом, поэтому для него всё, что на них было написано, было только словами. От мира, то того, что происходит за дверьми кабинета, он уплыл в мир цифр и формулировок, и этот мир ясно говорил ему, что сейчас нельзя терять ни капли сверх распланированного, иначе он не сможет выплатить долги и… богатый фабрикант предпочитал не думать о том, что будет тогда. Вдруг за дверью послышались быстрые шаги. В кабинет влетел человек в синем комбинезоне и указал на распахнутую дверь чёрствой, изрубцованной многолетним трудом рукой.

-Там эти… Лин и Пур… руки… того, обломали себе… - говорил рабочий, сбиваясь от волнения.
-Что врач говорит? – поинтересовался мистер Жакет.

-Что работать они не смогут точно, им бы дай бог не умереть. – ответил успокоенный голосом начальника гость – а чтобы их вылечить, надо денег, сколько обоим бедолагам по паре месяцев зарабатывать.

-Тогда передай им, что они уволены – грубо ответил Жакет и сам удивился своей хладнокровности.
-Но ведь… ладно Лин, он один живёт, авось на сбережения поднимется, но Пур… у него же семья, итак еле концы с концами сводят.

-Я тебя не спрашиваю. Просто передай им, что они уволены. Ну, иди же.

Ошарашенный рабочий медленно вышел и закрыл за собой дверь. Оставшись один, Жакет погрузился в раздумья: «ну ладно, рабочих я этих заменю, дело нехитрое, а ну как они все забастовку устроят? Надо бы штрейхбрейкеров найти, так им платить опять же…» но бумаги не ждали, и владелец это прекрасно понимал, поэтому сел дальше их разбирать. Цифры, стоящие бесконечными колонками, расплывались, опутывая сознание Жакета, и словно душили его, не давали поднять голову, не давали думать. Зимнее солнце, закончив свой короткий путь по небосводу, раскрасило небо в красный цвет и залило багровым весь снег на улице. Словно море крови лилось по городу, просачиваясь в каждый переулок, ударяясь волнами о каждый дом. Перепуганный этим зрелищем Жакет собрал бумаги и решил пойти домой. Шагая по фабрике, он не видел привычных льстивых взглядов, вместо этого люди его словно жгли глазами, наполненными ненавистью. Красные нити, лившиеся в машинах, не уходили и не превращались в рубашку, а оставались на металле, окрашивая всё, до чего они дотрагивались, в тёмный багровый цвет. Владелец выбежал с фабрики и понёсся домой, к любимому сыну, к огромному камину и креслу-качалке, где он всегда забывал обо всём и погружался в книги, заботливо собранные им за свою жизнь. Но вновь в лицо начала бить вьюга, вновь белой простынёй стал опутывать холодный ветер и вновь снег, подобно беспощадному палачу, стал хлестать его по лицу. Как и утром, одеялом оказались закрыты люди на улице и лишь их силуэты, качающиеся под порывами ветра, пригибающиеся к земле, виднелись через красный снег.

Испуганный Жакет мчался по улицам, видя, как на его ботинки налипает кровь, видя, как силуэты падают и не встают. Вдруг резко перед ним открылась дверь магазина и владелец вынес на крыльцо рождественскую ёлку, покрашенную в красный. «Совсем, я, видимо, с ума сошёл» подумал Жакет. Взглянув вниз, он увидел один из силуэтов лежащий прямо на пути. Фабрикант попытался остановиться, но не успел, запнулся и покатился по красному снегу, налипающему на пальто, на рубашку, на кожу. В ужасе вскочив и оглянувшись, он увидел лежащего на снегу человека в обветшалой одежде. Разорванные штаны едва доходили до почерневшей голени, промёрзшие деревянные башмаки растрескались и неустанно впивались в ноги тысячами заноз. Щёки, украшенные заиндевевшей щетиной, впали, а в глазах читалось полное безразличие. Правая рука была неестественно вывернута, из неё сочился гной и в ней копошились огромные белые черви. Не поверив своим глазам, Жакет вскочил и побежал, не разбирая дороги, домой, в родные пенаты, в свою крепость в надежде забыть этот кошмар.

Забежав домой и захлопнув за собой дверь, хозяин с облегчением выдохнул. Солнце уже ушло за горизонт, оставив миру немой сумрак. Облака, плотной мозаикой закрывавшие небо, уже не кутал в свои объятия снег, а на замену ужасу багрового неба пришла мягкая синева. Раздевшись, Жакет хотел разжечь камин, сесть в кресло и открыть книгу. Зайдя в гостиную, он пришёл в неописуемый ужас: книги, собранные им за всю жизнь, были сожжены и лежали на ковре грудой пепла с недогоревшими чёрными страницами, с корками, на которых кое-где можно было ещё прочитать буквы. Огромные стены дома, совсем недавно бывшие такими родными, вдруг начали рушиться; мебель, заботливо сделанная лучшими мастерами, пустилась в дикий первобытный пляс, а в окно ударил красные лучи ушедшего солнца. «Не иначе, проделки дьявола!» - в ужасе вымолвил Жакет и побежал прочь от танцующей мебели, прочь от сдвигающихся стен, прочь от лучей ушедшего солнца. Не разбирая дороги, он налетел на дверь чулана, резким движением распахнул её и забрался внутрь, словно в неприступную крепость. Вдруг в его каморке из темноты прорезался небольшой красный огонёк, осветивший ноги, странным образом висевшие над землёй. На них были надеты добрые кожаные ботинки, натёртые до блеска, красивые богатые штаны, подпоясанные ремнём. Через миг зажглись ещё тысячи таких огней, и Жакет увидел, что это были ноги его сына, висящего, словно преступник, в петле, скрученной из разноцветных рубашек. Вдруг из огней выпорхнул чёрт.

-Добрый вечерь и счастливого Рождества – сказал он и залился смехом, глядя на онемевшего Жакета – Ну как дела? Не жалуешься? Погляжу, жизнь у тебя идёт не очень хорошо, я тут хотел тебе новую предложить, то, сдаётся мне, будто эта для тебя уже закончена. Ну как, согласен? Эй, я могу ведь и передумать.

-Согласен ли я? Согласен, согласен на всё – выпалил Жакет, ухватившись за предложение чёрта словно утопающий за соломинку, хоть и не поняв его сути.

- Надо же, какой сговорчивый. Что ж, если согласен, то выйди из чулана и тебя ждёт новая жизнь. - сказал чёрт, и, улыбнувшись, испарился.

Жакет резко дёрнул ручку чулана, сделал шаг вперёд и провалился в забытье.

Он проснулся от нестерпимой боли, сковывающей его тело и от холода, обнимавшего его. Раскрыв глаза, огляделся: лучи, проникающие через небольшое окошко, освещали бедно обставленную комнату; радом с кроватью стоял небольшой шкаф, дверь которого болталась, словно приглашая любого осмотреть скудное содержимое. В тарелке, стоящей на грубо обтёсанном столике лежал кусок чёрствого хлеба. Вдруг нестерпимая боль в руке заставила его отвлечься и посмотреть на себя. Он увидел невероятно худое, измученное тело, ноги были покрыты ранами от заноз, а рука, нестерпимо болевшая, сильно гноилась. Вдруг в дверь постучали.

-Да, войдите – ответил Жакет и сам удивился тому, какой слабый у него голос.
- Добрый день – сказал вошедший. Он был одет в хорошее пальто и шляпу, глаза мило смотрели из-под очков, в одной руке у него была трость, а в другой – небольшой чемоданчик – добрый день, мистер Лин – сказал вошедший, очевидно, обращаясь к Жакету. Услышав эти слова, тот похолодел. Теперь ему стало понятно, почему так смеялся чёрт, стало понятно, что он имел в виду, говоря о «новой жизни»

- Извините, что задержался на денёк, срочный пациент был. А теперь, слава богу, мы можем приступить к вашему лечению, чтобы вернуть вас в ряды рабочих. Покажите мне ещё раз свою руку, будьте любезны – сказал врач, и подошёл к пациенту.

Жакет, всё ещё ошарашенный тем, что он теперь вовсе и не Жакет лежал и думал над вчерашними событиями, над тем, что он делал и говорил, над тем, что он видел. Вдруг наваждение спало, он понял, в какой нужде жили его рабочие, понял, что им приходилось терпеть и как существовать. Понял и заплакал от обиды на себя.

-Ну что ж вы, голубчик, осмотр это совершенно не больно – попытался его успокоить удивлённый доктор.

- Доктор, скажите, а вы не знаете мистера Пура? – спросил мистер Жакет и сам удивился своему вопросу.

-Пура? Такогокоренастого и слегка заикающегося, работающего на ткацкой фабрике?
-Да-да, его. Не могли бы вы меня отвести к нему? Сейчас, только найду кое-что.

Мистер Жакет встал, но нестерпимая боль в ногах заставила его лечь обратно. Он взглянул на них и ужаснулся: обмороженные, они чернели из—под ободранных штанов. Но, превозмогая себя, мистер Жакет ещё раз встал и продолжил стоять. Кое-как дойдя до шкафа, он стал там искать деньги, с которыми должен был расплатиться с доктором и про которые говорил рабочий на фабрике. Нащупав небольшой тяжёлый мешочек, мистер Жакет сказал:

-Проведите меня к мистеру Пуру, будьте любезны.

Когда они дошли до небольшого обветшалого домика, боль в ногах уже не чувствовалась из-за холода, превратившего эти ноги в деревяшки. Мистер Жакет постучал. Дверь распахнулась и на пороге появилась миссис Пур.

-Добрый день, миссис Пур, вот вам деньги на доктора, а если тут больше, чем надо, на остаток купите чего-нибудь вашим детишкам. Своих-то у меня нет, пусть хоть чужих порадую. А вы, доктор – он перевёл взгляд на своего спутника – лечите его как собственного сына. Прощайте.

Пурга мела всё сильнее и сильнее, мистер Жакет, перебирая онемевшими от мороза ногами, шёл вперёд. Он уже не чувствовал впивающиеся занозы от башмаков, уже не трогал свою руку, где в гное извивались черви. Вдруг мистер Жакет услышал наверху, там, где обычно в такую метель поёт лишь ветер, музыку, прекрасней которой никогда ещё не встречал и увидел не белое полотно, какое обычно накрывает город, а яркий свет. Не тот красный, осветивший его покойного сына и гнавший в пургу, а белый и чистый. Этот свет, падая с неба, будто обволакивал тёплым одеялом, закрывая от вьюги, от холода, от боли. Мистер Жакет, было, потянулся к нему, но споткнулся и упал в снег. Он лежал там, согретый светом, и слушал самую прекрасную музыку из всех, что когда-либо ему доводилось. Недалеко открылась дверь магазина и владелец вынес на крыльцо рождественскую ёлку, покрашенную в золотой цвет. «Совсем, я, видимо, с ума сошёл» подумал мистер Жакет.

Вдруг, пнув его в бок, через него кто-то перелетел кубарем, но ему, лежащему в снегу и слушающему лучшую на свете музыку, было уже всё равно. Он шёл наверх, туда, где снег не бьёт хлыстом по лицу, туда, где ноги не немеют от мороза, туда, где его ждёт сын.

Наши рекомендации