Послужной список сторонника легионеров

Точное время присоединения Элиаде к Легионерскому движению до сих пор вызывает споры. Отметим прежде всего, что процесс его обращения, по всей видимости долговременный, был отчасти обусловлен соответствующей эволюцией его «духовного наставника» Нае Ионеску. Тот в 1933 г. открыто принял сторону Капитана, а Элиаде еще некоторое время сопротивлялся. Однако внимательное чтение статей последнего за 1934—1935 годы показывает, что с осознанием изменений политической обстановки на европейском континенте он все более благожелательно относился к «коллективным действиям» румынской молодежи. Стала меняться сфера его интересов: сосредоточенные в 1920-е годы на проблематике национализма и православия, десятилетием позже они совершенно очевидно эволюционировали в направлении политики (см. главу 1 настоящей работы). Дискурс Элиаде с 1933 г. дополнился новыми аспектами: размышлениями о роли интеллектуалов и о необходимости активного участия в Истории. Несомненно, сыграли свою роль и частые дискуссии с его другом Мирчей Вулканеску. В самом деле, начиная с 1932—1933 годов философ одним из первых стал призывать лучших представителей Молодого поколения заняться политикой, отказаться от «личного совершенствования во имя блага как можно большего числа людей»[357]. Элиаде незадолго до этого возвратился из Индии. Впоследствии он сообщал многим своим собеседникам, что именно там он почувствовал интерес к политике. И действительно, чтение его первых статей об Индии свидетельствует о появлении у него мысли о необходимости сочетания метфизики и политики — того самого сочетания, наличие которого он впоследствии пылко приветствовал у Железной гвардии. Например, в 1932 г. он отмечал: «По мнению Ганди, свобода — не политическая, а метафизическая проблема». Тем самым Элиаде доказывал, что доктрина индийского лидера основывалась на отказе от эго, на вере в действенную силу чистоты (аскетизма), в необходимость жертвы и в возможность изменения человека[358]. Впоследствии он обнаружил все эти качества у новой «легионерской аристократии».

1934—1935 годы: интеллектуалы и революция. Сползание к крайне правым

Чтобы оспорить тезис о «приступе легионерской лихорадки», нам придется терпеливо и тщательно, с самого первого до самого последнего момента, проследить хронологию обращения Элиаде в фашизм. Итак, в 1934 г. Элиаде еще не объявил публично о своем преклонении перед Движением. Тем не менее он размышлял о времени, которое сам называл «послезавтрашним днем» (соответствующее название получила его статья во « Vremea » от 15.X.1934). О чем же в ней говорилось? Прежде всего, что «каждый настоящий интеллектуал должен направить взор за пределы повседневности, понять действие подспудных сил, движущих историей, и уметь на них воздействовать. Так поступал Нае Ионеску, «провидевший рождение национального и революционного государства, когда все прочие все еще верили в государство крестьянское». Словно обращаясь к самому себе, Элиаде более не скрывал негодования по поводу тех, кто слова предпочитал делам: чего они ждут, почему не принимают «сторону мессианства народных и националистических течений, которые сотрясают современные формы жизни в стране и стремятся к другим ценностям»? Следующая статья, увидевшая свет 1.11.1934 все в том же «Vremea », посвящена «трусости» образованных слоев румынского общества. Ее также можно считать свидетельством усиления пролегионерских настроений Элиаде: историк открыто клеймил тот страх, который вызывали у интеллектуалов-христиан успехи Железной гвардии. «Трусость аполитичных интеллектуалов вызывает у меня отвращение», — писал он. В самом деле. Интеллектуал выступает в качестве воплощения «постоянно утверждающихся гениальности, мужественности, созидательной силы нации. Поэтому у него нет никаких причин пугаться политического движения, имеющего шанс победить». В течение всего 1934 г. Элиаде настойчиво повторял отрицательные высказывания в адрес Запада, либералов и Франции. Следует напомнить, что в то время Румыния выступала важнейшей внешнеполитической союзницей Франции в Европе. Элиаде упрекал либералов именно в том, что они постоянно являлись инструментами «французского империализма». По его мнению, Румыния «не должна была иметь с Западом ничего общего»[359].

В течение 1935 г. подобные рассуждения стали раздаваться все более часто. 17 марта во «Vremea » появилась статья под заголовком «Как начинаются революции». В ней Элиаде, тон которого за истекшие несколько месяцев стал еще более агрессивным, обрушился с бранью на себе подобных. Одна из бед румынского интеллектуала — «осознавать, что идеалы, в которых он был воспитан, приобретают все большую популярность». Автор, с сентября 1933 г. активно выступавший в поддержку национального и этнического искусства, писал: «В течение многих лет ведется разговор о национализме, этничности, самобытном румынском творчестве, органичном государстве, мистике, народных мифах, о расе, православии и героизме, придающем жизни новый смысл. Сегодня эти термины переведены в политическую плоскость». Задача интеллектуалов — сделать так, чтобы они не утратили смысла. Не следует думать, — предупреждал автор «Духовного пути», — что новое поколение намеревается стать «поколением «башни из слоновой кости». Его хулители будут разочарованы: «Наше поколение услышало призыв, побуждающий ее к немедленным социальным и политическим действиям». Здесь Элиаде все еще придерживался прежнего различия между грязной политикой партий и политикой, порожденной духовностью, которую он именовал «гражданской борьбой». Терминология не должна вводить в заблуждение. В работе, написанной в апреле 1935 г., он, например, утверждал, что для интеллектуала не заниматься политикой не означает быть предателем. Однако никакого противоречия здесь нет: под словом «политика» он подразумевал десятки партий, которые рождались, потрошили друг друга и исчезали. Это «всеобщее разложение», с его точки зрения, «не было достойно ничего, кроме презрения». Однако «любой человек, по всей видимости, должен активно участвовать в гражданской жизни». Элиаде уточнил свою мысль следующим образом: предать — это означает «дезертировать со своего боевого поста в сражении, которое ведется против варварства, хаоса и тьмы»[360], — иными словами, против «демократического разложения». Потому что нельзя считать человека интеллектуалом только за то, что он обложился дипломами и напичкан исключительно книжной премудростью; интеллектуал — это «человек всегда новый, всегда живой и конкретный»[361].

Знаменательно постепенное изменение его языка: от месяца к месяцу в его лексике появлялось все больше слов, непосредственно заимствованных из легионерской терминологии. Однако присутствовали и пассажи, явно свидетельствовавшие, что Элиаде все еще сомневался, он все еще не был до конца покорен риторикой и духом Движения. Так, в статье «Миф молодого поколения» он одобрял революционные порывы самых юных в социальной и политической сферах. После «духовных излишеств» 1927 г. это было в порядке вещей. Но все же было бы лучше, если бы их действия основывались на «главном мифе, новом понимании человека»; проблема, по мнению Элиаде, заключалась в том, что молодежь прямо вступала в борьбу, предварительно не пройдя через метафизический период — период размышлений[362]. Эта статья имеет принципиальное значение: в ней содержится один из ключей к пониманию эволюции человека, который взялся решить задачу придания духовности явно криминальной идеологии посредством конструктивной деятельности. В этом плане Элиаде был сходен с Чораном. Он сам четко выразил свою позицию в декабре 1935 г.: «Примат духовности не означает отказа от действия»[363]. В 1936 г. его выбор сделан окончательно: поддерживать Движение, но периодически регулировать идущие там процессы изнутри, в целях придания его идеологии более прочной философской базы. Элиаде было уже более 30 лет; его жизненный опыт, почерпнутый из путешествий, его знания в области фольклора, религиозной герменевтики — были просто неоценимы и как нельзя более соответствовали выполнению поставленной задачи. Вскоре, как мы увидим, он был просто заворожен тем обстоятельством, что благодаря «смелости» легионерских активистов его теоретические построения были внедрены в жизнь огнем и мечом, или, скорее, револьвером, постом и молитвой.

В это же самое время — совпадение было неслучайным — Элиаде приступил к разработке теории философии культуры, также носившей «революционный» характер[364]. Что имелось в виду? Как известно, все великие открытия (письменности, земледелия, календаря) привносили значительные изменения в человеческое существование. Но, оказывается, до Элиаде никто не понимал глубинной сущности их движения, их космической вовлеченности. Элиаде стремился показать, что с каждым таким открытием человечество не только улучшает свое положение, но и открывает для себя новый космический уровень, на опыте познает реальность более высокого порядка — одним словом, стремится к самосовершенствованию (здесь так и хочется добавить — наподобие Капитана и его сподвижников — читательской аудитории «Наставления руководителю гнезда»). Элиаде сам приглашает нас провести подобную параллель, уточняя, что цель ритуалов посвящения во все времена состояла в том, чтобы открыть путь к совершенству и к свободе[365]. Следовательно, именно в открытии такого пути заключался смысл его деятельности на благо Железной гвардии. Собственно, он сам это утверждал в 1937 г. в статье, так и называвшейся: «Свобода». В ней историк религии заявлял: «Идеи Легионерского движения находят отклик, потому что мы свободны, потому что мы решились разорвать железные оковы биологического детерминизма (страх смерти, страдания и т. п.) и детерминизма экономического (боязнь остаться за бортом)[366].

При анализе деятельности Элиаде как активиста Движения очень важно учитывать постепенное изменение его позиции в пользу Железной гвардии в 1934—1935 годах. Оно проявлялось в его работах то открыто, то в виде намеков, но носило неизменный характер. И это позволяет оспаривать мнение, в соответствии с которым сотрудничество Элиаде с Движением было «непродолжительным моментом безумия», а до того он был ученым, по сути далеким от политики, хотя и «патриотом». В этом отношении неоценимым свидетельством является «Дневник» Михаила Себастьяна, тогда все еще считавшего Элиаде своим лучшим другом. В 1935 г., точнее, осенью этого года романист обнаруживает предвестники изменения политической позиции своего друга. Дело происходит в среду, 27 ноября. Описывая события, происшедшие за последнюю неделю, Себастьян пишет: «Не могу не упомянуть о нашем с Мирчей непродолжительном, но весьма неприятном споре в понедельник вечером в «Континентале», после спектакля. Это уже не первый раз. Я вижу, что он все больше и больше сползает вправо... Он мне сказал как-то открыто враждебно совершенно чудовищную вещь: «Все крупные деятели культуры — сторонники правых». Ни больше ни меньше!» Себастьян рассказывает об этом без всякой злости, с грустным смирением. «Я не позволю даже тени подобных раздоров омрачить мою привязанность к нему. Просто в будущем попытаюсь избегать с ним разговоров о политике»[367]. Наконец, в 1935 г. вышел в свет роман Элиаде «Хулиганы», наделавший много шума в интеллектуальной среде и вызвавший симпатии широкой публики. Это — нравственный портрет поколения, готовящегося совершить духовную и политическую революцию. В нем выведена целая галерея персонажей, поразительно напоминающих многих деятелей Молодого поколения, в том числе и самого Элиаде. Все эти хулиганы — от Елеазара и Томеску, пророков насилия, воспевающих благость коллективной смерти как осознанной искупительной жертвы (как сам автор будет это делать двумя годами позже) — через Давида Драгу, единственного отказавшегося считать демократию признаком упадка и относить смерть к числу изящных искусств, — до многих и многих, кто неожиданно начинает бить стекла, — весьма поучительно демонстрируют, как распространяется экстремизм среди молодых образованных людей, не имеющих никакого занятия, обманутых в своих ожиданиях (frustrés )[368].

1936 г.: апология диктатуры

Выбор Элиаде режима диктатуры стал окончательно ясен в 1936 г. Это доказывал как минимум десяток статей, как, например, вот такая, опубликованная в июле и явно отличавшаяся чорановскими интонациями (это и неудивительно — в то самое время Элиаде был погружен в работу над рукописью «Преображения»). «В эти решающие годы единственными занимающими нас проблемами должны являться проблемы исторические: достижение единства и мощи Румынии, пробуждение у нее наступательного духа, создание нового человека»[369]. Последние колебания Элиаде были отброшены, по всей вероятности, вследствие успехов Железной гвардии, воспользовавшейся терпимостью правительства. 1936 г. действительно стал годом роста Легионерского движения. Оно не только продолжало активную деятельность в сельской местности (молодежные лагеря, строительство церквей и т. п.), но и начало создавать различные организации в Бухаресте и в провинциальных городах (сети ресторанов, легионерские лавки и др.). Именно в 1936 г. начали создаваться «эскадроны смерти», уже упоминавшиеся выше. В том же году была образована организация рабочих-легионеров, которая в одном только Бухаресте насчитывала десятки тысяч членов. Пропаганду идей и деятельности Движения осуществляли не менее дюжины печатных органов.

Нет ничего удивительного в том, что «мессианский пыл» Элиаде в этих условиях значительно усилился. В декабре 1935 г.. впервые воспевая Кодряну и призывая при этом «вновь обрести сознание избранного народа»[370], он не испытывал более никаких сомнений относительно величия судеб Румынии. «Процесс румынского возрождения, который начался несколько лет назад, сейчас достиг расцвета. Отвращение или отчаяние по поводу положения страны сейчас уступили место революционной лихорадке, для которой превыше всего — румынизм. Сегодня множество молодых обрели веру в исключительную судьбу Румынии, в ту роль, которую наш народ призван сыграть в ближайшем будущем. Мы теперь даже говорим о румынском империализме», — радовался Элиаде в марте 1936 г.[371]. Но чтобы соответствовать этой грандиозной задаче, по его мнению, необходимо, чтобы его соотечественники в очередной раз не ошиблись в понимании смысла свободы. Например, пусть не вздумают спутать «договорную свободу», это детище демократического общественного договора, с подлинной свободой. Разумеется, замечал Элиаде, «существует определенное количество постепенно завоеванных прав, которые, конечно, очень приятны, но наличие которых никак не влечет за собой свободу быть ». Он объяснял свою позицию так: факт обладания тем или иным правом порождает абсолютно внешнюю свободу, ни к чему не обязывающую ни в социальном, ни в моральном отношении. Но в чем же заключалась тогда свобода в его понимании? «Настоящая свобода не обусловливает никакого права». Это понимали уже в Средневековье, которое с данной точки зрения значительно превосходило наше время: быть свободным означает «нести ответственность перед самим собой», считать, что «любое действие порождает нашу ответственность: мы должны отвечать за него» (заметим мимоходом, что данный принцип сам историк совершенно не соблюдал)[372]. Главное состояло в том, что вождь Молодого поколения больше не ограничивался обличением румынской политической элиты — занятие, которому он предавался в течение всего исследуемого периода с большим пылом. «Каких бы мы ни искали причин сегодняшнего разложения гражданской жизни, — писал он, например, в октябре 1935 г., — мы сталкиваемся с загадкой, разъяснение которой скрывается в туманном периоде 1918—1921 гг.... В новейшей румынской истории не найти примеров подобной низости, такого падения нравов. Никогда не встречались такие непродуманность и подлость... Подавляющее большинство идейных вдохновителей и практических организаторов этого покушения на достоинство страны были рекрутированы среди темных дельцов, шпионов и демагогов одиозной эпохи 1918—1921 гг.». И приходил к следующему выводу: «Всю эту мерзость надо уничтожить до основания»[373].

Отказываясь от наследства века Просвещения, Элиаде тем самым ставил под сомнение сами основы демократического модернити. «Откуда взялся слух, что при диктатуре все люди должны думать единообразно?» — вопрошал он в марте 1937 г. в статье, озаглавленной «Диктатура и „личность“». Возьмем, например, Италию: Муссолини «ищет именно личностей; тот, кто думает по-своему, быстро возвышается до самого высокого ранга». В качестве примера Элиаде называет своего друга Джузеппе Туччи. Режим Муссолини требует от интеллектуалов только одного: веры в «миссию итальянского народа». Разумеется, бывает и так — данная деталь не ускользает от его внимания, — что «в некоторых случаях личности, отрезанные от своей общины, вынуждены страдать». (Нацисты сказали бы, что речь идет о «выродках».) Но это всего лишь отдельные случаи, и что бы там ни было, считает Элиаде, диктатура всегда предпочтительнее демократии, которая «всегда оказывала свое диктаторское воздействие на великих людей»[374]. Эту мысль Элиаде склонял в 1936 г. на все лады. Его отказ от демократии носил принципиальный характер. «Напрасно убеждать себя, что под вопрос поставлена не сама румынская демократия, а румынские демократы, оказавшиеся неспособными управлять страной. Напрасно стараться закрывать глаза на реальные проблемы, заявляя, что рано ждать результатов от системы, которая не просуществовала в Румынии и десяти лет». Нет, зло кроется в самой демократии. «Будучи продуктом иностранного производства, демократический режим интересуется исключительно абстракциями вроде прав человека, прав этнических меньшинств, свободой совести, которые не относятся к числу особенностей румынской жизни». Тем, кто утверждал, что переход от демократии к диктатуре означает шаг назад, Элиаде возражал, что, напротив, вперед вела национальная революция — «шаг вперед на пути к силе и достоинству». Тем более что оказавшаяся под угрозой демократия «всегда неизбежно соскальзывает влево». Одним словом, «готовит приход коммунизма»[375].

После смерти Элиаде в 1986 г. французский еженедельник «Нувель обсерватёр» воздал должное памяти человека, как отмечалось, зачаровывавшего целые поколения читателей, опубликовав его эксклюзивное интервью Морису Олендеру, преподавателю Высшей школы общественных наук (Париж). На вопрос по поводу подъема фашизма Элиаде имел смелость ответить: «По возвращении из Индии в 1932 г. я, как и все, осознавал опасность диктатуры, но не имел конкретной политической цели». Как видно из приведенных выше отрывков, Элиаде требовал диктатуры во что бы то ни стало. Однако в упомянутом интервью, всячески пытаясь доказать, что и в те времена он являлся демократом (утверждение насквозь лживое), он продолжал: «Угроза была налицо, и я спрашивал себя, что я могу сделать». Угроза? Элиаде осознал, что он может сделать, когда стал поддерживать Железную гвардию. Но этой лжи ему показалось недостаточно, и он решил добавить: «Но меня все это не интересовало. Я был околдован и поглощен моим новым диалогом с Индией...»[376]Просто поразительна невольная ирония, кроющаяся в названии интервью. К словам «Мирча Элиаде, последний из алхимиков» можно было бы в качестве подзаголовка добавить: «Или как превратить железо в золото»...

Движение Оксфордская группа как катализатор

Процесс изменений во взглядах Элиаде в 1934—1936 годах происходил параллельно с постоянными размышлениями о месте Румынии в Европе и неразрывно связанной с ними крайне радикальной критикой современного мира. Последний вызывал у историка чувство, близкое к омерзению. В письме к Чорану осенью 1935 г. Элиаде, рассуждая о Кали-Юга (в индийской мифологии — железный век), ставит Европе диагноз: она находится «на пороге Апокалипсиса... в ней все смешалось, она рушится под тяжестью глупости, подлости, дьявольщины. Отвращение мое столь сильно, что порой принимает форму государственной измены. Во всяком случае, я надеюсь, что Румыния не относится к этому континенту», который (страшнее ничего нельзя придумать) «открыл мирские науки, философию и социальное равенство»[377].

В этом контексте, на наш взгляд, решающее значение приобретает один эпизод, обычно не привлекающий внимания комментаторов. Речь идет о путешествии в Англию в июле 1936 г., во время которого Элиаде посетил Конгресс Движения Оксфордской группы. Эта организация была основана в начале 20-х годов; членами ее в основном являлись протестанты, но также и католики, и православные. Возглавлял ее американский пастор Франк Бухман, питавший, в частности, надежду на обращение в свою веру нацистских вождей. В 1936 г. он сделал, например, такое заявление: «Я благодарю Небо за то, что оно нам послало такого человека, как Адольф Гитлер, выстроивший линию обороны против Антихриста-коммунизма. Представьте себе, какое значение для мира имело бы решение Гитлера стать под знамена Господа. Или решение Муссолини. Или любого другого диктатора»[378]. Посетив на обратном пути в августе — сентябре Берлин, Мюнхен, Лейпциг и Вену, Элиаде вернулся в Румынию полный энтузиазма относительно «христианской революции», которую подготавливала Оксфордская группа. По возвращении в Бухарест он посвятил ее деятельности большую статью и два выступления по радио. Ее убеждения показались ему очень близкими той идее, которую он отстаивал уже много лет: настоящая революция должна быть прежде всего духовной и вдохновляться примером христианства[379]. Точно таков, по мнению Элиаде, подход Оксфордской группы. Ее члены — «настоящие христиане и настоящие революционеры». Бухман напоминает, что «самая большая революция, которую способны совершить люди, — принятие послания Христова». Это коллективное движение «могло бы изменить лицо мира», — писал Элиаде, отмечая одновременно, что в июле в Бирмингеме собрались более 20 000 его сторонников[380].

Подобный успех оказал на него огромное впечатление: «Новый человек, христианин, отмеченный духовностью, о котором возвещает Оксфордская группа, — единственный, кто способен разрешить парадоксы современного мира. Единственный, кто способен спасти Европу»[381]. Европу, которую разлагает, с одной стороны, «гнусность» демократии, с другой стороны — большевистская опасность; в этих оценках Элиаде совершенно согласен с Бухманом. Он спешит поделиться своим открытием с Чораном, который в это время вернулся в Румынию. Элиаде пишет ему из Берлина 24.7.1936: «Я видел (в Оксфорде. — Авт. ) самое великолепное из всего, что есть в Европе. Это даже лучше, чем Гитлер »[382]. Следует учитывать, что адресат этого неизданного письма являлся горячим сторонником нацизма. В «Мемуаре I» Элиаде делится своими сомнениями относительно возможностей создания секции Оксфордской группы в Румынии. Однако его статьи и выступления тех лет создавали прямо противоположное впечатление. Тогда историк утверждал, что в Румынии совершается аналогичная революция, основанная на одном убеждении: «Уверенности в том, что на месте прежнего человека (грешника) может родиться новый человек (искупивший свои грехи)... Не случайно именно от правого молодежного движения исходит план «примирения Румынии с Богом», как его называет вождь движения (имеется в виду Кодряну — Авт .)»[383]. Статья была опубликована во «Vremea » 4.10.1936. Интересно сопоставить ее с записью в «Дневнике» Михаила Себастьяна от 25.9.1936. Запись была сделана, таким образом, за неделю до появления статьи о возможности внедрения опыта Оксфордской группы на Балканах. 24 сентября Себастьян ужинал у Элиаде и на следующий день рассказал в «Дневнике» о следующем неприятном эпизоде. «Вчера вечером шла довольно мирная беседа о внешней политике и о Титулеску (в то время министр иностранных дел, осуществивший присоединение Румынии к Малой Антанте, снятый с должности в августе 1936 г.); вдруг Мирча совершенно неожиданно взорвался и закричал со страшной ненавистью, которая так меня поражает: «Титулеску? Его надо казнить! Поставить к стенке! Расстрелять из десятка пулеметов! Изрешетить его пулями! Повесить за язык!» Себастьян сознается, что подавлен этим инцидентом и что впервые ощущает чувство «окончательного разрыва». Он продолжает: «Мирча — правый, до мозга костей. Во время абиссинских событий он был за Муссолини. Во время войны в Испании — за Франко. Здесь, в Румынии, он за Кодряну. Он, конечно, делает усилия (мучительные?), чтобы скрыть свою позицию, по крайней мере от меня. Но иногда ему это не удается, и тогда он переходит на крик, как вчера вечером». Себастьян задается вопросом: «Означает ли это, что я теряю Мирчу?.. Между нами возникает порой тягостное молчание; оно лишь наполовину скрывает истину, которую мы избегаем, потому что, конечно, мы оба ее осознаем. Я не перестаю копить причины разочарований; его сотрудничество в антисемитской «Vremea » — далеко не единственная из них». Себастьян завершает патетическим восклицанием: «Я сделаю все возможное, чтобы сохранить дружбу с ним, несмотря ни на что»[384].

1937 г.: спиритуалистический фашизм

Поддерживал ли Элиаде уже тогда тесные контакты с идеологическим руководством Легионерского движения? Известно, что он неоднократно встречался с Кодряну, несомненно при посредничестве Нае Ионеску. Кроме того, он пребывал в самых лучших отношениях с рядом легионерских вождей, которые были его друзьями детства, как, например, Михаил Полихрониад и Хайг Актерян. Он был хорошо знаком с Ионом Мотой, занимавшим в Движении второй по значимости пост, а также с «командиром» Василе Марином, которого знал не менее 10 лет. Два последних, юристы по образованию, погибли в Испании в 1936 г. Это событие сыграло основную роль в принятом историком на рубеже 1936—1937 годов решении об окончательном переходе на сторону Железной гвардии. Следует отметить, что осенью 1936 г. престиж Франко в неумолимо сползавшей вправо Румынии достиг своего апогея. Об этом свидетельствовал съезд Национально-христианской партии под руководством Октавиана Гоги и А. К. Кузы (вскоре занявших ключевые посты в правительстве). Он проходил в Бухаресте в начале ноября; на него собрались более 200 000 депутатов. В залах заседаний рядом со знаменами нацистской Германии, фашистской Италии, знаменем Румынии, украшенным свастикой, были водружены красные с золотом знамена франкистской Испании. Участники пели славословия Христу, королю Каролю II, Кузе и Гоге, Гитлеру, Муссолини и Франко, прерывая их привычными проклятиями в адрес евреев[385].

У Кодряну слово не расходилось с делом. Он не только обещал каудильо направить добровольцев в Испанию (как это сделал Гога), но и выполнил свое обещание. Ряды франкистов пополнились одиннадцатью легионерами, в число которых входили Мота и Марин. По замечанию Анри Проста, французского чиновника, занимавшего высокий дипломатический пост в Бухаресте, Капитан сумел «замечательно использовать их трупы»: оба гроба были с почестями доставлены в Румынию через Германию и Польшу; торжественные похороны были устроены 11 февраля 1937. В них приняли участие многочисленные священнослужители во главе с Патриархом Румынской православной церкви. Кодряну, окруженный членами своего генерального штаба, возглавлял похоронную процессию. Впервые жители Бухареста смогли зрительно измерить ту силу, которую являла собой эта пламенная молодежь в зеленых рубашках и в традиционной одежде румынских крестьян. В тот день впервые открыто выступили головорезы Кодряну, участники знаменитых эскадронов смерти. Население столицы выстроилось вдоль улиц, по которым проходила процессия. На похоронах присутствовали представители Германии, Италии, Португалии; дипломатические представители демократических государств заявили протест. Представление об общенациональном значении события дают воспоминания С. Московичи: «Останки были помешены в поезд, который проехал по всей стране. На каждой остановке собирали толпы людей и требовали от них клятвы отомстить, пожертвовав жизнью, — благом, терявшим ценность быстрее всего»[386].

Элиаде присоединил свой авторитетный голос к хору тех, кто воспевал смерть и жертву легионеров. Он трижды выступал с проникновенными статьями, посвященными памяти Моты и Марина. Две были опубликованы во «Vremea » 24 января, затем 21 февраля 1937 г.; третья — год спустя, 14 января 1938 г. в «Buna Vestire » (печатный орган Железной гвардии). В одной из статьей 1937 г. он писал о Василе Марине: «С момента нашей первой встречи, происшедшей 12—13 лет тому назад, он неизменно оставался страстным поклонником «реакционных» французских писателей и был знаком со всеми произведениями Леона Доде и Шарля Морра. У него был бойцовский характер... Его жертва столь же значима и плодотворна, как жертва Иона Моты. Эти два человека отличались необычной структурой души; оба одинаково радостно встретили смерть»[387]. Годом позже Элиаде неизменно считал: «Хотя Мота и Марин по-разному глядели на жизнь, они одинаково сильно верили в смерть и искали ее с равным пылом... Их смерть принесла свои плоды. Она скрепила печатью ту формулировку смысла жизни и созидания, которую предложило наше поколение: главенство духовного (в отличие от главенства преходящего)»[388].

«Главенство духа», «христианская революция»... Самое меньшее, что можно заметить по этому поводу, — это то, что под пером Элиаде данные термины наполняются очень точным политическим смыслом, следов которого будет не сыскать после 1945 г. Ощущаешь почти неловкость за Клода-Анри Роке, который в ходе бесед с Элиаде в 1978 г. сделал следующее замечание: «Я предполагал, что вы довольно равнодушны к политической тематике. Но я вижу, что в этой области вам свойственны прозорливость, отсутствие склонности к иллюзиям и серьезный подход»[389]. Какими же невероятно наивными кажутся эти слова в свете политических статей Элиаде конца 30-х годов! Нельзя не отметить удивительного таланта интервьюируемого манипулировать собеседником; он с удивительным мастерством использует отсутствие у того информации. Точно так же, заявляя в начале 80-х годов, что «смерть была у легионеров самой популярной темой», а «смерть Моты и Марина стала для них образцом для подражания»[390], он не говорит неправды, а всего лишь опускает важную подробность: именно он, чьи лекции и статьи были столь пристрастны, являлся одним из основных создателей культа смерти.