Глава VI. Спасение и погибель

В этом Маркс буквально, один в один, повторяет с опережением на 60 лет путь Фрейда. «Я» имеет повреждение в виде «Оно» (какая разница в методологическом плане: «Оно» – «отчуждение» или «первородный грех»?). Человек – это динамическая система. Источник динамики – конфликт между Я и Оно...

Снимаем конфликт? Где динамика? Нет динамики? Что происходит с системой? А главное – напряженность не исчерпывается повреждением. Напряженность, порождаемая повреждением, – это напряженность первого рода (так сказать, источник истории). После снятия этой напряженности обнаруживается вторая (так сказать, источник сверхистории). Но что же это за вторая напряженность, когда над всем царит одно начало – Эрос? Фрейд – ученый. Обнаружив напряженность второго рода, он должен ее признать. Признав, назвать. Он вздыхает, говорит сквозь зубы «Танатос» и... Умирает. .

Что по существу сказал Фрейд? Он вначале заявил, что некая высшая сущность, именуемая Эрос, согревает своим огнем мир. Внутренний? Как специалист, Фрейд был сосредоточен именно на внутреннем мире человека. Но он же был не только специалист! Он был, прошу прощения, гений. Такой же как и Эйнштейн. И – Маркс. Гений на рубеже XIX и XX века (да в общем-то и всегда) мыслит шире, чем этого требует его конкретная профессия (психология, физика, социология). Метафизика Фрейда – это метафизика огня, имя которому Эрос. В содержательном смысле между фрейдовским огнем по имени Эрос и марксовским огнем по имени Творчество есть огромная разница. А в культурно-типологическом смысле разница равна нулю. Огонь он и есть Огонь. «Крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные». Ну и, разумеется, Огонь огней... И так далее.

Итак, Фрейд заявил, что есть Огонь, имя которому Эрос. И что есть повреждение, оно же вытеснение. Что вытеснение, что отчуждение... В содержательном смысле разница, конечно, огромная. А в общесистемном (культурно-типологическом, методологическом или как хотите еще) – речь идет о гомеоморфизме всего подряд: понятий, образов, метафизических метафор, подходов, аналитических схем.

У Фрейда причина вытеснения, то есть повреждения, – культура. У Маркса – история. Вновь этот самый гомеоморфизм гносеологии и метафизик. Спасение – это освобождение от вытеснения через познание оного. Тут все одно к одному.. Свобода как познанная необходимость. По сути, оставалось сказать, что возникнет после познания вытеснения, то есть снятия повреждения, то есть освобождения, то есть спасения. Что возникнет? ПОСТ- ИЛИ СВЕРХ-культура? Что заменит напряжение–1, порожденное культурой? Возникнет напряжение–2? Борьба между Я и Оно будет заменена другой борьбой? Или же напряжение просто исчезнет? И на кушетке посткультуры разляжется успокоенный (или упокоенный) постчеловек?

Как мы убедились выше, в кабинетные размышления Фрейда по поводу подобных вопросов вдруг постучалось нечто метафизическое – Первая мировая война, чей ужас для современников мы сейчас (после Второй мировой, Хиросимы и прочего) ощутить не можем. На своем горбу Первая мировая приволокла нечто еще более страшное, чем она сама – фашизм с его фундаментальным отрицанием всего, кроме Танатоса.

Фрейд не был зашоренным академическим ученым. Он был первооткрывателем и философом. Если бы он был только тонким психологом – не стал бы тратить время на занятия историей культуры, исследование египетского фараона Эхнатона и прочее. Фрейд был метафизически чуток. И когда к нему в дверь нечто постучалось, он дверь открыл.

Тяжелая болезнь превращает завершающее шестнадцатилетие жизни Фрейда в затянувшуюся мучительную агонию. Тем самым, мы вправе говорить, что о Танатосе Фрейд-ученый заговорил в конце активного исследовательского периода своей жизни. Почему заговорил? Было ли в этом предчувствие фашистской угрозы, причем угрозы метафизической? Многие считают, что да.

Восприятие фашизма (а им запахло сразу же после Первой мировой) как обычной исторической, политической и даже культурной неприятности не сподвигло бы Фрейда на столь рискованные для него апелляции к Танатосу. Фрейд не был политиком. Он не был даже социологом, как Маркс.

А раз так, то есть основания для гипотезы о том, что Фрейд увидел в первых черных всполохах фашизма вызов совсем иного масштаба. Вызов гносеологический и метафизический. Гений отвечает на вызовы такого типа всегда и при любых издержках. Даже под конец жизни и рискуя обрушить этим ответом все то, чему жизнь была посвящена. Тут и впрямь жить или умереть не важно, а важно «мысль разрешить».

Как мы убедились, с метафизической точки зрения ответ Фрейда на новый вызов, лишь олицетворяемый фашизмом, был сопряжен с колоссальными издержками. Но каково содержание этого, столь издержечного, ответа? Фрейд отрекается от монизма, являющегося светской версией монотеизма... В ПОЛЬЗУ ЧЕГО? Дуализма? Или чего-то более созвучного его изначальным чувствованиям? Нельзя по одной работе «По ту сторону принципа удовольствия» и воспоминаниям учеников об устных размышлениях учителя восстановить то, что не получило своего развития и оформления. В Дверь постучало нечто. Человек открыл дверь, остолбенел, что-то начал говорить и... Недоговорив, умер.

Постучало ли то же самое нечто в метафизическую дверь Карла Маркса? Никто из людей, всю жизнь занимавшихся исследованием Маркса, не отвечает на сей вопрос. Кое-кого из этих, причем не худших, исследователей я знал лично. И по многу часов говорил с ними об этом. Сами эти люди, в свою очередь, пытались обсуждать данный круг вопросов с совсем уже каноническими корифеями марксизма. Наверное, тут окончательный ответ в принципе невозможен. Крупные философы секулярной эпохи избегали публичных «презентаций» своих метафизических и онтологических концепций. Может быть, Маркс и делился какими-то соображениями со своими ближайшими единомышленниками. Но они молчали как рыбы. А было таких, ближайших, ну никак не более пяти человек.

Метафизика Маркса косвенно задана его проговорками, рассыпанными по многочисленным текстам. Но для того, чтобы извлечь их из текстов доказательным образом, нужно посвятить этому жизнь. Вот уж чего не собирался и не собираюсь делать. Единственное, что я могу предложить читателю, – это дедуктивный метод. Сам-то я опираюсь на свою интеллектуальную интуицию, которая меня редко подводила. Но ее я никоим образом не собираюсь никому навязывать. Подмена доказательств таким навязыванием представляется мне верхом бестактности. Просто фиксирую, что по соображениям, носящим недоказуемый характер, я уверен – Маркс лично для себя нечто формулировал и на метафизическом, и на онтологическом уровне. Зафиксировав эту мою (никому не навязываемую) уверенность и оговорив ее недоказательный характер, я перехожу к так называемым косвенным доказательствам.

Во-первых, Маркс слишком много говорил о борьбе. Не только о классовой борьбе, а о борьбе как таковой. Когда люди уровня Маркса об этом говорят так часто, то речь идет о явной или неявной метафизике. Человек для Маркса – это «существо борющееся». С кем? За что? Отдельный разговор. Ясно, повторяю, что это не борьба классов и не конкуренция. Это именно Борьба с большой буквы.

Во-вторых, Маркс слишком остро, я бы сказал, интимно остро, полемизировал с Гегелем. Маркс ощущал в Гегеле все то, что ему было глубоко чуждо. Это самое «пост», оно же «погашение Огня». Работая на одной гносеологической территории с Гегелем, будучи мыслителем сопоставимого масштаба, Маркс явно ощущал себя антитезой Гегелю, а не разработчиком его идей. Но ведь гегелевская философия очевидным образом метафизична! И, согласитесь, не может Маркс построить желательной для него фундаментальной антитезы Гегелю, не апеллируя хотя бы неявно к альтернативной метафизичности.

Метафизика Вечного Покоя Гегеля (пост-постистория, она же Финал, это Вечный Покой) не могла не превратиться у Маркса в метафизику Вечного Боя. Близость гегелевского и марксистского методов весьма обманчива и двусмысленна. Антагонист не может не начать оформление своего антагонизма на всех уровнях, включая онтологию и метафизику. Крупный мыслитель не может, вступая во внутреннюю полемику со столь же крупным мыслителем, игнорировать предельные основания. Гений – это и мыслитель, и ученый. В разные исторические периоды у разных людей эти роли находились в разных соотношениях. В большинстве случаев ученый – это главная роль. Эйнштейн – ученый. Физик. И Фрейд – ученый. Психолог.

Маркс и Гегель – философы. Философия ближе всего к «одноролевой», только лишь «мыслительской» деятельности. Но Марксу сподручнее все же быть ученым – политэкономом, социологом. Гегель не стесняется абсолютной философичности. Хотя... То же ведь – «философия истории», «философия права». Да, «наука логики» как универсальный подход к пониманию любого предмета. Однако ведь предмета!

Но это – Гегель. Маркс гораздо больше, чем Гегель, дорожит своей научной ролью. И гораздо меньше, чем Гегель, – статусом мыслителя как такового. Хотя и для Гегеля сподручнее не засвечивать свои предельные метафизические основания. И понимать философию как науку.

Ведь наука же логики! Наука, а не как-нибудь! XIX век боготворит науку. И все хотят быть ей сопричастны. Это ведь и профессиональный вопрос. Место ученого в интеллектуальной деятельности определено. А что такое мыслитель? Религия? Она не в моде. Чтобы не сказать – в загоне. Она сама цепляется за науку. И жизнь-то как построить, играя по ее правилам? Постриг принять? Тейяр де Шарден принял – попал под неумные цензурные ограничения Церкви. Но и Тейяр де Шарден хотел быть не мыслителем, а широко мыслящим антропологом.

Предельные основания – это внутренняя кухня для Эйнштейна, Фрейда... Да и Маркса! Да и Гегеля тоже... Но это-то как раз может быть достоверно реконструировано! Обсуждение того, чем именно Маркс делился с Эжени или Лафаргами, – дело недостоверное и уж очень специальное. Реконструкция же пределов, вытекающих из структурного качества построенных интеллектуальных систем, как ни странно, и надежнее, и экономнее по трудо- (и я бы сказал жизне-) затратам.

Мне очень было бы интересно ознакомиться с чьими-то достоверными исследованиями неафишируемых архивов, – Маркса, Гегеля, Гуссерля и других. Но я точно знаю, что сам я таких исследований проводить не буду. И вообще не буду, и уж тем более – в книге, посвященной не истории определенных идей, а политической теории развития.

А вот герменевтику интеллектуальных оснований я осуществить и могу, и должен. Я уже начал это делать, проводя параллели между Марксом, Фрейдом и тем, что назвал либеральной версией иудео-христианской метафизики. Иначе эту версию можно назвать «метафизикой повреждения».

Приводя к одному знаменателю Маркса и Фрейда, я вовсе не хочу сказать, что их идеи, их представления о человеке и бытии, смысле и существовании, истории, культуре и творчестве хоть в чем-нибудь сходны. Я не об идеях говорю! Я говорю о подходах, интеллектуальной архитектуре, скелетных схемах, принципах. Один и тот же подход, одна и та же интеллектуальная схематизация могут давать абсолютно разные результаты. Тождество «интеллектуальных скелетов» не означает тождества «интеллектуальных тел». Но почему бы, оговорив абсолютное несовпадение между этими самыми «интеллектуальными телами», не попытаться все же просветить тела рентгеном? И – сопоставить данные полученных рентгеновских снимков?

Снимок № 1 выявляет противоречие № 1. Таковым является противоречие между спасительным (благом) и губительным (злом). Противоречие имеет благой генезис. Оно порождено тем, что источник блага даровал человеку свой сущностный потенциал – Творчество. Именно поэтому говорится о том, что человек – венец Творения, что он создан по образу и подобию Творца, что ему должны поклониться ангелы и так далее.

Истоком коллизии является феномен творчества, дар творчества, возможность творчества. А дальше – «назвался груздем – полезай в кузов». Нет творчества без свободы воли. Нет свободы воли без выбора. Нет выбора без альтернатив. Если речь идет об альтернативе благу, то ясно, что это за альтернатива.

Это – как с оппозицией. Власть хочет такого блага как демократия? Она должна допустить искушение в виде оппозиции. А также возможность отпадения от блага. Возможность была допущена и использована. Человек поддался искушению. Возникло повреждение (первородный грех). Противоречие – спастись, исправив грех, или погибнуть, усугубив оный, – заработало. Противоречие – это как бы двухполюсная система. На одном полюсе накапливается спасительное. На другом – губительное. Нарастает напряженность. Рост напряженности создает «трассу», вектор, устремленность, историческое время. «Вчера» отличается от «сегодня» степенью этой напряженности. Достигая предела, напряженность порождает эсхатологическую молнию. Повреждение исправляется. Противоречие, порожденное этим повреждением и необходимостью с ним бороться, снимается. Такова классическая иудео-христианская метафизика в версии, которую можно назвать «либеральной», или же «версией повреждения».

Делаем снимок №2 и... Видим все то же самое... Исток №2, повреждение №2, противоречие №2, направленность №2, эсхатологию №2.

Исток №2 – тот же. Творчество. Нет высшей инстанции (Творца). Но творчество как уникальный дар... Разве не оно является исходным событием в марксистской метафизической драме?

Творчество опредмечивает мир, создает систему средств развития человеческой сущности. Предметный мир освобождает человека от пут природной необходимости. Но нет свободы без выбора, нет выбора без искушения, нет искушения без падения и нет падения без повреждения. Творчество порождает деятельность по этому самому опредмечиванию, то есть освобождению. Порождая освобождение, творчество одновременно создает предпосылки для искушения. Предметный мир можно отчуждать. Отнять у обезьяны банан, заставить обезьяну собирать бананы и не есть? Обезьяна сдохнет! Да и дрессировка, при которой она вам отдаст собранные бананы, – это уже предметная деятельность, в которой банан не средство жизнеобеспечения (ресурс), а продукт высокоорганизованной деятельности, приводящей к отчуждению бананов. Деятельность может дать неизмеримо больше и этим освободить. Но она может и отнять неизмеримо больше и этим поработить.

В деятельности есть соблазн, присвоение продукта деятельности. Соблазн вытекает из свободы, из творчества и противостоит оным. Но ведь не только противостоит! Он, предлагая выбор, и конституирует наличие этой самой, деятельностью порожденной, свободы. Выбор... Он же искушение – изыми! Уступил искушению – пал (присвоил изъятое). Пал – заработал это самое повреждение №2. То бишь отчуждение. Исток №2 – творческая деятельность. Повреждение №2 – отчуждение. Противоречие №2 – между возрастанием возможностей, творческого потенциала, творческой сущности и изъятием (отчуждением) порожденных этим потенциалом предметных и иных благ. Напряженность определяется ростом возможностей (положительный полюс) и бесчеловечностью их изъятия (отрицательный полюс).

Эта напряженность создает историческую направленность. Она наращивает сразу и человечность (творческую возможность) и бесчеловечность. Сам человек, создавая для освобождения производительные силы, в условиях повреждения под названием «отчуждение» рискует стать придатком созданного, предметом. Совсем примитивным предметом (рабом) или предметом более сложным, но еще более расчеловечивающе емким. Предметом купли-продажи. Напряженность очеловечивания (наращивание возможностей) и расчеловечивания (экспроприация того, что удалось нарастить) определяет направление, то есть историю. Которая порождает и спасение (рост творческой сущности), и погибель (отчуждение). Наконец, молния, ударяя в отрицательное, испепеляет его.

Спасение становится окончательным. Творчество освобождается от отчуждения. Таков рентгеновский снимок №2 «интеллектуального тела №2», именуемого марксизм. При рассмотрении снимка №2 оказывается, что скелет тела №2 поразительно похож на скелет тела №1. Тело же №1 – это иудео-христианство в той его версии, в которой теодицея (объяснение генезиса зла) основана на благе свободной воли, рождающей выбор, искушение, падение, повреждение, исправление в ходе истории, накапливающей и спасительное, и губительное.

Теперь рассмотрим интеллектуальное тело №3 – фрейдизм. Сделаем снова рентгеновский снимок (снимок №3). Что обнаруживается? Поразительное сходство с тем, что мы обнаружили при анализе двух предыдущих рентгеновских снимков.

Снимок №3 вновь выявляет некое благо – Эрос. Да, это не дар творчества и не его аналог, творческая деятельность. Но... В метафизическом смысле Огонь творчества и Огонь любви имеют общую природу. В любом случае – есть исток №3, этот самый Эрос. Есть противоречие №3 – между Я и Оно. Есть повреждение №3 – вытеснение. Есть направленность №3 – культура. Это в ее амбивалентном лоне возникают и новые (сублимационные) потенциалы Эроса, делающие человека человеком, и деструктивные потенциалы Оно, порождаемые разного рода табу и вытеснениями. Напряженность между этими двумя полюсами нарастает. Познав Оно, Я ударит в него молнией этого спасительного познания и... Короче, эсхатология №3 тоже без труда обнаруживается, стоит только взглянуть на этот, третий по счету, рентгеновский снимок.

Можно делать другие снимки и получать сходные результаты. Но жанр исследования предполагает скорейший переход от получения таких результатов к их осмыслению. Ну, мыслят разные исследователи в одном ключе, задаваемом «теологией повреждения»... И что? Почему они так мыслят? Это следствие их скрытой религиозности? Это не скрытая, а инстинктивная, не осознаваемая ими самими религиозность? Базовая метафора?.. Неявное парадигмальное основание? Код культуры? Всосали, так сказать, с молоком матери?.. Или же речь идет о неких, даже и не слишком замысловатых, вызовах, на которые они отвечают и как исследователи, и просто как люди? Как мыслители, желающие не только успеха на выбранном поприще добиться (кто этим мотивирован – тот не гений), а разобраться с тем, что им вменено фактом появления на свет. С безусловностью удела человеческого.

Есть ли такая, не зависящая от взятой на вооружение системы понимания происходящего, незамысловатая безусловность? Несомненно!

Человек – единственное живое существо, знающее о неизбежной смерти. Как он заполучил это трагическое, невыносимое знание? Я вовсе не хочу сводить варианты ответа на такой, конечно же важнейший, вопрос к какому-то общему знаменателю. Мы живем в эпоху, когда подобное «общезнаменательство» в принципе невозможно. Ибо кто-то верит – хочет верить, укрепляется в этой обретенной или сохраненной им вере. И для него объяснение выглядит одним образом. Мол, нарушил человек запрет, вкусил плод с древа познания и... Возжелал плода с древа жизни... Но поздно было: изгнали преступника, нарушителя запрета. И остался горемыка со знанием (о смерти прежде всего), но без того, чем оно должно быть дополнено (бессмертием).

Кто-то скажет так, а кто-то иначе. Например, что Форма, отстаивая себя (а без такого отстаивания нет и не может быть Формы), усложнялась. Усложняясь же, создала Разум. А где Разум – там и понимание того, что к чему. Разум понял, что к чему, а дальше... На то он и Разум, чтобы так или иначе осваивать то, что понял. Мало ли как еще можно объяснить, почему человек стал таким вот существом – живущим и знающим, что смерть маячит за горизонтом. Объяснения и впрямь могут быть слишком разными.

А тот факт, что человек стал именно таким существом, объединяет нас, дающих разные объяснения того, почему он... «подзалетел»... «сподобился»... и так далее...

Признаем этот факт и двинемся дальше. Человек получил не только это страшное, невыносимое для него знание. Если бы он получил только это знание, то можно было бы вслед за радикальными экологами назвать человека «смертельно опасным вирусом». Человек и станет таковым, если... Если нечто, возникшее одномоментно с этим знанием о смерти, отбросит. А само это сокрушительное знание сохранит.

Но пока что человек – это конструкция (система, сущность), на отрицательном полюсе которой находится знание о смерти, а на положительном – нечто, уравновешивающее это знание. И опять-таки, нахождение единого ответа на вопрос о содержании подобного «нечто» невозможно. Люди, имеющие разную веру (и уж тем более верующие и неверующие) никогда не сведут свои ответы к общему знаменателю. Но вряд ли кто-то откажется признать уникально-позитивной прерогативой человека творчество.

Человеческое творчество направлено на преобразование окружающего мира и самого человека. Я не хочу обсуждать генезис творчества, ибо в этом вопросе согласие, опять же, недостижимо. Творит ли сам человек... Творит ли через него нечто высшее... Я всего лишь спрашиваю:

а) имеет ли место несомненный факт человеческого творчества как уникальной способности, раскрывающей сущность человека как такового?

б) в чем уникальность человека по отношению к рассматриваемому факту этого самого творчества?

Мой выход за рамки этих двух простейших вопросов означал бы присоединение к одной из многочисленных объяснительных схем, гордо именующих себя теориями или доктринами. А этого-то я категорически не хочу делать. Я хочу задавать лишь те вопросы, ответ на которые очевиден.

Человек творит, преобразуя мир и самого себя? Вряд ли кто-то скажет «нет», не правда ли?

В чем уникальность этого творчества, тоже понятно. Никто, кроме человека, не преобразует себя параллельно с миром. И никто, кроме человека, не осуществляет фундаментальных преобразований мира за счет индивидуального творчества (творчества малых групп), причем творчества, преобразующего мир на временных интервалах, соизмеримых со временем жизни отдельной человеческой особи. Эйнштейн и узкий круг его коллег открыли субатомный мир, описали его, увидели, как воплотилось в атомном взрыве описанное ими, и даже успели отреагировать, призвав мир к отказу от оружия массового уничтожения.

Муравьи, преобразуя мир, создают муравейники. Однако ни один отдельный муравей не может изменить конструкцию муравейника. Муравьи обладают некой программой преобразования окружающей среды. Но эта программа носит видовой характер. Отдельный муравей не может внести в нее коррективы. А отдельный человек (Эйнштейн) может. Качество деятельности по преобразованию окружающей среды у человека и других живых существ несопоставимо. Скорость преобразований, их спектр, их вариативность, тип преобразующего субъекта – все совсем другое.

И, наконец, направление преобразующей активности на самого себя – это совсем уж уникально. Человеческая прерогатива. Соответственно, человеческая и только человеческая преобразующая активность (деятельность) имеет право называться творческой.

Наши рекомендации