Глава xiv. «пора, мой друг, пора»

Я предложил читателю в V части исследования начальный развернутый комментарий и десять объемных «тетрадок» из моего полевого интеллектуального дневника.

В этих десяти «тетрадках» содержится большая часть того, что найдено в ходе предыдущего странствия по извилистым путям, задаваемым различного рода политическими высказываниями, касающимися судеб развития. В них осуществляемая аналитика судеб развития превращается в политическую теорию развития. Но судьба развития не может быть ни описана, ни предсказана, ни преодолена на основе одной лишь теории. Если бы я хотел исследовать... ну, не знаю... процесс развития в России и мире... или просто развитие... Тогда, пожалуй, теория была бы тем, что только и надо обрести в ходе странствия по исследовательским маршрутам. Но если речь идет о судьбе, то обрести надо нечто большее – метафизику.

К ней-то я и собирался перейти летом 2008 года, уезжая в деревню. Ну, а потом случилось то, что случилось. Случившееся делится на общее («случившееся для всех», в том числе и для меня, разумеется) и частное (случившееся только со мной, то есть именно со мной и не с кем более). Общее – это зародыш будущих глобальных бедствий, описанный в V части книги. А частное – это сама V часть книги, которой не было бы, не свались нам на голову все то, что слишком явным образом предвещает будущие глобальные бедствия,

V часть порождена прямым вторжением в полусонную реальность командора по имени История. Она не была бы написана, не начни Саакашвили войну в Южной Осетии, не замаячь американский флот в Черном море. Но, имея подобный, сугубо прикладной, генезис, V часть оказалась теоретически продуктивной. Случайность или закономерность? Мне кажется, что закономерность. Причем давно и в каком-то смысле исчерпывающе обнаруженная и описанная Александром Блоком.

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Исследуй сколько хочешь судьбы развития – пока года глухие (а все восемь тучных путинских лет были глухими донельзя), забвение пути обеспечено. А как, не помня пути, не пребывая с ним в непосредственной – почти телесной и уж в любом случае отнюдь не только умственной – связи, понять что-то в судьбах развития? Кончились глухие годы, стала иной по своему качеству память о пути, и – надо же! – даже прикладная аналитика освобожденного от глухоты времени сама собой превращается в теорию, историософию, подлинную аналитику судеб. Ту самую, которую Хайдеггер – напомню еще раз – называл аналитикой Бытия.

Вот бы и ограничиться этой аналитикой Бытия, породившей теорию. Но тот же Хайдеггер (которого уважаю, но не люблю) с непреложной ясностью показал, что Бытия – мало. Есть еще Ничто. И именно оно взыскует не онтологии (для нее Бытия достаточно), не историософии, а метафизики.

В слове «метафизика» читатель привычно улавливает религиозный обертон и спрашивает себя и автора: «А если я светский человек – нужно ли мне все это?»

На самом деле, метафизика вполне может быть светской в случае, если светскость включает в себя представления о Ничто и его особой функции по отношению к Бытию. Был ли Хайдеггер в полном смысле слова религиозен? Светским человеком он, безусловно, не был. Но я не о человеке, а о философе. Был ли религиозен Ницше, сказавший, что Бог умер? Кто их разберет, этих философов, взыскующих последних глубин! Сами они про себя не знают, религиозны они или нет. Религиозны ли как философы... Религиозны ли они как люди – это неважно. Наверное, Кьеркегора можно назвать по преимуществу религиозным философом... Но можно ли быть религиозным философом только по преимуществу? Наверное, Сартра можно назвать почти нерелигиозным философом. Но можно ли быть «почти нерелигиозным» философом?

Религия – это то, что отвергает разного рода «по преимуществу» и «почти». «Всё или ничего», – сказал философ Брандт, герой одноименной поэмы Ибсена. Но был ли этот философ религиозным, да и сам Ибсен? Кроме того, само это высказывание возвращает нас к Ничто. Ибо альтернативой тому, что Брандт называл «всё», он полагает «ничего». Но, может быть, это «ничего» еще весомее, чем «всё»? И не сопричастно ли оно тому Ничто, которое подробно исследовали экзистенциальные философы – как почти религиозные, так и почти нерелигиозные..

«В твоем Ничто я Всё найти сумею», – сказал гетевский Фауст Мефистофелю задолго до того, как Хайдеггер противопоставил Бытию некое не очень проартикулированное Ничто. Но может ли Ничто быть проартикулировано? А если не может, то чем должна заниматься изучающая его метафизика? Если не артикуляцией, то чем?

И каково же светское содержание, вкладываемое в Ничто? Если, конечно, есть такое объективное содержание, если в светской экзистенциальной философии разговоры о Ничто не психологизированы полностью. Ну, а если даже они психологизированы? Что тогда? Тогда вскоре обнаруживается, что Ничто экзистенциалистов и Танатос Фрейда крайне близки друг к другу. Насколько близки? Близки или тождественны?

Уже одни эти вопросы выводят нас на метафизическую тропу, которая отличается от проторенной дороги, по которой идет нормальный исследователь, примерно так, как тропинка в костромском лесу, по которому я блуждал, размышляя о метафизике, – от Ленинского проспекта, по которому я несся, взыскуя политических диалогов, после того, как летний отпуск был прерван. Так давайте затормозим, выйдем из комфортной политической машины, комфортной даже в том случае, если она все больше напоминает танк, и пройдем по метафизической тропке.

По понятным (и уже обсужденным выше) причинам мне было нужно разметить путь по метафорическому Ленинскому проспекту реал-политики временными вехами. То есть датировать каждую интеллектуальную тетрадку. Гарантировать аутентичность текста сделанной датировке. А значит – придать излагаемому вид полевого дневника, путевых заметок, делаемых геологом, географом, ботаником, – словом, любым путешественником, «добывающим» артефакты и описывающим оные одновременно с их «добычей».

При переходе на метафизическую тропу мне (опять-таки по вполне понятным причинам) все это абсолютно не нужно.

Но это не значит, что мне не нужен диалоговый метод, с помощью которого я получил на предыдущем этапе все мало-мальски ценные результаты. Я буду продолжать вести диалог с теми или иными – теперь уже не политическими, а в полном смысле слова интеллектуальными – оппонентами. Острота полемики с такими оппонентами не имеет ничего общего с конфронтационностью. А поскольку кому-то может показаться, что это не так, то я не только оговариваю свое отношение к полемике, но и заранее извиняюсь перед всеми оппонентами, дабы не быть заподозренным в наличии каких бы то ни было не гносеологических мотиваций к подобному диалогу.

Оговорив это, я мог бы приступить к метафизическому путешествию по узкой и некомфортной тропе, памятуя, что часто тропы эти повисают над бездной и становятся уже волоса и острее лезвия бритвы. Но стоит, пожалуй, все-таки обратить внимание читателя еще на одно, в общем-то весьма очевидное обстоятельство.

Переходя на метафизический этап путешествия, я не отменяю его цель – исследование судеб развития и только развития. Соответственно, метафизика, которой я посвящу следующую часть своей книги, будет метафизикой развития. Диалоговый же режим предполагает выявление подобной метафизики через то, что является ее отрицанием. То есть через обнаружение метафизики, враждебной развитию.

Наверное, метафизику развития можно обсуждать иначе. Но, во-первых, мне лично в принципе неочевидно, что в XXI веке иной формат обсуждения метафизики развития сколь-нибудь продуктивен. А во-вторых, я хочу остаться верен той стихии панполитизма, которая мной изначально заявлена. Если судьба – это политика и мы обсуждаем метафизическое в том, что касается судьбы развития, а не развития вообще, то куда денешься от политики? А где политика – там борьба, где борьба – там враги. Не мои личные, а развития.

Иногда эти враги развития просто отрекомендовываются в качестве таковых.

Иногда же они ничего не говорят о развитии или даже хвалят его, но при этом атакуют нечто, без чего развитие невозможно (ну, например, Историю – какое и впрямь без нее развитие?).

А иногда мои оппоненты говорят вовсе не о развитии, но о чем-то таком, что требует от меня полемического ответа. А ответ этот позволяет что-то дополнительно уточнить в том, что касается искомой нами метафизики развития.

В любом случае – моя полемическая острота носит сугубо исследовательский характер. И является слагаемым исследовательского стиля, не более, но и не менее.

Сделав все необходимые уточнения, я могу выйти из машины. Той самой, на которой мы доехали до конечной точки исследовательского маршрута. Я могу, обнаружив в этой конечной точке сущность по имени «теория», побеседовать с нею и попрощаться. Попрощавшись же, сказать себе «пора, мой друг, пора» – и двинуться в неизвестное по петляющей метафизической тропке.

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит...

...На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Казалось бы, и прекрасные, и неоспоримые строки Пушкина. Но ведь Блок (любимый мною ничуть не меньше, чем Пушкин) пишет:

И вечный бой! Покой нам только снится...

А гораздо менее любимый мною Булгаков?

Он не заслужил света, он заслужил покой».

Так покой или вечный бой? Снится покой или он фундаментально реален?

НУ, ВОТ.. ТРИ ЦИТАТЫ ИЗ РУССКОЙ КЛАССИКИ – И МЫ УЖЕ ВО ВЛАСТИ МЕТАФИЗИКИ PAR EXCELLENCE, УЖЕ ДВИЖЕМСЯ, СОЙДЯ С ПРОТОРЕННОГО ПУТИ, ПО КОВАРНОЙ И ВОВСЕ НЕ БЕЗОПАСНОЙ МЕТАФИЗИЧЕСКОЙ ТРОПКЕ.



ЧАСТЬ VI. ВОЙНА С РАЗВИТИЕМ

Глава I. «Скверна» развития

Мы отвлеклись на политически актуальное... Это отвлечение может или помочь, или помешать нам разобраться в проблеме развития. Помочь оно может только в одном-единственном случае: если мы, сохранив метафизическое начало в недрах политически актуального, сумеем теперь, не отрекаясь от политики, высвободить это начало. При таком высвобождении политическая метафизика должна естественным путем превратиться в метафизику развития как такового. Но значит ли это, что мы можем от политически актуального перейти к чему-либо неактуальному?

Ни в коем случае! Если мы, перейдя к метафизике развития как таковой, потеряем «политический нерв», это будет невосполнимой потерей. Выигрыш же мы можем получить, только если:

– во-первых, от политически актуального перейдем не к какой попало метафизике (будь то даже метафизика развития), а к чему-то метафизически актуальному,

– во-вторых, политически актуальное и метафизически актуальное окажется взаимосвязано.

Но может ли быть найдено такое метафизически актуальное содержание? Разве корректно говорить о метафизически актуальном? Совместима ли вообще метафизика и актуальность?

Размышляя об этом, я предъявил определенный счет себе самому. «Вот ты, – сказал я себе, – говоришь, что никто из находящихся на чужом для тебя (ну, скажем так, белом) поле не говорит о развитии. А собственно, почему ты так считаешь? И на основании чего? На основании того, что об этом не говорят высокие чины, что нет соответствующих выступлений по телевидению и разворотов в известных политических изданиях? Но разве это достаточный повод для столь огульного утверждения?»

А если все же что-то есть? Я собрал своих коллег, попросил их сделать мониторинг высказываний на данную тему лиц (не только высокостатусных), принадлежащих к не разделяемой, но уважаемой мной белой идеологии. Причем высказываний – за рамками обычного круга популярных СМИ, ориентированных все-таки на политику.

Собранный урожай вряд ли можно назвать обильным. Однако должен признать, что в очень важной для белой идеологии православной среде давно идет вполне содержательная дискуссия о развитии. Только вот эту дискуссию... то ли не замечают, то ли держат в загашнике. А она, между прочим, очень тонко сопряжена с рядом других метафизических дискуссий, которые вроде бы развития не касаются. И при этом имеют некий специфический обертон, вполне не чуждый всему сразу – и политике, и теории развития.

Но вначале все же о том, как разворачивается православная дискуссия на тему развития. Самую глубокую и содержательную аналитическую разработку я прочел не в политических газетах и политических же журналах, а в «Московском психотерапевтическом журнале» (№3 за 2005 год), где М.Миронова очень внятно разбирает альтернативные подходы к столь важному для нас всех вопросу в своей статье «Категория "развитие" в психологии и христианской антропологии».

М.Миронова очень тактично и одновременно аналитично рассматривает точки зрения, существующие внутри того сообщества православных интеллектуалов, в которое она сама очевидным образом входит. Как психолога, М.Миронову интересует, по ее собственным словам, прежде всего, «проблема переосмысления категории "развитие" в контексте христиански ориентированной психологии». Однако ее аналитика, как мне представляется, важна не только для психологов, но и для всех, кого волнует проблема развития как такового.

Ведь не зря М.Миронова уже в заглавии своей статьи говорит не только о соотношении проблемы развития с психологией (христиански ориентированной, как она уточнит ниже), но и о соотношении той же проблемы развития с христианской антропологией.

Я уже упоминал, что не раз наталкивался в своей деятельности на очень серьезные и отнюдь не либеральные политические элитные группы с корнями в советской высшей страте, для которых вообще ненавистно или, по крайней мере, совершенно чуждо развитие как таковое. Само слово «развитие» вызывает в этой среде глубочайшее психологическое отторжение. Поскольку я никогда не злоупотребляю сведениями, почерпнутыми в частных беседах и на узких «круглых столах», то в открытой печати я и мог ограничиться только указанием на наличие подобных групп. Без всяких конкретизации, которые я никогда себе не позволю как по причине элементарного человеческого такта, так и из политических соображений.

Ведь группы, о которых я говорю, искренне патриотичны и к государственности (как к советской, так и пред- и постсоветской) относятся с глубоким трепетом. То, что в этих группах укоренилось такое отношение к развитию, никак их не демонизирует. Напротив, я и оговаривал-то наличие таких групп потому, что они для меня индикативны. Обладая и политическим опытом, и обостренной чувствительностью к угрозам государственной целостности, эти группы, видимо, имеют свои основания для подобного отношения к развитию.

Весь вопрос для меня состоял и состоит в том, сводятся ли эти основания к тому, что лозунг «развитие», провозглашенный в «эпоху перемен», привел к разрушению страны и глубочайшему социальному регрессу? Или же все-таки у этого крайне негативного отношения к развитию есть более глубокий и фундаментальный генезис?

М.Миронова (еще раз подчеркну – с глубочайшим тактом и деликатностью) артикулирует некие возражения против развития, которые кто-то высказал публично, а кто-то, как она говорит, «в частных разговорах». В том-то и беда, что данная тема прорабатывается в основном в этих самых частных разговорах. И, соответственно, не может быть предъявлена в качестве одного из пунктов национальной повестки дня.

Но М.Миронова обращает внимание на то, что тема развития обсуждается все же не только в частных разговорах. Она предлагает к рассмотрению работу священника и психолога Андрея Лоргуса «Методологические проблемы идеи развития». Отец А.Лоргус дал свое понимание этих проблем в докладе на совещании «Преподавание в православных школах вопросов творения мира, жизни и человека». Совещание проводил 29 октября 1999 года Отдел религиозного образования и катехизации Московского Патриархата, доклад о. А.Лоргуса был опубликован в 2000 году в сборнике «Шестоднев против эволюции» (издательство «Паломник»).

Суммируя возражения против развития, почерпнутые из указанного сочинения о. А.Лоргуса и своих частных источников, М.Миронова формулирует тезисы православных теоретиков, рассматривающих развитие со знаком минус. В большинстве случаев М.Миронова основывается на прямых цитатах из о. А.Лоргуса.

Тезис 1 сформулирован в виде такой прямой цитаты: «Существуют явления, прямо противоположные развитию: явления деградации и регресса. И именно православная мировоззренческая точка зрения больше всего склоняется к ним. Представления о мире, разрушающемся и распадающемся, представления о личности человека, деградирующей, и истории человеческой, находящейся в непрерывном регрессе, свойственны православному пониманию мира и прямо противоположны идее развития».

Тезис 2 сформулирован тоже в виде прямой цитаты: «Духовный опыт показывает, что в настоящее время большинство людей находится в состоянии падения». Комментируя эту цитату, М.Миронова дополнительно указывает, что в кругах тех, кто против развития, много говорится о том, что феномен падения во всей его полноте будет наблюдаться в самые последние времена, о которых повествует Откровение Иоанна Богослова. И что, с точки зрения этих кругов, данное обстоятельство служит дополнительным подтверждением тому, что человечество лишь регрессирует в процессе истории.

Тезис 3 сформулирован опять же в виде прямой цитаты: «Библия не может смириться с таким представлением о человеческом существе, в котором интеллект, психика, речь и иные, собственно человеческие проявления жизни, возникли постепенно в результате развития».

Тезис 4... И вновь – прямая цитата из А.Лоргуса, приводимая М.Мироновой: «В христианском мировоззрении нет места представлению о развитии, в котором некая сущность может порождать и изменять себя "из себя же", не идет здесь речи и о необходимости развития более сложных форм из более простых».

Тезис 5 (который, в отличие от предыдущих, М. Миронова формулирует не в виде прямой цитаты, а, значит, опираясь еще и на свои частные источники): человек не изменился со времен Адама, так как образ Божий был вложен в него при сотворении. Поэтому ни о чем новом в человеке – а следовательно, о его развитии – не может идти речи; правильнее говорить о совершенствовании того, что уже было заложено.

М.Миронова никоим образом не пригвождает А.Лоргуса к позорному столбу в духе перестроечного агитпропа, которому мне пришлось уделить такое большое внимание. Она без тени иронии выражает благодарность о. А.Лоргусу за то, что он «заострил внимание на действительно существующих противоречиях между традиционными психологическими и богословскими представлениями».

Я могу только присоединиться к позиции М.Мироновой во всем, что касается оценки сочинения А.Лоргуса. И впрямь, надо выразить благодарность православному интеллектуалу, внятно сформулировавшему то, что в размытом виде существует и обсуждается в определенных интеллектуальных кругах, чье влияние отнюдь не ограничено (заявляю об этом со всей ответственностью) психологами, с которыми общалась М.Миронова. Я с психологами, увы, в отличие от М.Мироновой, общаюсь мало. А с политиками и близкими к политике интеллектуалами – много. И утверждаю, что группы, оценивающие развитие в полном соответствии с тезисами, которые были приведены выше, и широки, и влиятельны.

Вести полемику с такими группами на публицистическом уровне совершенно бессмысленно. Столь же бессмысленно, более того, пошло и унизительно, восклицать: «Ах, у нас и Путин, и Медведев призывают к развитию, а вы его отметаете с порога, называете фантомом, химерой, заблуждением, в лучшем случае, ложной ученостью!» Члены указанных групп могут не разделять представлений Путина и Медведева даже по самым ключевым вопросам, но при этом быть лояльными гражданами, государственниками, патриотами, имеющими право как на высказывание своей позиции, так и на ее отстаивание.

Кроме того, всегда можно сказать, что Путин и Медведев высказались по поводу развития с политических и технократических позиций, а здесь речь идет о рассмотрении развития с позиций духовных. И это не одно и то же.

И, наконец, вашему покорному слуге одно внятное слово (например, процитированного выше А.Лоргуса) дороже любого лояльно-размытого словоблудия тех, кто будет лепетать про развитие потому, что это созвучно указаниям руководителей партии и правительства. Но...

Но любой специалист по общественному сознанию скажет вам, что наличие вышеназванных тезисов, коль скоро они имеют весомую элитную и общественную поддержку, не позволяет выдвинуть идею развития в виде идеи консенсусной.

Вы призываете все общество и всю элиту отбросить идеологические разночтения и поддержать, казалось бы, очевидную в своей позитивности и безальтериативности идею развития, а вам говорят: «А откуда вы взяли, что эта идея очевидна? Тем более безальтернативна и позитивна? У нас, например, совершенно другая точка зрения. И вы своей плетью национально-государственнической аргументации наш духовный обух не перешибете. Вам надо какое-то там развитие во имя победы в противостоянии с врагом государства. Мы тоже хотим противостоять врагу государства. Но мы знаем, что есть еще враг человеческий и что выше задачи спасения государства стоит задача спасения души. И вы нам это самое развитие не подбрасывайте! Ишь ты, "позитивное", "безальтернативное", "консенсусное". Что нам ваши мирские приоритеты? У нас есть приоритеты совсем иного порядка!»

А тут из-за спины этой аргументации (в принципе АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНОЙ И ВНЯТНОЙ) слышится второй, собственно политический, так сказать, голос: «Хватит, хватит... Доразвивались при Михаиле Сергеевиче...» И опять-таки – что скажешь? И впрямь доразвивались.

Поскольку я убежден, что оба эти голоса – духовный и политический – суть одно целое, то возникает крайне сложная ситуация. Ну и слава богу, что она крайне сложная! Иначе нам пришлось бы избыточно политизировать обсуждение развития и слишком разбавлять это обсуждение собственно политической проблематикой... Разрушительность дебольшевизации... Рамки политической рациональности в вопросе об убийстве царской семьи... Все это, конечно, важно. Но только вкупе с настоящей теоретической проблематикой.

Наличие такого внятного оппонирования развитию, которое заявлено отцом А.Лоргусом, позволяет нам сделать шаг вперед и начать обсуждать развитие как таковое, переходя от прикладной – к общей политической метафизике.

Внимательно ознакомившись с работой А.Лоргуса «Методологические проблемы идеи развития», я обратил внимание на некоторые моменты, которые М.Мироновой, в силу ее профессиональной ориентированности, не показались особо существенными. Мне же представляется, что без рассмотрения этих моментов беседа о метафизических pro и contra в вопросах развития рискует погрязнуть в частностях. Очень интересных, в том числе и для меня, но в политическом отношении не имеющих решающего значения.

Прежде всего, речь идет о построении работы А.Лоргуса. Он делает свой доклад в связи с дискуссией о дарвиновской теории эволюции, развернувшейся в определенных религиозных кругах и породившей совещание Отдела религиозного образования и катехизации Московского Патриархата на тему «Преподавание в православных школах вопросов творения мира, жизни и человека». В теории Дарвина есть ряд моментов, болезненных для христианского сознания. Причем именно для сознания не слишком, так сказать, усложненного. И при этом обремененного всеми сомнительными приобретениями нынешней российской эпохи, к числу которых, конечно, относится абсолютное пренебрежение ко всему, что сформировало на настоящий момент человечество.

Такое современное российское сознание (к сожалению, его приходятся объективно оценивать как регрессивное), взяв на вооружение что угодно – от радикального демократизма до своеобразно понимаемой религиозности («а почему бы нет, у нас плюрализм, могу выбрать и такой прикид»), – категорически отметает все остальное: «У меня новые ценности, а тут лезут с каким-то Дарвином, получается, что я от обезьяны произошла, а мне при моих новых ценностях это ну никак не подходит».

По сути именно это, как мне помнится, заявила одна школьница, подав вместе с отцом судебный иск с требованием, чтобы школа прекратила навязывать учащимся, имеющим религиозные ценности, Дарвина. Позиция школьницы и ее отца не случайно оказалась в фокусе внимания ряда телевизионных каналов. Все это явным образом отдавало пиаром с политической окраской.

Беспокойство вызывает не сама эта позиция, а способ ее обсуждения. Ведь российская школьница и ее отец – не первооткрыватели в данном вопросе. Таких исков в мире было множество, особенно в конце XIX – начале XX века. Вызов дарвинизма мучительно осваивался христианством. Одним способом этот вызов осваивал Ватикан, другим – Российская империя и Русская Православная Церковь. И в том, и в другом случае существовала церковная иерархия, чей вердикт был обязателен для верующих. И тут надо говорить не о способе, а о способах принятия вызова, который и впрямь был достаточно болезнен для религиозного сознания.

У протестантов иерархии, способной вынести окончательный вердикт, не было. Именно поэтому наиболее яростно против Дарвина ополчились некоторые течения в протестантизме, особенно американском. И вели бои против Дарвина очень долго. А иные ведут до сих пор, хотя большинство вполне религиозного американского общества воспринимает это как мракобесие. Но за то время, пока шли эти бои против дарвинизма, «воюющими сторонами» было столько сказано, что, казалось бы, навеки усвоено: такие бои не нужны никому. Ни науке, ни церкви.

Что касается Ватикана, то он, в свойственной ему гибкой манере, очень быстро справился с вызовом. Конечно, всегда («всегда» – это до второй половины XX века) сохранялись радикальные клерикальные круги, которые отрицали Дарвина. Но это уже не было мнением всего церковного Института.

Скажут: «Ватикан нам не указ». И я полностью соглашусь. Хотя... На уровне МЕТОДОВ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РАБОТЫ – почему бы и не поучиться (сохраняя при этом и систему ценностей, и аутентичность православной позиции)? Но и впрямь ведь не указ. Заемным опытом сыт не будешь. Однако есть же и свой опыт! Он для нас тоже не указ?

Граф Алексей Константинович Толстой никогда не был отлучен от православной церкви, в отличие от графа Льва Николаевича Толстого. Кроме того, Алексей Константинович Толстой никогда не был либералом и очень сдержанно (мягко говоря) относился к революционным демократам, в отличие от графа Алексея Николаевича Толстого.

В стихотворении, которое я приведу ниже, это выражено напрямую в его оценке нигилистов (то есть революционных элементов Российской империи). Эта его экстремально-негативная оценка, весьма тогда «немодная», никак не добавила ему популярности ни в либерально-буржуазных, ни в фрондирующих аристократических салонах России. Но он дал эту оценку потому, что таково было его мировоззрение. И он не хотел им поступаться – ни в угоду либеральной моде, ни в угоду странным течениям противоположного рода. Дал он ее по одному частному поводу.

М.Лонгинов – начальник Главного управления по делам печати в 1871–1875 годах, поддавшись давлению неких крайних (как сейчас сказали бы, контрмодернистских) группировок, всего лишь попытался запретить одно из произведений Дарвина. Повторяю – всего лишь попытался! Пошли слухи (разумеется, обоснованные, но слухи), что он это сделает. И граф Алексей Константинович Толстой на эти слухи откликнулся своим известным стихотворением «Послание к М.Н.Лонгинову о дарвинисме».

Это «Послание» советский агитпроп тоже не любил, поскольку слишком уж сильно граф «приложил» нигилистов, то есть революционных демократов, то есть предтеч большевиков (по каноническому определению Ленина – «декабристы разбудили Герцена» и так далее). Но стихотворение стало суперпопулярным уже в момент его написания и оставалось таковым весь XX век.

Это стихотворение убило все попытки перенести на российскую почву протестантские (или католические в их радикально-инквизиторском исполнении) методы борьбы с Дарвином. Мне казалось, что стихотворение знает каждый образованный человек. В общем-то, так и было лет 30 назад. Кто-то цитировал наизусть, кто-то кусками. В школах стихотворение изучали. Не учили наизусть «от и до», как «Песню о Буревестнике», но изучали. А наиболее яркие фрагменты стихотворения вошли в быт достаточно широких кругов... ну, примерно так, как цитаты из Ильфа и Петрова вошли в быт несколько более широких кругов...

А. Лоргус не знает этого стихотворения? Его бэкграунд хочет в очередной раз «по полной программе наступить на те же грабли»? Кто-то готов так же прямолинейно, как М.Лонгинов, начать работать с наукой вообще и теорией эволюции в частности по прошествии конкретно 136 лет? Уже не в ХIХ и не в XX, а в XXI столетии?

А зачем? Нет, вы мне объясните, зачем? В чем какая-то политическая целесообразность? Если даже речь идет о том, чтобы установить в стране абсолютно жесткий теократический режим, то это все равно не так делается! Россия не Иран, но и в Иране это не так делается! Главное, что будет этот теократический режим делать? Гоняться за сторонниками Дарвина и ждать, пока очередные научно-технические революции создадут такие виды оружия, против которых стареющий потенциал, унаследованный от СССР, окажется бессилен? Соединять работу a la М.Лонгинов с развитием нанотехнологий?

Но главное все-таки метафизика... Поскольку я хочу СРАЗУ обсуждать и ее, и политику, я все-таки приведу дословно метафизически небессмысленное стихотворение А.К.Толстого. Тем более что оно столь же небессмысленно с политически-прикладной точки зрения.

Я враг всех так называемых вопросов.

Один из членов Государственного совета

Наши рекомендации