Карякин о друзьях и учителях 11

АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН 13

АНДРЕЙ САХАРОВ 34

АЛЕСЬ АДАМОВИЧ 42

ЮРИЙ ДАВЫДОВ 53

БУЛАТ ОКУДЖАВА 69

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ 77

МЕРАБ МАМАРДАШВИЛИ 100

ЛЕВ КОПЕЛЕВ 104

ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ 107

ЛИДИЯ ЧУКОВСКАЯ 115

АЛЬФРЕД ШНИТКЕ 122

ОЛЕГ ЕФРЕМОВ 130

ЛЕВ РАЗГОН 134

ЭЛЕМ КЛИМОВ 136

ЮРИЙ ЩЕКОЧИХИН 147

АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ 150

АЛЕКСАНДР ЗАПАДОВ 156

ЭРНСТ НЕИЗВЕСТНЫЙ 160

ВИТТОРИО СТРАДА 175

Друзья о Карякине185

ВЛАДИМИР ЛУКИН 187

АНАТОЛИЙ ЧЕРНЯЕВ 197

АНАТОЛИЙ КУЦЕНКОВ 200

ВЯЧЕСЛАВ Вс. ИВАНОВ 204

ФАЗИЛЬ ИСКАНДЕР 214

НАУМ КОРЖАВИН 221

ЮЛИЙ КИМ 226

ИННА ЛИСНЯНСКАЯ 234

ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ 237

ОЛЕГ ХЛЕБНИКОВ 239

ЕВГЕНИЙ СИДОРОВ 244

ЛАРИСА МИЛЛЕР 248

МАРИНА КУДИМОВА 250

НАТАЛИЯ ВАНХАНЕН 254

ОЛЬГА КУЧКИНА 256

АЛЕКСАНДР КАЦУРА 260

КСЕНИЯ АТАРОВА 270

КАРЕН СТЕПАНЯН 275

НИКОЛАЙ АНАСТАСЬЕВ 279

АНАТОЛИЙ МЕДВЕДЕНКО 283

ХУАН КОБО 289

КОНСТАНТИН ШИЛОВ 295

АЛЛА ЛАТЫНИНА 307

ПАВЕЛ КРЮЧКОВ 313

МАНАНА МЕНАБДЕ 319

ЮРИЙ ЛАРИН 328

АНДРЕЙ КРЫЛОВ 332

ВЛАДИМИР ИЛЮШЕНКО 338

ЮРИЙ СОЛОМОНОВ 344

МАРИЭТТА ЧУДАКОВА 350

СЕРГЕЙ КРАСАВЧЕНКО 360

СЕРГЕЙ ФИЛАТОВ 373

МИХАИЛ РОЩИН 378

БОРИС ЖУТОВСКИЙ 381

ЮРИЙ РОСТ 384

Праздник, который всегда Карякин! 389

Человек лицейской дружбы

(От составителя)

Как-то ночью, кажется в конце мая 2008 года, раздался звонок. Эрнст Неизвестный из Нью-Йорка. Говорил коротко и жестко:

«Ира, завтра ложусь на операцию, может и помру. Хочу, чтобы ты сказала Юре. Прочитал его книгу («Перемена убеждений»- Сост.). Кажется, очень понял его, да и себя, кстати. Я – одинокий волк, сам себе монархия, мне никто не нужен. А Юра – человек лицейской дружбы. Он любит друзей и через любовь познает, понимает их и себя».

Говорят, дружба – вещь круглосуточная. На такую дружбу Карякин не всегда способен, хотя в отношении своих очень близких друзей – писателя Юрия Давыдова, школьного товарища Лени Пажитнова, некоторых своих старших товарищей, особенно в тревожные дни их болезни – да, был способен.

Но всю жизнь его наполняла творческая дружба – и на этом пути друзей было у него много. Ему вообще везет на дружбу, может быть, потому что он всегда открыт людям, ему интересны творчески сильные люди и он не боится идти к ним навстречу, «заражаться» их талантом и энергией и отдавать им щедро свои мысли, свои чувства-образы. В дневниках он пишет, а мне говорил бесчисленное количество раз, что нет и не было для него высшей награды в жизни, чем общение и упоительные разговоры с Булатом Окуджавой или Фазилем Искандером, чем поглощающая ум и сердце работа с А.Д.Сахаровым, с А.Н.Яковлевым и с Элемом Климовым. Короткие встречи и тихий разговор с Альфредом Шнитке, многолетнее наблюдение над тем, как работает Юрий Любимов (пропадал у него в театре одно время дни и ночи), ставшие традиционными в последние годы жизни в Переделкино вечерние посиделки у Юрия Владимировича Давыдова давали ему не меньше, чем совершенно запойное чтение русской и мировой классики. А читал он всю жизнь поразительно много. Все книги в его библиотеке, художественные альбомы, журналы, даже газеты – испещрены пометками. «Какой я писатель, я – читатель» - нередко шутит он. И недаром его так и не реализовавшая пока мечта – создать «Дневник русского читателя». А влияние на него двух русских писателей - Достоевского и Солженицына – о чем Карякин сам пишет в дневнике – определили, в конечном счете, его, Карякина, жизненный и творческий путь.

У Карякина есть еще одна поразительная черта: он любит открывать таланты в людях и радоваться этим талантам. Скольких друзей, даже меня – подталкивал: «Пиши, вот как рассказываешь, как чувствуешь – только искренне, без капли вранья и самодовольства – пиши! ». Вдруг вспомнилось, как в далекие уже 80-е годы пришел к нам без звонка паренек из Сибири и протянул Юре увесистую папку с рукописью: «Я вот читал Вас, и читал Ваш “Дневник Юры Рябинкина” и статью о Хроникере в “Бесах” А еще о Подростке, как он начал “припоминать и записывать” и решил все написать». И получился из этого парня хороший литератор и журналист.

По гамбургскому счету Карякин всегда находит дружбу у людей достойных и благодаря этой дружбе сам развивается, выделывает себя в человека, находит свое «самостоянье».

Пушкинский лицей был для него образцом дружбы, непредательства, любви на всю жизнь. «Лицей, который не кончается…» - может быть, самая светлая и любимая его работа молодых лет. «Веселым именем Пушкин» сам не раз спасался, когда слишком глубоко погружался в Достоевского, когда одолевали его сомнения и порой трагическая безысходность. Порой будто примерял на себя писательские судьбы. Вот запись из его дневника:

«Страшная беда писателей русских, да и вообще русских людей после Пушкина в том, что у них стало исчезать чувство дружбы. Дружба сильнее, важнее и труднее - любви. Ни в ком это чувство так не воплощено было, как в Пушкине. И никто, пожалуй, так остро, больно и скрыто не ощущал и не выражал этой потребности в дружбе, как Достоевский. Был у него самый близкий друг – брат Михаил. Но не было у него своего Дельвига, своего Горчакова, своего Пущина. О, как он мечтал о них.

Убежден, что эта жажда дружбы была у него, как все главное, втайне, скрыто. А иногда прорывалось вдруг невероятными протуберанцами: речь Алеши у "Илюшиного камня", в "Сне смешного человека" и - буквальным взрывом - в Речи о Пушкине».

Когда замерещилась мне эта книга (как подарок моему любимому Каряке к 22 июля 2010 года), собрала я, прежде всего, написанное Карякиным о его друзьях и учителях. Многие уже ушли из жизни. О многих он и писал, к большому его горю, тогда, когда друзья уходили. Эти очерки, эссе и – к несчастью - некрологи помещены в первом разделе этой книги.

Но сколько друзей живут, творят, дарят нам свой талант и радость общения. «Летит над Россией: “Мы живы! Мы живы!”» (Фазиль Искандер). Вот и захотелось мне к Юриному юбилею - собрать его друзей. Собрать всех за одним столом – Юра во главе стола, привычно распоряжается, кому налить и кому говорить. Конечно, многих лестных слов не потерпит, но пусть они будут на бумаге. Людям, даже самым скромным, всегда интересно разглядывать себя на фотографиях, особенно сделанных в молодости, да и прочитать о себе хорошие слова – тоже не грех. Удивительно и радостно было мне, когда стала обзванивать друзей и все говорили: «О Юрочке, конечно, напишу». Книга стала разрастаться. Поздравления, тосты, серьезные и шуточные, иногда ироничные, но всегда дружеские и теплые – собрала я во второй части книги.

А когда работа была уже почти завершена, мой племянник Виктор Зорин принес сделанную им видеозапись из Дома Булата Окуджавы, где 23 июля 2005 года мы весело и беспечно, как молодые, отмечали 75- летие Карякина. Тогда Оля Окуджава придумала, а сын ее Антон (мы все зовем его Буля ) - сделал презабавный бейджик, который вручался каждому гостю: «Юрию Карякину – 75. Карякин, ты что, одурел?». И пусть не обессудит меня читатель за примкнувший к книге раздельчик «Как важно не быть серьезным». Это был праздник! И хочется его повторить. Хотя войти уже в ту счастливую реку – увы! - не можем.

Ирина Зорина

КАРЯКИН О ДРУЗЬЯХ

И УЧИТЕЛЯХ

АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН

Из Дневника Карякина

Разрыв с коммунизмом (не просто как с явлением идеологическим, социально-политическим, но и как с явлением мировоззренческим) должен был неминуемо начаться с осознания несовместности, такой же несовместности коммунизма и культуры, какая – несовместность - существует между злодейством и гением.

Если путь победы коммунизма - это крестовый поход против культуры, то путь разрыва с ним - путь возрождения культуры.

Ну, а тут, при всех общих закономерностях этого пути, у каждого «шестидесятника» была своя дорожка, своя тропка... И если говорить о моей дорожке, о моей тропке, то это прежде всего, больше всего ЛИЧНОЕ ВЛИЯНИЕ таких двух людей, как Достоевский и Солженицын.

С первого прочтения «Бесов» (в начале 50-х годов) и с первого прочтения «Одного дня Ивана Денисовича» (ноябрь 1962) я почему-то вдруг сразу понял: это - мое, это - компас.

Теперь я уверен: человек, прочитавший, переживший как свое всего Достоевского и всего Солженицына, получает прививку против коммунизма уже навсегда.

Путь гениальных одиночек (Достоевский, Солженицын, Замятин, Бунин, Пришвин, Бердяев, Булгаков, Франк...) подготовил перелом в сознании уже десятков и сотен «шестидесятников», а те, своей незаметной работой - в какой-то и немалой, наверное, (выяснится) степени - подготавливали уже действительно сравнительно массовый разрыв с коммунизмом в конце 80- начале 90-х. Но все-таки по-настоящему не внешнего (идеологического социально-политического), а внутреннего (духовно-мировоззренческого) разрыва с коммунизмом для масс, для миллионов еще не произошло.

А.И. Солженицын точно обозначил этапы духовного разрыва с коммунизмом: жить не по лжи, не соучаствовать; раскаяние, искупление.

ПОХОД, ЗАДУМАННЫЙ НА ДЕСЯТИЛЕТИЯ…

(От «Одного дня Ивана Денисовича» до «Красного колеса»)

Знаете ли вы, сколь может быть силен один человек?

Ф.Достоевский

Когда в ноябре 1962-го был опубликован «Один день Ивана Денисовича», потрясение – и у нас, и во всем мире – было беспримерным. Пожалуй, никогда еще первое произведение безвестного доселе автора не производило столь всеобщего и оглушающего впечатления, столь небывалого и непосредственного отклика.

Но далеко не сразу и далеко не все (даже и до сих пор) поняли, что произошла не какая-то социально-политическая сенсация разоблачения сталинизма, а настоящий взрыв духовно-нравственного-религиозного сознания. Словно взрыв первой атомной бомбы, только несущей не смерть, а освобождение, воскрешение, жизнь.

И уж совсем никто не догадывался, что это – лишь п е р в ы й («разведывательный») ход в небывалой шахматной партии, рассчитанной на многие сотни ходов. Точнее сказать: сделан лишь первый шаг неслыханного многодесятилетнего похода.

Никто не догадывался, – тем более! – что у автора уже был выработан не поверхностно-политический, а мировоззренчески-духовный, стратегический план этого похода одного против многомиллионной армии тех, кого Достоевский назвал «бесами», создавшими, казалось, абсолютно неприступную крепость-систему. В то время как армия самого полководца, все его оружие было только одно – С Л О В О, КНИГИ.

Никто не знал, что план этот начал грезиться ему еще с 1936 –го…

Наконец, никто не знал, что слова – книги эти (около десяти) были уже написаны к ноябрю 1962-го. Что уже был задуман «Раковый корпус» (1955), что задуман и начат был «Архипелаг ГУЛаг» (1958), что в 1963 началась работа и над «Красным колесом» (название определится в 1965-м).

С десяток полков и батальонов стояли наготове в резерве, ждали только своего часа-приказа выступать, а главные ударные армии («Архипелаг ГУЛаг» и «Красное колесо») начали формироваться…

Никто, никто не знал, кроме самого А.И.Солженицына.

О, если б «они» только знали обо всем этом. Спасала (до поры до времени) жесточайшая конспирация.

Некоторые «наверху», не разобравшись, сдуру, чуть не пожаловали ему … Ленинскую премию (в апреле 1964-го). Вот была бы потеха – сразу, если бы он отказался, в чем лично я сомневаюсь: премия эта на какое-то время прикрыла бы его, оттянула или смягчила будущую неизбежную травлю. А если б даже дали, а он взял, потеха-скандал случился бы позже, когда дарители сообразили бы, наконец, что они наступили на грабли. Так или иначе, – не дали, но м о г л и дать.

Тем не менее, Солженицын начал обрастать добровольными помощниками, не говоря о десятках, если не сотнях тысяч сторонников.

Но когда в октябре 1964 года произошел государственный переворот (сняли Хрущева), и в Беловежской пуще происходило по этому поводу совещание «братских партий», некоторые участники высказались за то, чтобы не было больше никаких Иванов Денисовичей и «апологетических» статей о Солженицыне. Спохватились…

Начиная с середины 60-х были уже запреты на сданные в редакции книги, арест архивов, непрерывная слежка, было покушение, наконец, арест самого А.И. и высылка его за границу (12-13 февраля 1974-го).

Но несмотря ни на что, главная цель была достигнута.

В июле 1990-го Солженицын мог, наконец, сказать: «Часы коммунизма свое отбили».

Убежден: без А. И. Солженицына они протикали бы подольше.

Однако сразу же за приведенными словами, в разгар нарастающей эйфории от приближавшейся победы он сказал и другие слова: «Но бетонная постройка еще не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под ее развалинами».

ОТ «БЕСОВ» ДО «АРХИПЕЛАГА ГУЛАГ»

Между этими двумя книгами — около ста лет (1872–1967). Они знаменуют какой-то целый законченный цикл не только русской, но и всемирной истории, цикл, главным признаком которого явилось беспрецедентное понижение цены жизни, цены жизни человека, цены жизни народов, — якобы во имя небывалого счастья в будущем.

Одна книга — у самого входа в ад коммунистического тоталитаризма. Другая — на выходе из этого ада.

Одна — страшный крик предупреждения о страшном бедствии. Другая — «опись» результатов этого бедствия.

В одной — «трихины» духовно-нравственного СПИДа мы видим под микроскопом, В другой — перед нами картина эпидемии, порожденной этими самыми «трихинами» и охватившей десятки, сотни миллионов людей.

Убежден: эти две книги должны быть прочитаны впервые в возрасте подростковом или юношеском: прививка против бесовщины на всю жизнь.

Наше поколение прочитало и поняло их слишком, слишком поздно.

Величайшие художники, мыслители 19 века предвидели, предупреждали: Россия идет в пропасть коммунизма. Но и они же предвидели, предупреждали: коммунизм сам падет в пропасть.

Не было страны, более предупрежденной, чем Россия и не было страны более глухой, чем Россия, к этим предупреждениям. И, добавлю с горечью, более не способной извлечь уроки из своей судьбы (по крайней мере пока). Едва ли не все страны мира кое-чему и очень многому научились из ее опыта, все, кроме нее самой.

ОБ ИСПОВЕДИ И ПОКАЯНИИ

Исполни на себя прежде, чем других заставлять,

- - вот в чем вся тайна первого шага. Ф.Достоевский.

Слишком известно, что Александр Исаевич призвал народ, страну к покаянию. Не менее известно и то, что «народ безмолвствовал» и безмолвствует. Лишь очень немногие откликнулись.

Но прежде чем и для того, чтобы решиться на такой призыв, А.И. Солженицын исполнил его сам. Ведь начинал он сознательную деятельность с очищения ленинизма от сталинщины, а на окончательный разрыв с «самым передовым учением» ушло, вероятно, лет 10, не меньше, если не больше.

У него нет «Исповеди», как у Августина Блаженного, Руссо или Толстого. У него, как у Достоевского: отдельные ноты, аккорды исповеди-покаяния звучат прямо во многих его публицистических выступлениях, а отраженно, косвенно, - и в художественных. Я попытался собрать их воедино и убедился, что это – лейтмотив, если угодно – целая симфония-книга, искренняя, беспощадная к себе, мужественная и мучительная. Вот, в сущности, ее финал:

«Оглядываясь, я увидел, как всю сознательную жизнь не понимал ни себя самого, ни своих стремлений. Мне долго мнилось благом то, что было для меня губительно, и я все же прорывался в сторону, противоположную той, которая была мне истинно нужна <...> Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между партиями — она проходит через каждое человеческое сердце — и через все человеческие сердца. Линия эта подвижна, она колеблется в нас с годами. Даже в сердце, объятом злом, она удерживает маленький плацдарм добра. Даже в наидобрейшем сердце — неискоренимый уголок зла. С тех пор я понял правду всех религий мира: они борются со злом в человеке (в каждом человеке). Нельзя изгнать вовсе зло из мира, но можно в каждом человеке его потеснить.

С тех пор я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах — и носителей добра) — само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство». («Архипелаг ГУЛАГ» — часть IV, глава 1).

Достоевский тоже был своего рода социалистом, даже говорил: «Нечаевцем я, пожалуй, мог бы быть. Нечаевым – ни за что». В споре с одним оппонентом он и себя имел в виду: «Вы говорите, что нравственно лишь поступать по убеждению. Но откудова же вы это вывели? Я вам прямо не поверю и скажу, напротив, что безнравственно поступать по своим убеждениям… Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна – Христос… Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного» (Ф.М.Достоевский ПСС. Т 27, с.85,86). На перемену убеждений у него, Достоевского, тоже ушло около 10 лет (у Августина Блаженного, насколько я помню – 14 лет).

Сравнение этих пяти исповедей (Августина Блаженного, Руссо, Достоевского, Толстого и Солженицына) плодотворно необычайно.

Как каждый отдельный человек выходит из безнадежной или почти безнадежной ситуации? Либо сдается, тонет, либо наглеет – «сегодня ты, а завтра я». А третьи: «ищи не в селе - ищи в себе». А по Достоевскому, и не только по нему, и не только с него, а до и после: что такое народ? Что такое нация? Это просто народная, национальная личность и, стало быть, из грехов своих она должна выкарабкиваться точно так же, как отдельная личность. Только еще более ответственно. То есть:взять всю вину на себя и долго, тихо, дисциплинированно выкарабкиваться.

ГОЛОС СОЛЖЕНИЦЫНА СЕГОДНЯ

Вот что сейчас мучит меня больше всего. Вот вопрос, который становится для меня сегодня самым главным, ответ на который я ищу, и то нахожу, а то теряю.

Почему два самых совестливых, честных, мужественных голоса России – Александра Солженицына и Андрея Сахарова еле-еле слышны в ней сегодня?

Никто не посеял в нас таких надежд на возрождение (потому что никто не сказал нам такой правды о нас самих), как А. И. Солженицын и (чуть позже) А .Д. Сахаров. И после того, как, казалось, коммунизм крахнул, после того, как все, или почти все произошло по предвидению первого и (отчасти) – второго, Россия остается глухой, слепой и, в сущности, немой по отношению к А.И.Солженицыну.

Вот вам «предельный» образ: несколько лет назад Солженицын выступал в Государственной Думе. На всю страну, на весь мир говорит о наших проблемах и возможных путях их решения. И что? О, если бы вы это видели и слышали! Тупое молчание и … смешки. И почти никакой поддержки ему со стороны «общественности».

Так в чем же причины? Они, по-моему, общие, а не конкретные.

Когда Солженицына читали в самиздате, из-под полы, с опаской передавая друг другу на ночь истертые листочки, - сколько было людей, жаждущих испить из этого чистейшего родника и передать эти капли другим? И сколько не читали и не могли его читать? Когда-нибудь это будет и подсчитано. Когда-нибудь будет определена эта «пропорция». Читали - куда меньше одного процента нашего населения. Да еще распределите это по всей стране: восемь десятых из них приходилось – на Москву, одна десятая – на будущий Санкт-Петербург и еще одна десятая – на весь океан страны.

Это тогда. А сейчас, когда все-все доступно?..

Истина зарождается в одном человеке и поначалу принимается другими за «ересь», но потом признается. Так было и с христианством и с Коперником... Истина продвигается, ею проникаются сначала крайне медленно, черепашьими темпами, потом вдруг начинаются взрывы-полеты, а затем и снова падения в неверие… Долгий-долгий, мучительный процесс. И если знать, сколько сил, трудов, мучений – времени даже! – первые затратили на то, чтобы дорыться, докопаться, доползти, докарабкаться, долететь до первоначальной истины, то чего нам ожидать от тех, которые не проделали этот путь?

Если люди, профессионально, по призваниюзанимающиеся поисками истины, подходят, приходят к ней далеко-далеко не сразу, многими годами, порой десятилетиями, то что можно – и должно - ожидать от людей неподготовленных, не имеющих ни времени, ни умения, ни желания «просвещаться»? Они могут разом, порывом отказаться от прежних заблуждений и даже восторженно. Надолго ли? «Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены в н у т р и. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы… Математика передается постепенно; отчего же конечные выводы мысли о социологии могут прививаться, как оспа, или вливаться в мозги так, как вливают лошадям сразу лекарство в рот?» (А.Герцен).

Мальтус прав, но не столько в своей теории о том, что число людей растет в геометрической прогрессии, а пропитание в – арифметической, сколько в том, что это относится и к пище духовной: количество «учеников» растет в геометрической прогрессии, а количество «учителей» во все более отстающей арифметической. А потому «ученики» как бы призваны не понимать, а даже пожирать своих «учителей»… Вдумаемся: за 2 тысячелетия население Земли оставалось почти неизменным, вплоть до XIX века. А сейчас только за последнее десятилетие появился новый миллиард. Ну и попробуй, прокорми его, не только и не столько пищей обычной, но, главное, – пищей духовной.

Изголодавшегося человека, чтобы спасти его, полезнее всего оградить в приеме пищи (я говорю и о пище духовной). Иначе, медицинский факт, – у него будет заворот кишок. Вот точно также у нас происходит сейчас заворот мозгов и, страшно сказать, заворот душ.

Сегодня в России обвалом обрушиваются на нас оглушающие события. Газеты, телевидение, радио забили литературу, особенно серьезную. Если сегодня 49 процентов населения России (последние данные ВЦИОМ) по-прежнему повторяют (не зная того) слова первого замысла главного романа А.И.С. «Люби революцию!» (да, да, Октябрьскую!), если треть самого несчастного, самого забитого от этой революции народа голосуют за коммунистов (РКПФ), если предыдущий состав Госдумы категорически отказался осудить компартию за ее «жертвоприношения», проголосовал против оказания помощи жертвам ленинско-сталинских репрессий (факт!!!), то чему ж тут удивляться? Чему удивляться, когда в голову, в темечко еще не заросшее наших детей вбивались гвоздики ненависти, зависти, злобы и «чистоты», а в уже окаменевшие черепа взрослых вбивались гвозди толщиной в палец, ввинчивались болты марксистко-ленинского мировоззрения? И речь шла о десятках миллионов! Как вытащить эти гвозди, какими щипцами? Как вывинтить эти болты, когда лучшие из лучших потратили на это едва ли не десятилетия. А все эти гвозди – болты – могут быть вытащены не иначе, как только – собственными, твоими, моими, нашими усилиями.

Вещь - абсолютно небывалая: страна наша, закодированная, зазомбированная, десятилетия отрезанная насильственно от культуры собственной и мировой, вдруг разом получила возможность также разом и прочитать, прочувствовать, продумать всю ту русскую и мировую литературу, которой она была лишена эти десятилетия. Такого еще не бывало никогда. Тут у кого угодно голова кругом пойдет.

Сколько требуется времени на чтение «Дон Кихота», «Фауста», Пушкина, Достоевского, Толстого… Я настаиваю – времени просто прочитать. Я настаиваю еще больше - а сколько времени, чтобы попытаться понять. Вдуматься надо только: безводность духовная, безхлебность, безвоздушность… И вдруг – разом: ВСЕ!

А ведь речь идет не только о настоящей мировой и русской культурой, но и о небывалой атаке масс - культуры.

Главная опасность для человека изголодавшегося, изжаждавшегося, зачумленного, забывшего, что такое воздух с чистыми лесами, полями и реками, привыкшего к воздуху зачумленному, к пище отравленной, - перейти к совершенно другому немедленно и без всякой подготовки… Объедение после голодухи – опасность смертельная.

Ну, и, конечно, при том бедственном положении, в котором находится сейчас Россия, подавляющему большинству просто не до истинной культуры, не до чтения «Бесов», ни до «Архипелага ГУЛаг», ни до многотомного «Красного колеса» (провести бы социологическую анкету: сколько людей прочитали эти книги?).

Говорю: нельзя юноше, обдумывающему житье, нельзя вступать в жизнь, не прочитав «Бесов» и «Архипелаг ГУЛаг». Нельзя-то нельзя, а вступают, многие даже не подозревая о самом существовании этих книг. Не до этого …

Вот в чем трагедия.

МОИ ВСТРЕЧИ С СОЛЖЕНИЦЫНЫМ

1962 год Прага.

В декабре 1962 года в Прагу на работу в журнал приехал мой друг и сокурсник по философскому факультету Леонид Пажитнов. Привез только что опубликованную в «Новом мире» повесть А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Сказал мне: «Говорят о ней разное. Человек и писатель никому не известный. Вот, прочти».

Сразу сел читать. Потрясен. Вдруг понял, нет не понял, а прочувствовал мгновенно всю чудовищную низость своего, нашего существования. Наверняка, этот удар вспомнит – с ознобом радости – каждый, кто прочитал повесть тогда. Боже мой, кто из нас сохранил это в себе до нынешних времен?

Утром говорю Лёне: «Это сейчас самое важное. Надо собрать все отклики на эту публикацию. Это оселок, вокруг которого все определится в ближайшие годы». Сажусь за работу.

В журнале был превосходно отлаженный Отдел информации. Девочки прочесали немало газетных и журнальных изданий на разных языках. Собралось около 200 рецензий и откликов, в основном ругательных. Обратил внимание на одну очень глубокую и близкую мне по оценке некоего итальянца Витторио Страды.

Сел писать. Благословил меня шеф-редактор журнала А.М. Румянцев, в то время как ответственный секретарь А.И.Соболев и большинство членов редколлегии были настроены категорически против «очернителя» советского строя и социализма. Воспользовавшись отъездом Соболева на Кубу, заручился поддержкой самых умных и, естественно, «ревизионистски» настроенных членов редакции, «протолкнул» статью через редколлегию. Статья о Солженицыне вышла в сентябрьском номере (1964года) журнала «ПМС», практически во второй половине августаи получила немалый резонанс в Москве.

Сегодня эта статья местами кажется мне неуклюже бронированной в марксистские клише. Но тогда кому-то она показалась «якорем спасения». Недаром Александр Трифонович Твардовский, уже предчувствуя конец хрущевской «оттепели», наступление партийно-номенклатурной реставрации и гибели своего детища – журнала «Новый мир», позвонил мне ночью в Прагу и попросил разрешения перепечатать в сентябрьской книжке своего журнала (он всегда входил с опозданием). Статья вышла в сентябрьской книжке «Нового мира» в начале октября, а 16 октября в СССР произошел государственный переворот – сняли Хрущева. Замечу уж кстати, что снятию «кукурузника» радовались многие в редакции, в том числе и «прогрессисты». Я же сразу понял - это начало конца. Теперь пойдет реставрация сталинизма.

Годы , Москва

В 1965-1967 годах, так уж мне посчастливилось, я часто виделся с Александром Исаевичем в доме его свояченицы Вероники в Чапаевском переулке и даже много говорил с ним. Читал главы из «Архипелага ГУЛУГа». Обжигался так, что жить дальше не хотелось. Сначала. Но потом, когда я постепенно вникал в эту мощную стихию сопротивления, оказывалось: жить – долг.

В этой же квартире Александр Исаевич принимал много людей, всегда по вечерам (днем работал) и всегда очень точно в назначенное время. Опоздать даже на минуту было невозможно. Для разговора выходили на улицу. Дом весь был в «прослушках». В отличие от нас, молодых разгильдяев, даже «сидельцев», таких как Коржавин, Александр Исаевич был очень строг в соблюдении конспирации. Дома он никогда не говорил ни о чем, что не должно было дойти до уха гэбистов, и, напротив, подчеркнуто громко и отчетливо обсуждал, главным образом с Вероникой, ставшей его секретарем, какие-то свои впечатления о посещении партийных чиновников или официальные издательские дела.

Вспоминается наивный и даже глупый, с позиций сегодняшнего дня, мой разговор с Александром Исаевичем о марксизме-ленинизме. Было это, наверное, в конце 1965 года. Я еще изо всех сил цеплялся за «единственно верное» и пытался спорить с А.И.С., убедить его в том «позитивном», «гуманистическом», что сам пытался найти в марксизме, особенно раннем. Но… но чувствовал – не по аргументам, не по логике, а просто по его голосу, тону, ладу, что он прав, а я – нет.

В том же 1965 году, пока Алексей Матвеевич Румянцев оставался на посту главного редактора газеты «Правда», я загорелся идеей опубликовать на страницах «Правды» главы из романа Солженицына «В круге первом». Шанс таковой публикации был, конечно, ничтожен но моя одержимость помогла мне убедить и шефа, и автора. Привез я в сейф к Румянцеву один печатный экземпляр романа. Об этом не знал никто, не узнали и в КГБ. Когда гэбисты арестовали все другие экземпляры романа и начали настоящую травлю писателя, сейф Румянцева оказался недоступной крепостью. А.И.С. потом в книге «Бодался теленок с дубом» так вспомнил эту историю: «Мой доброжелатель Карякин должен был в суете утаскивать роман из “Правды” прямо в “Новый мир”. Преувеличивая досмотр и когти КГБ, не были мы уверены, что довезет, но довез благополучно…»

Января 1968.

Из выступления на вечере памяти А. Платонова в ЦДЛ.

Я должен сказать о гениальном писателе нашей страны Александре Исаевиче Солженицыне, сказать тем людям, которые вешают на него сейчас всевозможные ярлыки: не спешите! Посмотрим еще, где будет он, и где окажетесь вы через 10–20 лет в истории нашей культуры? Ну и, разумеется, вы, ненавистники Солженицына, пытаетесь воскресить Сталина. И тоже ведь ничего не выйдет. Черного кобеля не отмоешь до бела.

Июня 1989