Воззрение на первоисточник мир
В поисках истинной причины мира древняя мифология постепенно отказывается от представления о множестве созидающих духов и переходит к представлению о некоем едином, объединяющем их созидательную энергию, гигантском и безликом живородящем источнике. Аналогом такого первоисточника служит материнское лоно, что вполне естественно, ибо на ранних этапах развития человечества родительские функции ассоциировались исключительно с женщиной.
Среди современных исследователей широко распространено мнение, что долгое время роль мужчины в рождении ребенка оставалась неизвестной. Так, авторитетный отечественный ученый В.Я. Пропс, анализируя зафиксированное фольклором архаичное сознание, специально отмечает, что в нем «плодородие мыслилось через женщину без участия мужчины (здесь и далее курсив наш. — Г.К.) ... она только мать, а не супруга» [53, 168]. Иными словами, с точки зрения архаичного сознания женщина рождает как бы самопроизвольно. Эта удивительная и чрезвычайно важная способность возвышает ее над мужчиной как над существом менее значительным. Возможно, следствием, вытекающим из этого полового превосходства, стало доминирование женщины на первых этапах общественного развития. Не случайно ранней формой социального устройства общества является матриархат («власть матери»).
Способность к деторождению — не только властное, но и тесно с ним связанное магическое преимущество. Исследователи сходятся во мнении, что первые поколения магов в истории человечества — женщины [47, 28]. Память о далеких поколениях сохранилась до настоящего времени в различных регионах мира. Например, «в преданиях алтайцев, бурят, тувинцев и некоторых других народов Сибири говорится, что первыми начали шаманить женщины» |2, 129]. На данное обстоятельство обращает внимание и Пропс, отмечая, что существование практики магического травестизма, когда маг-мужчина «часто представляется женщиной, гермафродитом или мужчиной с женскими атрибутами в костюме», следует рассматривать как подтверждение магического приоритета женщин [53, 202]. Именно они первоначально обеспечивали связь с предками, и рождающийся ребенок тогда воспринимался окружающими как важный результат этой связи и одновременно наглядное ее доказательство. Возможно, прояснение роли мужчины в деторождении (с последующей затем абсолютизацией его роли) стало одной из предпосылок для «передачи власти». Мужчина становится и вождем, и магом, а матриархат сменяется исторически более близким к нам патриархатом («власть отца»).
Таким образом, возникающая в мифе аналогия первоисточника с женщиной, а мира с ребенком достаточно органична для древнего сознания [47, 23—32]. В качестве примера такой аналогии можно рассмотреть космогонические представления позднего древнегреческого мифа, отраженные в ряде художественных, философских и религиозных произведений Античности. Первоисточником мира в этих представлениях выступает Хаос.
Сейчас под словом «хаос» подразумевается беспорядок, путаница, однако у древних фоков оно имело другое значение. Согласно отечественному Мифологическому словарю (автор статьи — известный отечественный антиковед А.Ф. Лосев), Хаос — это зияние, пропасть, страшная бездна [48, 583). Одновременно древние греки понимали эту «бездну» как невероятной мощи источник энергии, изобильную причину богов, вечно творящее живое лоно, из которого непрерывно исходит все мировое многообразие [48, 584|. Иными словами, Хаос наделялся гипертрофированными качествами женской репродукции.
Предельно высокий космический статус «общемировой бездны» проявляется еще и в том, что она не только первая, но и последняя причина всего существующего [Там же]. Наряду с, безусловно, созидательными функциями она исполняет функции прямо противоположного характера — разрушительные. Это чудовище, зев, гигантская вечно голодная глотка, в которой со временем неумолимо исчезает все, когда-то самим же Хаосом порожденное [48, 583—584].
Такие представления фиксирует, в частности, «Теогония» (иначе — «история богов») мыслителя VIII в. до н.э. Гесиода. В этом произведении на вопрос:
«...Как родились вначале боги и земля
И реки, и беспредельное море, бушующее волнами,
И сверкающие звезды, и широкое Небо...» —
следует характерный ответ:
«Перво-наперво возник Хаос» [16, 35|.
Далее в произведении Гесиода о «крайних пределах», или о границе Хаоса [16, 35], говорится следующее:
«...Там и темной Земли...
И неистощимого моря, и звездного Неба —
Всех подряд — находятся истоки и концы» [16, 36].
«Бездна великая...
Даже бессмертным богам страшно
Это чудо» [Там же].
Первобытному мифологическому сознанию присуща одна характерная черта: отсутствие четкой границы между мирами. Потусторонний мир, обладающий несомненной, более того — высшей реальностью, имеет такую же материальную природу, что и наш, земной. Его можно воспринимать чувствами — видеть, слышать, осязать и т.д. Поэтому мифические герои или те же шаманы, попадая в гости к умершим (предкам), в состоянии там утолять голод, греться у костра, охотиться и т.д. Важно отметить, что, хотя древнегреческое представление о Хаосе развивалось в относительно поздний период, оно сохраняло в себе этот архаический натурализм: потусторонний Хаос негласно имеет темную водную природу [48, 583]. Есть примечательная история, как одного древнегреческого мудреца спросили: кого больше — живых или мертвых? Мудрец задал встречный вопрос: «А кем считать плывущих в море?» [66, 32). В данном случае речь идет, скорее всего, не об опасностях, ожидающих путешественников, такие опасности подстерегают их и на суше. Мудрец говорит о плывущих в море как о живых людях, находящихся в ином мире — в мире мертвых, и отмечает в связи с этим проблему их существования. Эта история, помимо всего прочего, проясняет еще один аспект водной природы потустороннего, связанный уже с конкретным образом жизни, — такое представление характерно для прибрежных и еще более ранних по времени, речных, цивилизаций Древности.
Безликий материнский первоисточник, ассоциирующийся с одной из природных стихий, извергающий из себя и поглощающий обратно, рождающий и несущий гибель, возможно, универсальная черта древнего космогонического мифа, которая, по мнению многих исследователей, позволяет объяснить ряд фундаментальных культурно-исторических явлений: от механизма инициации (посвящения) до священного ужаса перед инцестом, который, по их мнению, основан на ассоциации полового влечения к матери со смертью. Общий характер этих древних воззрений на мир отражен во многих священных текстах народов «земледельческого пояса» [47, 577—579].
Следует отмстить, что космогонические представления, подобные представлению о Хаосе, кроме всего прочего, обозначили естественную границу мифа как особой формы мировоззрения. Ведь фундаментальный признак мифа — социо-антропоморфизм, утверждение тождества законов мира с законами человеческого общежития. Человека с мифологическим взглядом на мир окружают духи, живые и разумные существа в разных обличьях — в виде не только людей, но и животных, растений, рек, гор, других природных явлений. С этими духами человек общается, дружит и ссорится, вступает в разные отношения — от производственных до сексуальных. Анализ же представления о потерявшем антропоморфные черты Хаосе показывает, что оно приближается к такому уровню абстракции, на котором начинает скорее уже «мыслиться», т.е. становиться более похожим на философское понятие, чем на мифологический образ. Таким образом, можно говорить, что в рамках древнего мифа постепенно происходит вызревание новых, более адекватных историческим реалиям, мировоззренческих форм.
Рубеж 2—1-го тысячелетий и последующие за ним века — время экономического и социально-политического расцвета древних цивилизаций и одновременно это период кризиса традиционного мифа, уже не справляющегося с задачей регламентации усложнившейся жизни человека. Кризис выразился в создании многочисленных юридических и нравственных кодексов, комментариев к священным книгам, религиозных реформах и философских учениях.
Большинство исследователей, как правило, подчеркивают генетическую связь новых мировоззренческих форм с древним мифом. Отсюда популярность так называемой мифогенной концепции возникновения философии. Интересно отметить, что эта концепция озвучивалась еще в Античности, когда процесс демифологизации философии не был завершен. Так, философ Аристотель в качестве своих далеких предшественников называет неких теологов, «писавших о богах» [3/1, 71). В труде известного доксографа начала III в. Диогена Лаэртского сохранились мнения античных мыслителей о значительном вкладе в философию индийских гимнософистов (брахманов), персидских магов, вавилонских халдеев и египетских жрецов [22, 60—62): «Маги... рассуждали о сущности и происхождении богов, считая богами огонь, землю и воду» [22, 61), «египтяне... утверждали, что началом всего является вещество... что мир шарообразен, что он рожден и смертен» [22, 62) и т.д. В Новое время на высоком теоретическом уровне мифогенную концепцию обосновывает немецкий мыслитель Г. Гегель. «Философия была сначала связана и замкнута в круге... язычества» [15, 75), — замечает он. Это указывает на се происхождение, ведь «религии народов и их мифологии, какими бы простыми и даже неуклюжими они ни казались... содержат в себе... всеобщие определения» 115, 78).
В отечественной истории философии мифогенная концепция поддержана авторитетом А.Ф. Лосева. Он много внимания уделял проблеме связи форм мировоззрения и был уверен, что «мифология потеряла свой антропоморфизм и превратилась в натурфилософию» [41, 559]. В настоящее время в отечественной научной среде бытует представление, что «первоисточником греческой (а также, по-видимому, всякой другой) философии была мифология... главным образом, космогонические мифы, создававшиеся на определенной стадии культурного развития» [59, 8).
Выводы мифогенной концепции подтверждаются на обширном историко-философском материале. Так, один из первых древнегреческих философов — Фалес (VII — VI вв. до н.э.) утверждал, что первопричина мира, его «лоно» — вода. Вот как обычно комментируется его учение в античных источниках: «Фалес Милетский утверждал, что начало... [вещей] — вода. (Сей муж считается зачинателем философии (в Греции. — Г.К.) ... изучив философию в Египте...) Все из воды, говорит он, и в воду все разлагается» [74, 109]. Связь этого утверждения с древней мифологией, не в последнюю очередь с представлениями об имеющем водную природу Хаосе, достаточно очевидна. По крайней мере, эта связь очевидна для древних комментаторов творчества мыслителя: «Фалес Милетский и (его единомышленник. — Г.К.) Ферекид... полагают началом всех вещей воду, которую Ферекид называет также Хаосом» [74, 87].
Некоторые младшие современники Фалеса видели первопричину в других стихиях, при этом, однако, также интерпретируя миф. Гераклит (V в. до н.э.) утверждал, что первоисточник мира есть огонь. Один из фрагментов его философского наследия звучит примерно следующим образом: «...этот мир... не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами вспыхивающим и мерами угасающим» [66, 119]. Учение Гераклита созвучно еще с одним широко распространенным в древности представлением о природе потустороннего как о природе огненной. Здесь уместно вспомнить такой продукт разложения индоевропейского мифа, как русская сказка. Описываемые ею существа и вещи из тридесятого царства — сказочного эвфемизма мира мертвых — зачастую связаны с огнем: огнедышащий Змей Горыныч, Конь-огонь, Жар-птица, аленький цветочек, курочка Ряба (рыжая, огненная), несущая золотые (сияющие) яйца, золотые же яблочки, дающие молодость, и т.д. [53, 363]. Возможно, огонь — исторически — более поздний признак потустороннего, чем вода. Однако в мировой культуре именно огонь и его модификации (свет, жар и др.), — возможно, за свою слабо выраженную телесность и при этом очевидный энергетизм — стали, в конце концов, традиционными символами благодатного потустороннего мира.
Имеет смысл обратить внимание и на творчество мыслителя Ксенофана, еще одного представителя древнегреческой философии того же периода. Ксенофан в одном из приписываемых ему фрагментов утверждает, что первоисточник существующего есть земля: «...мир вечен... его гибель не абсолютна... после того, как земля становится грязью и все живое... погибает в грязи, эта грязь затем снова полагает начало рождению» [66, 67]. За утверждением Ксенофана стоит еще одна традиция, возможно имеющая отношение к земледельческим мифам о плодоносящей и принимающей в свое лоно умерших Матери-земле. Недаром Аристотель, разбирая представления философов о причинах мира, замечает, что мнение о первенстве земной стихии «древне и общераспространенно» [3/1, 83].
Из-за внимания Фалеса, Гераклита, Ксенофана и других мыслителей к природным стихиям их иногда называют натурфилософами, т.е. философами природы. Однако при этом их мировоззрение вряд ли можно назвать естественнонаучным. Не следует забывать, что древнее восприятие природы отличается от современного. Греческие натурфилософы убеждены в первичности не посюстороннего, а потустороннего (хотя при этом и по-особенному вещественного) модуса той или иной стихии. Природная стихия, воспринимаемая как источник жизни, этими мыслителями обожествлена. Поэтому и натурализм их учений в определенном смысле магический [47, 579J. Примечательно в связи с этим то, что все едва-едва преодолевшие границы мифа философские учения Древности, причем не только греческие, есть учения натурфилософские (что и было отмечено А.Ф. Лосевым).
Натурализм стал первым этапом в развитии философских представлений о первоисточнике мира. Однако этим этапом древняя философия не ограничилась. Постепенное освобождение философских учений от имеющего глубокие мифологические корни натурализма связано с тем, что для многих мыслителей первопричина становилась умозрительной: уже не чувственно воспринимаемая природная стихия, а некий духовный, не имеющий никаких аналогов в земном мире материал. Он порождал из себя души различных существ — богов, людей, животных, растений и других, а после смерти этих существ принимал эти души обратно, растворял их в себе. О нем как о некоем «умопостигаемом хаосе», например, говорит, комментируя труды предшественников, а фактически подводя итоги тысячелетней эволюции античной философии, живший в V в. неоплатоник Прокл [48, 584]. Сверхкачества этого первоисточника — вечность, мощь, изобилие и т.д. — свидетельствуют о его истинной божественности, однако он не имеет личности, это не Бог, но божество.
В философии есть специальное понятие, отражающее такое специфическое представление о первоисточнике, — «пантеизм». Сам термин «пантеизм» введен в философский аппарат относительно недавно, на рубеже XVII—XVIII вв. (это греческое слово состоит из двух корней: «пан» означает «все», «тес» — «бог»; дословный перевод — «бог во всем»), однако в качестве понятия пантеизм существует чрезвычайно долго. Смысл этого понятия, которого, собственно, и придерживается большинство древних мыслителей, заключается в следующем: наш мир порождается божеством и в каждом существе мира, от камня до человека, есть божественная частица — душа.
Большинство историков философии уверены в том, что античная (древнегреческая) философия в целом пантеистична. Отсюда делаются и соответствующие мировоззренческие выводы — «пантеизм... есть не что иное, как мировоззрение античного человека» [68,14]. Здесь уместно добавить, что пантеистическая парадигма, видимо, характерна не только для Античности. Об этом свидетельствует следующий факт: в культурах, поднявшихся до такого же уровня абстракции, как греческая, также господствуют представления о безличном божестве.
Например, если обратить внимание на древнеиндийскую культуру, то уже в священных книгах Вед, а именно в Ригведе (возможно, рубеж 2—1-го тыс. до н.э.), существует примечательный космогонический текст о том, как из разгорающегося огня — видимо, в темной водной среде — рождается мир и боги.
«Вначале тьма была покрыта тьмою.
Все это (было) неразличимо, текуче.
От великого тапаса (санскр. — священный огонь-жар) зародилось Единое...
Боги (появились) после сотворения его» [58].
Этот явно неантропоморфный образ первоначала послужил впоследствии основанием для центральной категории древнеиндийской философии — брахмана. Первоначально термин «брахман» означал «молящийся» (не случайно древнеиндийских жрецов называют брахманами), однако в результате сложной понятийной эволюции взглядов на священное он получил значение божественной безличной субстанции, первопричины, начала и конца всех земных существ. В возникающих позднее философских комментариях к Ведам — Жупа- нишадах, а затем, с середины 1-го тысячелетия, в текстах философских школ от веданты до буддизма отчетливо прослеживается тенденция перехода от архаичного натурализма к представлению о нематериальной, исключительно духовной природе брахмана.
В исследованиях по древнекитайской философии также отмечается, что «натурфилософские учения... ведут свое начало от мифологических и примитивно-религиозных построений» (27/1, 9]. В ряде космогонических мифов первоначало — это «мрачный бесформенный хаос», «бесформенный мрак», рождающий духов (богов) и стихии (27/1, 7]. Природа «мрака-хаоса» спорна, однако, видимо, не случайно в древнейшем письменном источнике «Ша Цзян» (VIII в. до н.э.) перечень начальных стихий начинается с воды: «первое начало — вода» [27/1, 105].
В формирующихся позже философских школах представление о первоначале постепенно было сосредоточено в понятии «дао» (кит., букв. — путь, позднее — священный закон). Легендарный основатель даосизма Лао-цзы (якобы живший в VI в. до н.э.) говорит о дао как о вечной основе мира и причине богов — «оно предшествует небесному владыке» [27/1, 116]. Дао — «глубоко и темно» [27/1, 121], оно «корень неба и земли», «бездна», «мать всех вещей», «глубочайшие врата рождения» [27/1, 116|. Извергая из себя вещи, дао же и принимает их обратно — «[все они] возвращаются к своему началу» [27/1. 119]. Интересно, что в каноническом тексте Лао-цзы часто сравнивает дао с водой, а, соответственно, воду с дао («дао подобно воде» [27/1, 117]). Вообще в канонических текстах даосизма присутствие натуралистического компонента очевидно, и это оппонирует последующим разработкам данной школы, в конце концов от этого компонента избавившейся. Как отмечает современный исследователь китайской древности Ян Хин-шун: «У... Лао-цзы дао рассматривается... как естественный путь вещей. У позднейших даосистов дао трактуется как... “чистое небытие”»[27/1, 114].
Анализ философских интуиций, возникающих на фундаменте древнего мировоззрения, показывает, что в качестве первой и последней причины мира они предполагают некое потустороннее, не имеющее личности образование — божество. Божество совершенно, оно ни в чем не нуждается, было и будет всегда. Логика философского поиска мирового основания, переносящая акцент с «ощущаемости» (вещественности) первоначала на его «умопостигаемость» (идеальность), постепенно приводит к отчуждению божества от мира. Отсюда и тот путь, который проделала древняя философия в попытках описания божественного первоначала: от вполне натуралистичных и поэтому достаточно легко визуализирующихся образов (водное, огненное, шарообразное и т.д.) первых философов к супранатуралистическим последних (поздние даосы или античные неоплатоники), использующих естественные образы только в качестве парадоксальных метафор («слепящий свет»), Апофатическая теология, иначе — описание божества путем отрицания у него любых земных качеств, — закономерный итог, к которому, в конце концов, приходит древняя философия. О таком божестве невозможно сказать что-то определенное, оно «скрыто [от нас] и не имеет имени» [27/1, 127], ему адекватно не слово, но молчание.