Морфический резонанс и поведение: экспериментальная проверка

В механистической биологии проводится резкое различие между врожденным и обученным поведени­ем: предполагается, что первое «генетически запро­граммировано», или «закодировано», в ДНК, тогда как последнее рассматривается как результат физико-хи­мических изменений в нервной системе. Невозможно представить, каким способом эти изменения могут спе­цифически модифицировать ДНК (такое требование выдвигали бы последователи ламаркизма); поэтому считается невозможным, чтобы обученное поведение, приобретенное животным, могло наследоваться его потомством (конечно, исключая «культурное наследо­вание», при котором потомство воспринимает модели поведения от своих родителей).

В противоположность этому, согласно гипотезе формативной причинности, нет качественного разли­чия между врожденным и обученным поведением, поскольку оба зависят от моторных полей, даваемых морфическим резонансом (раздел 10.1). Поэтому эта гипотеза допускает возможную передачу обученного поведения от одного животного к другому и приводит к проверяемым предсказаниям, которые отличаются не только от таковых ортодоксальной теории наследо­вания, но также и от предсказаний ламаркизма.

Рассмотрим следующий эксперимент. Дикие живот­ные помещаются в условия, где они учатся реагировать на данный стимул неким характерным образом. Затем их заставляют повторять эту модель поведения много раз. Согласно гипотезе, новое моторное поле будет уси­лено морфическим резонансом, который не только при­ведет к тому, что поведение обученных животных ста­нет все более привычным, но и повлияет так же, хотя и менее специфично, на других животных, подвергаемых тому же стимулу: чем больше будет число животных, научившихся выполнять данное задание в прошлом, тем легче его будет выучить последующим подобным же животным. Поэтому в экспериментах такого типа долж­на быть возможность наблюдать прогрессивное увели­чение скорости обучения не только у животных, проис­ходящих от обученных предков, но также у генетически подобных животных, происходящих от необученных предков. Это предсказание отличается от такового ла­маркистской теории, согласно которой только потомки обученных животных должны обучаться быстрее. А по общепринятой теории не должно наблюдаться увеличе­ние скорости обучения потомков как необученных, так и обученных животных.

Сказанное можно суммировать следующим обра­зом: повышенная скорость обучения в последователь­ных поколениях как тренированных, так и нетре­нированных линий подтверждала бы гипотезу фор­мативной причинности: увеличение скорости только в тренированных линиях — ламаркизм, а отсутствие такого увеличения в обоих линиях — ортодоксальную теорию.

Эксперименты этого типа фактически уже прово­дились. Результаты подтверждают гипотезу форматив­ной причинности.

Оригинальный эксперимент был начат в Гарварде в 1920 году У. Мак-Дугаллом, который надеялся провес­ти тщательную проверку возможности наследования приобретенных особенностей поведения, предполага­емых ламаркизмом. Экспериментальными животными были белые крысы уистарской (Wistar) линии, которые -бережно выращивались в лабораторных условиях в те­чение многих поколений. Их задача состояла в том, чтобы научиться выбираться из специально сконстру­ированного бака с водой, доплывая до одного из двух проходов, из которого можно было выйти наружу. Ложный проход был ярко освещен, тогда как истин­ный проход не освещался. Если крыса выходила через освещенный проход, она получала удар электрошоком. Два прохода освещались по очереди, один раз — пер­вый, следующий раз — второй. За меру скорости обу­чения принималось число ошибок, которые допускала крыса, прежде чем она усваивала, что выходить надо через неосвещенный проход:

«Некоторым крысам требовалось целых 330 погру­жений, причем приблизительно половина из них сопро­вождалась электрошоком, прежде чем они научались избегать освещенный проход. Во всех случаях процесс обучения внезапно достигал критической точки. В те­чение длительного времени животное выказывало явное отвращение к освещенному проходу, часто коле­балось, прежде чем войти в него, поворачивало назад или отчаянно бросалось внутрь; но, не уловив постоян­ной связи между ярким светом и шоком, оно продолжа­ло устремляться в этот проход столь же часто, как и в другой. Наконец в обучении наступал момент, когда животные, оказавшись перед освещенным проходом, определенно и решительно поворачивали обратно, искали другой, смутно видимый проход и спокойно вы­лезали наружу. После достижения этой точки в обуче­нии ни одно животное не делало ошибку, снова выбирая яркий проход, разве что в очень редких случаях»[228].

Рис. 28. Среднее число ошибок у последовательных поколе­ний крыс, отобранных в каждом поколении по медленности обучения (данные из McDougall, 1938)

В каждом поколении крысы, от которых должно было быть выведено следующее поколение, отбира­лись случайным образом до того, как определялась скорость их обучения, тогда как спаривание происхо­дило после их тестирования. Такая процедура была вы­брана для того, чтобы избежать любой возможности сознательного или неосознанного отбора в пользу бо­лее быстро обучающихся крыс.

Этот эксперимент продолжался на протяжении 32 поколений крыс в течение 15 лет. В согласии с тео­рией Ламарка в последовательных поколениях крыс наблюдалась заметная тенденция к увеличению ско­рости обучения. Об этом свидетельствовало среднее число ошибок, которые делали крысы: в первых вось­ми поколениях оно превышало 56, а во второй, третьей и четвертой группах из восьми поколений — соответ­ственно, 41, 29 и 20[229]. Разница была очевидной не толь­ко в количественных данных, но также в фактическом поведении крыс, которые в последующих поколениях становились более осторожными и опытными[230].

Мак-Дугалл предвидел критику того рода, что, несмотря на случайный отбор родителей в каждом поколении, все же мог вкрасться какой-то отбор в пользу более быстро обучающихся крыс. Чтобы прове­рить такую возможность, он начал новый эксперимент с другой группой крыс, в которой родители действи­тельно отбирались на основе очков, полученных ими в процессе обучения. В одной серии выбирались только быстро, в другой — только медленно обучающиеся кры­сы. Как и ожидалось, потомство быстро обучающихся крыс обучалось сравнительно быстро, а потомство мед­ленно обучающихся — сравнительно медленно. Однако даже в последней серии обучение у последних поколе­ний заметно улучшалось, несмотря на повторяющийся отбор в пользу медленно обучающихся крыс {рис. 28).

Эти эксперименты проводились весьма тщательно, и критики не могли отвергнуть результаты по причине технических изъянов. Но они привлекли внимание к недостаткам в постановке экспериментов: Мак-Дугаллу не удалось осуществить систематическую проверку изменения скорости обучения крыс, родители кото­рых не проходили обучения.

Один из этих критиков, Ф. А. Е. Крю из Эдинбурга, повторил эксперименты Мак-Дугалла с крысами, происходившими от той же инбридинговой линии[231], используя бак подобной же конструкции. Он включил также параллельную линию «нетренированных» крыс, отдельные из которых тестировались в каждом поколе­нии на скорость обучения, тогда как другие, которые не тестировались, рождали потомство. Через 18 поко­лений в таком эксперименте Крю не обнаружил систе­матического изменения в скорости обучения ни в тре­нированной, ни в нетренированной линиях[232]. Вначале казалось, что это порождает серьезные сомнения в ре­зультатах Мак-Дугалла. Однако эти две группы резуль­татов нельзя было непосредственно сравнивать в силу трех обстоятельств. Во-первых, по какой-то причине крысы гораздо легче обучались в опытах Крю, чем в более ранних поколениях Мак-Дугалла. Этот эффект был столь сильно выражен, что значительное число крыс как в тренированных, так и в нетренированных линиях «решали» задачу немедленно, не получая ни единого шока! Средние значения очков у крыс в опы­тах Крю с самого начала были примерно такими же, как у крыс Мак-Дугалла через более чем 30 поколений тренировки. Ни Крю, ни Мак-Дугалл не могли дать удовлетворительного объяснению этому несоответст­вию. Но, как указывал Мак-Дугалл, поскольку цель исследования состояла в том, чтобы выявить любые воздействия тренировки на последующие поколения, эксперимент, в котором некоторые крысы не трениро­вались вообще, а многие другие — очень мало, нельзя было рассматривать как способный продемонстриро­вать такое воздействие[233]. Во-вторых, в результатах Крю обнаруживались большие и кажущиеся случай­ными флуктуации от поколения к поколению, гораздо большие, чем флуктуации в результатах Мак-Дугалла, и эти большие флуктуации вполне могли скрыть любую тенденцию к улучшению очков в более позд­них поколениях. В-третьих, Крю выбрал путь очень жесткого инбридинга (скрещивания очень близких родственников), скрещивая в каждом поколении бра­тьев с сестрами. Он не ожидал, что это даст неблаго­приятный эффект, поскольку крысы происходили от одной главней инбридинговой семьи, с которой все начиналось:

«Даже история моей главной семьи выглядит как эксперимент по инбридингу. Имеются широкая основа семейных линий и узкий кончик двух оставшихся линий. Скорость воспроизведения падает, и угасает одна линия за другой»[234].

Даже в выживающих линиях многие животные рождались со столь серьезными аномалиями, что их приходилось отбрасывать. Вредные последствия тако­го жесткого инбридинга вполне могли маскировать любую тенденцию к увеличению скорости обучения. В целом эти дефекты эксперимента Крю означают, что его результаты можно рассматривать только как пред­варительные, и сам он фактически признавал, что вопрос остается открытым[235].

К счастью, эта история здесь не кончается. Экспери­мент был снова проведен У. Е. Эгером и его коллегами в Мельбурне с использованием методов без тех недостат­ков, которые были у Крю. На протяжении 20 лет они измеряли скорости обучения тренированных и нетре­нированных линий в 50 последовательных поколениях. В согласии с данными Мак-Дугалла они обнаружили, что у крыс тренированной линии существует явная тенденция к более быстрому обучению в последующих поколениях. Но точно такая же тенденция была обна­ружена и в нетренированной линии[236].

Можно удивляться, почему же Мак-Дугалл не на­блюдал подобный эффект на своих нетренированных линиях? Ответ состоит в том, что он его наблюдал.

Несмотря на то что он тестировал контрольных крыс, происходивших от исходной главной семьи лишь из­редка, он заметил «неприятный факт, что группы кон­трольных крыс, произведенных от этой семьи в 1926, 1927, 1930 и 1932 годах, демонстрировали уменьшение среднего числа ошибок с 1927-го по 1932 год». Он ду­мал, что этот результат мог быть случайным, но доба­вил следующее:

«Возможно, что выпадение по среднему числу оши­бок периода с 1927-го по 1932 год выражает реальное изменение конституции всей семьи, ее улучшение (относительно этой определенной способности), природу которого я не могу предположить»[237].

С публикацией окончательного отчета группы Эгера в 1954 году закончилась затянувшаяся полемика по поводу «ламаркистского эксперимента Мак-Дугалла». Одинаковое улучшение результатов как в тренирован­ной, так и в нетренированной линиях исключало ин­терпретацию в духе ламаркизма. Вывод Мак-Дугалла был отвергнут, и это, казалось, исчерпывало вопрос. С другой стороны, его результаты получили под­тверждение.

Эти результаты казались совершенно необъясни­мыми; они были бессмысленными с точки зрения какой-либо из действующих концепций и никогда не были доведены до конца. Но они вполне осмысленны в свете гипотезы формативной причинности. Конечно, сами по себе они не могут доказать справедливость этой гипотезы; всегда можно предложить другие объяснения, например то, что последовательные поколения крыс становились все более разумными по неизвестной причине, не связанной с их трени­ровкой[238].

В будущих экспериментах наиболее прямым спо­собом проверки действия морфического резонанса, вероятно, будет такой, в котором большое число крыс (или любых других животных) обучается новой задаче в одном месте, а затем такие же крысы учатся выпол­нять ту же задачу в другом месте, за сотни миль от пер­вого, и будет выясняться, есть ли увеличение в скоро­сти обучения у этих последних. Начальная скорость обучения в обеих группах должна быть более или ме­нее одинакова. Тогда, согласно гипотезе формативной причинности, скорость обучения должна прогрессив­но возрастать в том месте, где тренируется большое число животных; и такое же увеличение скорости должно обнаруживаться также в другом месте, даже несмотря на то что здесь число испытуемых крыс очень мало. Очевидно, следует принять меры пре­досторожности, чтобы избежать любых возможных сознательных или неосознанных предубеждений со стороны экспериментаторов. Один из способов может состоять в том, чтобы во втором месте тестировать ско­рости обучения крыс, давая им несколько разных задач с правильным интервалом, например раз в месяц. Затем в первом месте выбирается наугад из этого набо­ра определенная задача, которой обучаются тысячи крыс. Более того, время начала обучения также будет выбрано наугад, например четыре месяца спустя после начала выполнения набора задач во втором месте. Экс­периментаторы во втором месте не будут знать ни то­го, какая задача была выбрана, ни того, когда началось обучение ей в первом месте. Если при этих условиях во втором месте будет обнаружено заметное увеличение в скорости обучения данной задаче после того, как обу­чение началось в первом месте, этот результат будет весомым подтверждением справедливости гипотезы формативной причинности.

Эффект такого типа вполне мог иметь место, когда группы Крю и Эгера повторяли эксперимент Мак-Дугалла. В обоих случаях их крысы с самого начала обучались своей задаче значительно быстрее, чем это делали крысы Мак-Дугалла, когда он впервые начал свой эксперимент[239].

Если предложенный выше эксперимент действи­тельно был бы осуществлен и дал бы положительные результаты, он не мог бы быть полностью воспроиз­водим по самой своей природе, ибо при попытках его повторить на крыс должен будет действовать морфический резонанс от крыс в первоначальном эксперимен­те. Чтобы продемонстрировать тот же эффект снова и снова, было бы необходимо изменить либо задачу, либо вид, тестируемый в каждом эксперименте.

Эволюция поведения

Хотя палеонтология дает прямые сведения о струк­туре животных, живших в прошлом, она практически ничего не сообщает об их поведении. Вследствие этого большинство представлений об эволюции поведения может основываться не на свидетельствах, пришед­ших из прошлого, но лишь на сравнениях между вида­ми, существующими в настоящем. Так, например, тео­рии эволюции общественного поведения пчел могут строиться путем сравнения ныне существующих общественных видов с обособленными и колониаль­ными видами, предположительно более примитивны­ми. Но сколь бы разумными ни казались эти теории, они всегда будут не более чем спекулятивными[240]. Более того, теории эволюции поведения зависят от предполо­жений относительно способа наследования поведения, поскольку на сегодняшний день об этом фактически известно очень немного.

Механистическая, или неодарвинистская, теория предполагает, что врожденное поведение «программи­руется», или «кодируется», в ДНК и что новые типы поведения обусловлены случайными мутациями. За­тем естественный отбор благоприятствует полезным мутантам — так развиваются инстинкты. Предполага­ется, что случайные мутации дают животным также способности к определенным видам обучения. Тогда животные, у которых выживаемость и воспроизводст­во себе подобных выигрывают от этих способностей, переживают в результате естественного отбора. Таким образом развиваются способности к обучению. Даже то, что обученное поведение имеет тенденцию стано­виться врожденным, можно приписать случайным мутациям, основываясь на гипотетическом эффекте Болдуина: животные могут реагировать на новые ситу­ации, обучаясь соответствующим способам поведения; случайные мутации, которые вызвали к жизни эти типы поведения без необходимости обучения, будут закрепляться естественным отбором; таким образом, поведение, которое вначале было приобретенным, мо­жет стать врожденным не из-за наследования приобре­тенных признаков, а потому что случайно произошли соответствующие мутации.

Кажется, практически не существует предела тому, что может быть объяснено с помощью благоприятных случайных мутаций, которые изменяют «генетическое программирование» поведения. Затем эти неодарви­нистские теории могут быть разработаны в математи­ческой форме посредством вычислений, основанных на формулах теоретической популяционной генетики[241]. Но поскольку эти спекуляции невозможно проверить, они не имеют независимой научной ценности; они лишь развивают механистические допущения, из кото­рых проистекли.

Гипотеза формативной причинности приводит к совершенно отличным интерпретациям эволюции поведения. Можно ожидать, что естественный отбор приводит к изменениям «генных пулов» популяций до той степени, в какой генетические изменения влияют на поведение. Но сами специфические модели поведения зависят от наследования моторных полей путем морфического резонанса. Чем больше повторяется данная модель поведения, тем сильнее становится этот резонанс. Таким образом, повторение инстинктивного поведения будет все более и более закреплять ин­стинкты. С другой стороны, если тип поведения варьи­руется от индивидуума к индивидууму, морфический резонанс не даст четко оформленных хреод; следова­тельно, поведение будет менее стереотипным. И чем больше разнообразия в поведении, тем больше будет диапазон вариаций в будущих поколениях. Этот тип эволюции в направлении, допускающем появление разума, до некоторой степени осуществился у птиц, еще более у млекопитающих и более всего у человека.

В некоторых случаях полуобученное поведение должно было развиться из основы, в которой оно было полностью инстинктивным. Одним из путей такой эво­люции могла быть гибридизация пород с различными хреодами, вызывающая появление составных (компо­зитных) моторных полей с большим диапазоном инди­видуальных вариаций.

В других случаях полуинстинктивное поведение мог­ло эволюционировать из поведения, которое изначально было обученным, в результате частых повторений. Рас­смотрим, например, поведение различных пород собак. Овчарки в течение многих поколений обучались и от­бирались по способности загонять овец, охотничьи соба­ки — по способности находить и подавать дичь, пойнте­ры — делать стойку, гончие на лис — преследовать лис и так далее. Собаки часто проявляют врожденное стрем­ление к поведению, характерному для их породы, даже раньше, чем их начинают обучать[242]. Возможно, такие тенденции не столь сильны, чтобы их можно было на­звать инстинктами, но они достаточно сильны, чтобы показать, что между инстинктом и наследственной пред­расположенностью к обучению определенным типам поведения существует различие лишь в степени. Ко­нечно, породы собак развивались в условиях, скорее, искусственного, чем естественного отбора, но кажется вероятным, что в обоих случаях действуют одинаковые принципы.

Хотя относительно легко представить, как некото­рые типы инстинктивного поведения могли развиться путем повторения обученного поведения в одном поко­лении за другим, это не может легко объяснить эволю­цию всех типов инстинкта, особенно у животных с очень ограниченной способностью к обучению. Быть может, некоторые новые инстинкты появились из но­вых изменений и сочетаний инстинктов, существовав­ших ранее; одним из возможных путей здесь могла быть гибридизация пород или видов с различными моделями поведения. Другой путь появления новых комбинаций — включение в старые модели «сдвиговых видов деятельности» (displacement activities), то есть кажущихся неадекватными действий животных, «раз­дираемых» противоречащими друг другу инстинктами. Таким путем вполне могли возникнуть некоторые виды ритуалов ухаживания[243]. Можно представить также, что мутации или необычные условия среды могут сделать животное способным «настраиваться» на моторные хреоды других видов (ср. раздел 8.6).

Но в дополнение к рекомбинации существующих хреод должен быть также способ, посредством кото­рого совершенно новые моторные поля возникают у животных, поведение которых почти полностью инстинктивно. Новые модели поведения могут по­являться только в том случае, если привычное повто­рение наследственного поведения было заблокирова­но в результате либо изменения окружения, либо мутации, изменившей нормальную физиологию или морфогенез животного. В большинстве таких случаев животное будет действовать некоординированно и неэффективно, но иногда при этом может возникать и новое моторное поле. И когда бы новое поле ни по­явилось впервые, должен произойти «скачок», кото­рый не может быть полностью объяснен действием предшествовавших энергетических или формативных причин (разделы 5.1, 8.7).

Если модель поведения, обусловленная новым мо­торным полем, нарушает способность животных к вы­живанию и воспроизведению, она не станет повто­ряться очень часто, ибо животные, которые повторяют такое поведение, будут устранены (элиминированы) действием естественного отбора. Но если эта модель поведения помогает животным выживать и воспроиз­водиться, она будет повторяться часто и поэтому будет все более усиливаться морфическим резонансом. Таким образом, моторному полю будет благоприятст­вовать естественный отбор.

Поведение человека

Высшие животные часто ведут себя более гибко, чем низшие животные. Однако эта гибкость ограничена ранними стадиями поведенческого ряда, и особенно на­чальной фазой, обусловленной потребностью в пище; более поздние стадии, и в частности акт осуществления, протекают стереотипным образом как фиксированные модели поведения (раздел 10.1).

В «ландшафтной» модели главное моторное поле может быть представлено широкой долиной, которая затем сужается, края ее становятся все более крутыми и, наконец, она заканчивается глубоким каньоном {рис. 27 В). Широкая долина соответствует фазе пита­ния, на которой можно использовать множество аль­тернативных путей; затем эти пути сливаются, так как они «втягиваются в воронку» по направлению к сильно канализованной хреоде конечного акта.

В человеческом поведении круг возможностей, используемых для достижения поведенческих целей, гораздо шире, чем у любого другого вида, но и здесь, по-видимому, применимы те же принципы: под воздей­ствием моторных полей высших уровней модели пове­дения «втягиваются в воронку», ведущую к стереотип­ным актам осуществления, которые обычно являются врожденными. Например, люди получают пищу всевоз­можными способами: либо непосредственно — охотясь, ловя рыбу, пася скот или возделывая поле, либо косвен­но — выполняя различные работы. Затем еду готовят множеством различных способов и переносят в рот так­же по-разному, например рукой, палочками для еды или ложкой. Но способы жевания еды различаются весьма незначительно, а завершающий акт всего моторного поля питания, глотание, одинаков у всех людей. Подоб­но этому, в поведении, управляемым моторным полем репродукции, методы ухаживания и системы вступле­ния в брак широко варьируются, но завершающий акт совокупления, к которому они ведут, более или менее стереотипен. У мужчин конечная фиксированная мо­дель поведения, извержение семени (эякуляция), проте­кает автоматически и фактически является врожденной.

Таким образом, большое разнообразие моделей поведения человека обычно направлено к ограничен­ному числу целей, задаваемых моторными полями, унаследованными от предшествовавших членов вида путем морфического резонанса; в общем случае эти цели связаны с развитием, сохранением или воспро­изведением индивидуума или социальной группы. Даже игра и исследовательская деятельность, не на­правленные непосредственно к этим целям, часто помогают достичь их позднее, как они делают это у других видов. Поскольку ни игра, ни «обобщенное исследовательское питательное поведение» в отсутст­вие немедленной награды не ограничены только человеком: например, крысы исследуют свое окружение и объекты в нем, даже когда они сыты[244].

Однако не вся человеческая деятельность подчи­нена моторным полям, которые канализируют ее в направлении биологических или социальных целей; некоторые виды деятельности явно направлены к трансцендентным целям. Этот тип поведения в наибо­лее чистом виде представлен жизнью святых. Но ясно, что преобладающая часть поведения большинства че­ловеческих существ не имеет такой трансцендентной направленности.

Несмотря на то что диапазон различий человеческо­го поведения очень широк, когда рассматривается вид в целом, в любом данном обществе деятельность инди­видуумов лежит в пределах ограниченного числа стан­дартных моделей. Люди обычно повторяют характер­ным образом структурированные виды деятельности, которые уже выполнялись снова и снова многими поко­лениями их предшественников. Эти виды включают: знание определенного языка; двигательные навыки, связанные с охотой, сельским хозяйством, ткачеством, изготовлением инструментов, приготовлением пищи и так далее; пение и танцы; а также типы поведения, специфичные для определенных социальных ролей.

Все модели деятельности, характерные для данной культуры, можно рассматривать как хреоды[245]. Чем чаще они повторяются, тем более они будут стабилизи­рованы. Но из-за приводящего в замешательство изо­билия таких специфичных для культуры наборов хреод, каждая из которых потенциально способна канализировать движения любого человеческого су­щества, сам по себе морфический резонанс не может ввести индивидуума скорее в один набор хреод, чем в другой. Так что ни одна из этих моделей поведения не проявляется спонтанно: все их нужно узнать. Индиви­дуум побуждается (инициируется) другими членами общества к принятию определенных моделей поведе­ния. Затем, когда процесс обучения начинается, обычно путем подражания осуществление опреде­ленной модели движения приводит человека в состо­яние морфического резонанса со всеми, кто следовал этой модели в прошлом. Следовательно, обучение облегчается, когда индивидуум «настраивается» на специфические хреоды.

Процессы инициации и в самом деле традиционно понимаются примерно в таких же терминах, какие упомянуты выше. Предполагается, что человек входит в состояния или способы существования, которые предшествуют ему и представляют своего рода трансперсональную реальность.

Облегчение обучения посредством морфического резонанса было бы трудно продемонстрировать в слу­чае давно установившихся моделей поведения, но из­менение в скорости обучения должно обнаруживаться легче при двигательных моделях недавнего происхож­дения. Так, например, в настоящем столетии должно было становиться все легче и легче обучаться езде на велосипеде, вождению автомобиля, игре на фортепи­ано или работе на пишущей машинке, благодаря куму­лятивному морфическому резонансу от большого числа людей, которые уже приобрели эти навыки. Однако, даже если бы надежные количественные данные пока­зали, что скорости обучения действительно возросли, интерпретировать эти данные было бы сложно вследст­вие возможного влияния других факторов, наподобие усовершенствования конструкции машины, улучшения методов обучения и более высоких побуждений к обу­чению. Но при специально поставленных эксперимен­тах, в которых приняты меры к тому, чтобы эти фак­торы сохранялись постоянными, было бы вполне возможно получить убедительные свидетельства суще­ствования предсказываемого эффекта.

Гипотеза формативной причинности применима ко всем аспектам поведения человека, в которых повторя­ются определенные модели движения. Но она не может объяснить происхождение этих моделей. Здесь, как и в других случаях, проблема творческой деятельности (creativity) лежит вне пределов естественной науки, и ответ может быть дан лишь с позиций метафизики (ср. разделы 5.1, 8.7 и 11.3).

Глава 12
Четыре возможных вывода