Глава 3: государства альянса

Решимость и военная мощь Запада с 1918 года была критически ослаблена иррациональной надеждой на мир. Это было неудивительно, учитывая, что после Первой Мировой войны весь потенциал развитых индустриальных стран впервые был полностью привлечен к уничтожению врага, широко распространив глубокое отвращение к войне. Волна пацифизма, захлестнувшая в 1930-х израненную войной Европу, была пропитана искренним эмоциональным беспокойством, которое часто совершенно ослепляла здравомыслящих людей, не давая им видеть очевидное. В то же самое время, когда начался восход Гитлера, например, на ежегодных конференциях партии труда Великобритании ставился вопрос не просто о сокращении, а о ликвидации Королевских ВВС.

На другой стороне, характер и цели мира виделись несколько иначе. «Мир – говорил Ленин. – Означает конечной целью установление коммунистического управления во всем мире». Политика СССР, и внутренняя и внешняя, с конца Первой и до начала Третьей Мировой войны не только полностью соответствовала этому принципу. Третья Мировая войны была ее неизбежным следствием.

Конечно, множество марксистов и на Западе и на Востоке, воспринимали изречение Ленина не более чем аксиому. Были и западные художники, писатели и другие интеллектуалы в 1930-х, которые с энтузиазмом приняли коммунизм, так как им казалось, что это именно то, что может дать измученному человечеству надежду на лучший мир. Некоторые из них позже утверждали, что их ввели в заблуждение относительно истинной природы коммунизма и его методов. В целом, это оправдание было воспринято со скептицизмом.

Существовало и много честных людей, которым просто претила сама мысль о войне, дикой и ужасной бойне и очевидно бессмысленной жестокости. Среди них, тех, кого Ленин назвал «полезными идиотами» и нашлось так много тех, кого можно было использовать. В свободном и обеспеченном обществе они процветали в изобилии.

После Второй Мировой войны, которая во многих отношениях была не более чем продолжением Первой, появилась новая и страшная опасность, исходящая от нового оружия массового уничтожения. Человечество оказалось достаточно умно, чтобы изобрести и производить его, но недостаточно мудрым, чтобы обрести уверенность.

Советская политика была направлена на продвижение и использование в пользу СССР страха перед ядерным апокалипсисом. Так называемые «движения за мир» в западных странах имели одну цель, будучи ненавязчиво организованными и в значительной степени оплачиваемыми СССР с целью максимального использования «полезных идиотов», которым зачастую оказывались порядочные и даже иногда выдающиеся люди. Движения за мир процветали в пятидесятые годы. Это было время «Стокгольмского призыва», «Всемирного совета мира» и других движений, тайно управляемых из Москвы и щедро финансируемых из так называемого «фонда мира». Основной целью этого мирного наступления были Соединенные Штаты Америки.

Сегодня, когда так много известно о действиях глубоко преступного режима, под игом которого Советский Союз страдал более полувека, трудно поверить, что люди, живущие в странах, не находящихся под советским игом, могли оказаться настолько глупы. После окончания Второй Мировой войны Советский союз захватил и поработил три свободных народа на побережье Балтийского моря (Латвия, Литва и Эстония); силой удерживал с своем составе две другие страны (Белоруссия и Украина), не желавшие находиться в подневольном состоянии; продолжал убивать собственный народ ради сохранения господства Коммунистической партии Советского Союза (КПСС); силой установил жестокие и непопулярные режимы в Восточной Европе; финансировал и организовывал подрывную деятельность в демократических странах, которые, решаясь на проявление смелости, находились слишком далеко от его границ, чтобы захватить их силой; простроил стену, разделившую Европу, с минными полями, собаками и вооруженной охраной, чтобы удерживать не преступников, а обычных граждан, вторгся в Афганистан, вел себя по отношению к собственным гражданам с жестокостью, которой нет описаний, лгал и обманывал там, где нечестность могла дать преимущества… подпитывая растущий на западе страх перед ядерной войной, превращая эти опасения в подозрительность и неприязнь к нации, лидеры которой были избираемы народом, которое не убивало миллионы и не порабощало другие страны – Соединенным Штатам. Было бы глупо утверждать, что в западной демократии нет недостатков. Уродливые недостатки произрастали в изобилии, иногда они были столь чудовищны, что приводили особенно чувствительных и интеллектуальных людей в отчаяние. Но было бы верхом абсурда предполагать, что они были хуже мрачного, непримиримого, репрессивного и некомпетентного марксистского произвола, что политика Советского Союза была единственным источником мира, а главная угроза ему исходила от Соединенных Штатов. Тем не менее, именно эту информацию несла советская пропаганда и распространяли его агенты, знали они, что делают, или нет.

В 1980-м в антиядерном оркестре поднялось настоящее крещендо. Массовые демонстрации были организованы в Германии, Франции, Нидерландах, Бельгии, Великобритании и Соединенных Штатах, и каждый раз Америка была представлена форменным злодеем. Звучали призывы «Сократить арсеналы милитаристского Запада» и дать миролюбивому Советскому Союзу и его преданным союзникам возможность в ответ сократить свои. Однако, можно с уверенность полагать, что в советских городах таких митингов не состоялось.

Ловкость, с которой использовались Ленинские «полезные идиоты» и та степень, в которой подлинные страхи честных людей превращались в орудие советских интересов по сокрушению их собственных правительств, были просто невероятны. Однако, в конце концов, здравый смысл начал отыгрывать позиции у массовой истерии. Несостоятельность призывов к одностороннему ядерному разоружению проявилась еще более четко, а утверждения об односторонней вине США за гонку ядерных вооружений воспринимались все более критически. К лету 1983 года обстановка стала спокойнее, однако было нанесено много вреда, он не был непоправимым. Мирное наступление Советского Союза, в конце концов, сошло на нет, усилия, направленные на разрушение обороноспособности западных стран не принесли ожидаемого эффекта.

Следует также заметить, что хотя рост ядерных арсеналов обеих сверхдержав вызывал общественное беспокойство, на западе, по крайней мере, от правительств неуклонно требовалось не забывать объяснять собственному народу, что делается и почему, вместо того, чтобы с мрачным видом проводить ту политику, которую они считали нужным. В Советском Союзе, конечно же, такой задачи никогда не стояло.

В дополнение к общим проблемам, порожденной ею самой, ядерная политика являлась одной из причин раскола между западными союзниками, хотя, конечно, не единственной. Другой было некоторое недопонимание, вызываемое разницей в стиле действия правительств по обе стороны атлантического океана. Неопределенность и мягкость демократического правительства после одних выборов сменилась жесткой и вызывающей политической линией, республиканской эпохи, хотя все еще проявлялось заметная несогласованность перехода от политики вчерашнего дня к политике сегодняшней. Это не было привлекательным для европейских лидеров, за некоторым исключением в виде премьер-министра Великобритании. Им была по душе более терпеливая и последовательная смена политического курса, перетекающего один в другой, так как слишком часто приходилось смиряться с более сбалансированной и менее авантюрной, чем хотелось бы некоторым политикой, как ценой за достижение согласия в рядах Европейского союза. Последний так и не восстановился в качестве мирового политического игрока после провала проектов Европейского оборонительного союза и Европейского политического союза в 1954 году. Впоследствии много времени было потрачено впустую в попытках заново создать институты, которые могли бы заменить огромные усилия по формированию Соединенных Штатов Европы. Националистический угар генерала де Голля, а затем, хотя и менее вопиющая, но не менее разрушительная Британская политика полумер в отношении любого позитивного шага на пути к новой структуре Европы привели к тому, что союз растратил большинство времени на то, что можно буквально назвать «вопросами хлеба и масла»*, чем на поиски путей того, как Европе получить в мире политическое влияние, адекватное ее экономической мощи и ее интересам во всем мире.

* Дипломатический термин «жизненно важные вопросы»

Так было до 1981 года, когда программа Геншера-Коломбо, закулисно поддерживаемая Исполнительным Комитетом за Объединение Европы, показала путь к новому механизму и стала новым актом политической воли. Принятие в 1983 году этих предложений членами Европейского Сообщества, которое вскоре увеличится присоединением Испании и Португалии, обеспечило возможность принятия решений и первичный аппарат обеспечения их практической реализации. Большая заслуга этой программы заключалась в принятии более-менее дееспособного органа, а именно Европейского совета, состоящего из глав правительств государств-членов сообщества, что обеспечило создание верховного руководящего органа по общим вопросам, выходящим за рамки отдельных стран сообщества и, что еще более важно, для совместного принятия решений в вопросах внешней политики представителями государств-членов. И теперь, наконец, удалось включить в список его задач выработку единой оборонной политики и взаимодействия между вооруженными силами стран-членов Сообщества.

Это было достигнуто за счет двух мер, обе из которых были, казалось, довольно просты, когда были приняты, но чтобы принять их, потребовался прыжок через институциональные препятствия, возводимые теоретиками Сообщества на пути любого прагматического развития. Европейский совет принял Акт Объединения, заявив, что представляет собой единый орган, целью которого является принятие решений. Кроме того, было принято решение о создании секретариатов для подготовки и исполнения решений в области внешней и оборонной политики. Внешняя политика согласовывалась и, гармонизировалась насколько это возможно временными бюрократическими органами, состоящими из официальных представителей государства, председательствующего в Сообществе в данное время. Но так как оно менялось каждые шесть месяцев, оказывалось затруднительно обеспечить непрерывность политической линии. Эффективность принятия решений также падала.

Было ясно, что как только решение о включении вопросов обороны в сферу деятельности Союза было принято, этих договоренностей оказалось совершенно недостаточно. Решения в сфере обороны должны были приниматься либо длительное время, с учетом времени, необходимого для разработки оперативных концепций, на которых основывались требования к технике, а затем с учетом длительного времени, необходимого на ее производство, либо же приниматься в очень сжатые сроки в кризисных или иных чрезвычайных обстоятельствах, требовавших совместных действий. Необходимый минимум штабных офицеров требовался для мониторинга долгосрочных процессов и подготовки необходимых материалов и разведывательных данных (например, информации о расположении сил), необходимых для принятия срочных решений в рамках Альянса и управления в случае кризисных ситуаций. Логика этого аргументы оказалась достаточной, чтобы одолеть французские колебания, в то время как Великобритания, наконец, признала, что для поддержания необходимого уровня обороны, который правительство Консерваторов считало необходимым и не нарушая его монетаристских принципов, требовались некоторые радикальные меры повышения эффективности. Единственным доступным путем представлялось сотрудничество с другими государствами Западной Европы как в области производства вооружений, с гораздо более высокой степенью стандартизации, так и в отведении определенной степени специализации ролей вооруженных сил государств-членов. Этот новый институциональный механизм не мог обеспечить резких и быстрых результатов, но по крайней мере задавал рамки, в которых было возможно более совершенное и скоординированное планирование после того, как будут приняты необходимые решения в области улучшения обычных вооруженных сил европейских стран Альянса в свете обстоятельств, о которых пойдет речь ниже.

В дополнение к разобщенности Европейского сообщества, продолжались и постоянные разногласия между Европой и США по поводу роли, которую они должны играть по отдельности или совместно в защите своих интересов по всему миру. Эти разногласия проявлялись с особой резкостью в области ядерной политики и ситуации на Ближнем Востоке. Ядерный аргумент представлял проблему для американцев, полагавших, что пойдя на разработку и размещение в Западной Европе модернизированных тактических ядерных вооружений (ТЯО) они пошли на поводу у Европейцев, ощущавших угрозу, исходящую от развертывания на территории Советского Союза усовершенствованных систем, очевидно нацеленных на Западную Европу. Решение этой актуального и жизненного важного раскола во мнениях по крайней мере частично было вызвано началом серьезных переговоров с Советским Союзом в конце 1981 года, последовавших за Договор об ограничении стратегических наступательных вооружений (СНВ), которые будут описаны в следующей главе, а также, отчасти, вследствие пересмотра роли, которую надлежало играть Европе в рамках Атлантического Альянса. В то время, как было справедливо и правильно, что европейцы хотели иметь на совей территории ядерные ракеты, эквивалентные направленным на них, либо попытаться договориться о ликвидации или сокращениях такого орудия обеими сторонами, это не имело никакого отношения к одному из самых жестких вопросов, с которым могли столкнуться главы западных стран в случае войны, а именно: применить ли ядерное оружие первыми, если они окажутся не в состоянии сдержать обычными силами советское наступление на Западную Европу.

Новое ТЯО логически требовало стать частью общей схемы сдерживания, которая хорошо работала с момента, когда Советский Союз приобрел ядерное оружие, а именно, что удар вызовет ответный удар. Популярный аргумент против размещения этого оружия на территории Западной Европы был несостоятелен потому, что подавляющее большинство стран не признавали, что одностороннее разоружения Запада вызовет аналогичное разоружение Востока. Приход этого вопроса в сферу общественной дискуссии, привел, однако, к фокусировке внимания на гораздо более реальной и сложной проблеме, присущей доктрине гибкого реагирования. Она включала предположение, что при определенных обстоятельствах, то есть в случае советского нападения на Европу обычными силами, которое будет невозможно успешно остановить обычными западными вооруженными силами, предстояло принять решение, следует ли запретить удар и оставить обширные области Западной Европы под советской оккупацией или же прибегнуть к ограниченному и избирательному применению ядерного оружия, дабы остановить военные действия. Это позволяло добиться оперативной паузы, в ходе которой возможно было бы завершить конфликт, в то же время демонстрируя готовность Запада в любой момент принять все меры, чтобы предотвратить победу СССР.

Причина, по которой западные лидеры могли столкнуться с этим мучительным выбором, была проста и понятна: их обычные вооруженные силы сами по себе были недостаточны, чтобы при любых обстоятельствах гарантировать, что наступление гораздо более мощной машины советских вооруженных сил будет остановлено. Эта ситуация была печальным наследием решений 1950-х, когда США все еще обладали ядерным превосходством и угроза воспользоваться этим превосходством была достаточна, чтобы предотвратить - и при необходимости положить конец - любой агрессии против Европы. Особенно привлекательным для политиков было не просто подавляющее превосходство западной стороны в то время, но и экономия средств, которая позволяла им наслаждаться сокращением обычных вооруженных сил Европы. После того, как западное ядерное превосходство исчезло, и ядерный паритет был достигнут и даже несколько сместился в советскую сторону, финансовые выгоды от опоры на ядерное оружие еще долго властвовали в умах недальновидных западных политиков, которые, наконец, просто убедили себя в том, что Запад не мог позволить себе необходимый уровень обычных вооруженных сил в свете необходимости подержания уровня социальных расходов, которые казались необходимыми для предотвращения дальнейшего распада западного общества.

Некоторыми из невоспетых гениев в новом «Геншеровского типа» Секретариате Обороны удалось запустить и обеспечить принятие европейскими политиками идеи о том, что народное недовольство против ядерного оружия может создать плодотворную почву для другого аргумента: а именно о том, что спорной, чтобы не сказать предосудительной возможности применения Западом ядерного оружия можно избежать, если бы были усилены обычные вооруженные силы стран Запада. Если бы появился реальный шанс остановить или, по крайней мере, значительно задержать советское наступление обычными силами, то решение о том, применять ли ядерное оружие в Европе будет возложено на советские силы. Таким образом, ТЯО потребуется западной стороне для гарантии недопущения его использования советами, а не для менее приемлемого первого ядерного удара со стороны Запада.

Создание адекватных этой задаче обычных западных вооруженных сил не однозначно не могло быть достигнуто за счет увеличения расходов отдельных европейских стран и могло было быть достигнуто только повышением эффективности совместной оборонительной политики и более справедливым распределением нагрузки. Это могло было быть обеспечено только за счет единой и работоспособной европейской оборонительной политики.

Это имело также дополнительное преимущество, так как очень помогало в устранении одной из основных причин для разногласий между Западной Европой и Америкой. Соединенные Штаты долгое время считали, что вносят больше, чем свою долю в защиту интересов Запада. Например, концепция сил оперативного развертывания, например, в Индийском океане предполагала, что в ней могут быть задействованы силы, которые могли бы войти в состав американских подкреплений, перебрасываемых в Европу в случае войны. Поэтому, в глазах американцев было очевидно справедливым предположение, что для того, чтобы Соединенные Штаты могли использовать свои силы в районах, где Европейцы не могли создать военное присутствие, но имели в них интересы, не менее нуждающиеся в защите, чем американские, европейцы должны «выбрать слабину». То есть, они должны будут взять на себя исправление любых слабых мест, которые могли бы возникнуть в результате того, что США будут вынуждены действовать в общих интересах Запада где-то в другом месте. Против подобного хода мысли в западной Европе существовали некоторые возражения, не только из-за дополнительных расходов, которые потребовались бы, чтобы нарастить европейские силы для затыкания американских дыр в Европе, но и потому, что это означало автоматическую поддержку западной Европой американской политики в остальной части мира, которая, возможно, не будет должным образом согласована и в которой, возможно, не будет достигнуто компромисса. Это предостережение подкреплялось «манифестом несогласия», которым сочли существующие противоречия между некоторыми аспектами американской политики на Ближнем Востоке и политикой Европейского сообщества. На европейский взгляд казалось, что американцы оказались слишком подвержены еврейскому лобби в Соединенных Штатах и не могли навязать политику умеренности Израилю, хотя тот зависел от них финансово и в области поставки военного оборудования, а также потому, что Соединенные Штаты не принимали, или не могли заставить принять Израиль признать необходимость решения ближневосточного конфликта с учетом мнения палестинцев и создания независимого палестинского государства.

Учитывая разногласия в области, в которой было наиболее вероятным, что Соединенным Штатам, возможно, придется предпринять военные действия или, по крайней мере, использовать военную силу в роли сдерживающего фактора, было особенно трудно ожидать, что западноевропейцы, так сказать, дадут карт-бланш американской политике, заранее согласившись с «выборкой слабины» в Европе.

В промышленно развитых западных странах, а также в Японии было очевидно, что если арабский экспорт нефти сократиться, промышленности тоже придется затормозить - или даже, в отдельных случаях остановиться. Нежелание предыдущей администрации США, находившейся под давлением мощных политических групп (особенно, Нью-йоркских) принять простой факт, что для обеспечения бесперебойных поставок нефти должны сильнее учитываться интересы арабов в поиске решений палестинского вопроса, была главным препятствием на пути прогресса. Оно также вызывало разногласия в отношениях США с Европой, где правительства были в состоянии взглянуть на ситуацию на Ближнем Востоке менее ограниченным взглядом, нежели американская администрация. Обеспечение поставок нефти и решения палестинского вопроса, хотя и не вызывали опасных внутренних разногласий в США, представляли собой серьезную проблему. Политика европейских стран, как в области их ответственности в рамках НАТО, так и в области возможности совместных действий вне зоны ответственности НАТО, должна была быть направлена на стимуляцию Вашингтона на активный поиск выхода из этой деликатной проблемы.

В поиске путей выхода из этого тупика значительную (и неожиданную) помощь оказал премьер-министр Израиля с его фактической аннексией Голанских высот в конце 1981 года, которая вызвала отмену подписания стратегического соглашения с США и открытую критику Европы. Эти действия, вызвавшие обострение отношений Соединенных Штатов и Израиля, наконец, сделали последний шаг для того, чтобы стала возможной новая политика в отношении Ближнего Востока, которая бы предполагала разумный учет позиции арабских стран и, в то же время, соответствовала бы взглядам Западной Европы. Оно сняло последние препятствия для молчаливого принятия Западной Европой доктрины «выбора слабины» и, таким образом, предоставила еще один аргумент за улучшение обычных вооруженных сил стран Западной Европы.

Были еще два важных последствия. Страны Западной Европы сильнее стремились к гармонизации внешней политики по сравнению с Соединенными Штатами. Казалось, они понимали, что западноевропейская позиция может быть услышана только в случае, если Европа продемонстрирует мускулы и независимость, показывая миру, что она не обязательно является лишь сателлитом США. Это также в значительной степени брало начало в резкой оппозиции политики по Ближнему Востоку, и когда эта конкретная проблема встала на путь разрешения, для Европы стало легче мыслись в категориях общих с США действий по продвижению интересов всего западного мира. Но как только решение приложить усилия было принято, существующих мер по координации защиты интересов Запада оказалось недостаточно. Время от времени проходили так называемые Западные Саммиты, как, например, прошел в Гваделупе в 1978 году, но эти встречи включали не все вопросы, которые стороны считали необходимыми и тем более, не имели никаких средств продвижения принятых решений, позволивших бы проверить их эффективность. Обычным ответом на подобную критику было то, что консультации в рамках Североатлантического Альянса позволяли влиять на ситуацию по всему миру. Это было формально верно в том отношении, что консультаций было достаточно. Реализация принятых решений, однако, была другим вопросом, так как зона ответственности и операций Североатлантического Альянса была наменяно ограничена Европой, Средиземным морем и Северной Атлантикой, таким образом, не включая в себя многие страны и регионы, в которых угрозы интересам запада в настоящее время воспринимались как наиболее острые. Требовались новые механизмы, и они были частично выработаны как раз вовремя, до начала Третьей Мировой войны.

На Западном саммите 1982 года была не только предпринята попытка сформулировать политику, которой должен был следовать весь западный мир в целях обеспечения необходимых материалов и использования своего экономического преобладания в качестве инструмента влияния на события в мире и предотвращения дальнейшего советского авантюризма, но и сделаны первые пробные шаги в создании основы, на которой могли быть представлены подобные решения и разработаны дальнейшие конкретные решения. Простое расширение сферы операций НАТО, которое могло показаться более простым, было невозможно, так как не все его члены готовы были с этим согласиться. Западный Политический Штаб стал загадочным названием органа, на который присутствующие на саммите главы правительств возложили эти новые задачи и который получил всего два года, чтобы начать их реализацию и убедительно доказать свою полезность.

Однако основную причины разногласий по обе стороны Атлантики - разницу в темпе и стиле - решить было труднее. На протяжении большей части своей истории Атлантический Альянс часто назывался «Атлантическим сообществом», однако это название было не более чем дипломатической риторикой. Концепция «сообщества» разваливалась, когда Альянс сталкивался с проблемой, как, например, после Суэцкого кризиса, когда отношения между США, Великобританией и Францией оказались особенно напряженными. Были приняты резолюции в попытке его создания, но на практике ничего не происходило, за исключением двух дополнений к списку задач Альянса, которые вносили важный вклад в его потенциал, но никогда не позволяли достичь полного взаимодействия. Одним из них было то, что Альянс должен включать и экономическую политику. Этим, однако, в настоящее время занимались и многие другие международные организации, так что значение постановления для НАТО не имело особого значения. Другие оказалось более плодотворным. Союзники договорились об улучшении взаимодействия по вопросам, представляющим общий интерес. Это позволило расширить их зону влияния с первоначальной зоны ответственности НАТО на все другие районы мира. Забегая вперед, это позволило говорить о появлении вне территориальных проблем, которые было невозможно решить без участия Альянса и, как часть операций Альянса, принимать скоординированные меры по их решению.

В поздние годы концепция «атлантического сообщества» превратилось в лимбо* нереализованных теорий из-за роста и развития Европейского сообщества, которому большинство Европейских членов Альянса оказались готовы посвятить гораздо больше сил, чем призрачному «атлантическому». Эта дихотомия в 1960-е получила меткое пропагандистское прозвище «двух столпов», согласно которому Альянс должен был состоять из Соединенных Штатов и Канады с одной стороны и объединенной Европы с другой. Это также не было полностью реализуемым. Это предложение в действительности было немногим более, чем еще одним препятствием на пути реализации того, что могло быть верно охарактеризовано как «сообщество по обе стороны Атлантики».

* лимбо – преддверие Ада.

Основной причиной сложностей на пути построения «Атлантического сообщества» были, конечно, различия в размерах и влиянии между США и странами Западной Европы. После Второй Мировой войны, Соединенные Штаты были единственной западной страной, которая стремилась навязать свой власть в мире и предпринимала для этого усилия в то время, как бывшие империи западной Европы переживали потерю своего прежнего положения на мировой арене, которым они когда-то наслаждались. И они не всегда были готовы смириться с ролью региональных стран среднего могущества.

Была и еще одна трудность, так как методы американской политики не были направлены на участие в интегрированном сообществе. Для союзников было трудно выставить свои предложения на мучительное общественное обсуждение и механизм принятия решений, что являлось основным методом в США с их жестким разделением властей. Как только решение будет принято, оказывалось мало надежд, на то, что американцы окажутся готовы пройти все это снова, чтобы рассмотреть предложения, поступающие из-за границы. Следовательно, по трезвой оценке на обеих берегах, Альянс продолжал функционировать в режиме «Трансатлантической сделки». Эта фраза была использована одним из выдающихся американских представителей при НАТО в качестве называния книги об этих отношениях. Суть сделки заключалась в гарантиях американцев рассматривать нападение на Западную Европу как нападение на сами США, и гарантиях Западной Европы внести справедливый вклад в общую оборону. Единственным опасностями для «сделки» было то, что Европейцы могут не найти справедливой американскую оценку; или же если Соединенные Штаты в силу чрезвычайных обстоятельств сочтут необходимым отвлечение внимания и своих сил от Европы, как, например, в случае с Вьетнамом. когда такое отвлечение в целом не одобрялось Европейцами и, более того, оказалось безуспешным.

Резкий стиль политики республиканской администрации в первые годы 80-х и растущая озабоченность Соединенных Штатов положением на Ближнем Востоке, Юго-западной Азии и Центральной Америке совпала по времени с усиление идущих из Европы криков о ядерном разоружении. Он также совпал по времени с негативными действиями, предпринятыми по инициативе мелких политических партий в Бельгии и Голландии, которые привели к сокращению их вооруженных сил и, одновременно, заявленному нежеланию разрешать размещение большего объема ТЯО на их территории. Было также отмечено, что в когда в Европе активно обсуждался вопрос об экономических санкциях в ответ на советскую войну в Афганистане в военное положение в Польше, Соединенные Штаты оказались не в состоянии воспользоваться коротким периодом, когда они могли ввести единственную санкцию, которая была понятна и человеку и давала бы широчайшие возможности - а именно остановить экспорт зерна в Советский Союз. Этого не было сделано не из-за сомнений в ее эффективности, а потому, что американские фермеры, чьи голоса имели важное значение для американской администрации, не пожелали отказаться от огромных продаж продукции в советский союз, от которых в значительной степени зависело его сельское хозяйство.

К счастью для запада, война разразилась в это время, а не позже. Соединенные Штаты и Европа встали на разные пути.

ГЛАВА 4: ЯДЕРНЫЕ АРСЕНАЛЫ

В начале 1970-х годов между Советским Союзом и Соединенными Штатами был достигнут ядерный паритет. Договор об ограничении стратегических вооружения (ОСВ), подготовленный в мае 1972 года устанавливал потолок на количество стратегических баллистических ракет. Также был подписан договор об ограничении систем противоракетной обороны. Вместе эти договоры предполагали, что обе сверхдержавы приняли принцип взаимного гарантированного уничтожения. На самом деле, это было не так. Для СССР ядерное сдерживание было очевидно направлено на способность выжить, сохранить боеспособность и победить в условиях ядерной войны. США полагались на достижение постоянного технологического превосходства, не оставлявшего советам шансов на это. По обе стороны в 1970-х наблюдался резкий рост количества боеголовок, в основном, за счет введения ракет с разделяющимися головными частями индивидуального наведения (РГЧ ИН), а также заметный рост эффективности систем наведения и, следовательно, точности их доставки. Соединенные Штаты удвоили количество своих стратегических боеголовок с примерно 5 000 в 1970 до более чем 11 000 в 1980. В СССР их количество выросло с примерно 2 500 в 1970 до 5 000 в 1980, хотя этот показатель должен был вырасти примерно до 7 500 в ближайшие несколько лет. В то же время, точность стратегических ракет улучшилось по обе стороны. Круговое вероятностное отклонение (КВО – радиус от точки прицеливания, в который укладывается 50 % попаданий) снизилось с 600-900 (для ракет, запускаемых с земли, но не с подводных лодок) до 180-200 метров.

Технологическое преимущество США над СССР в стратегических вооружениях в 1980 было гораздо меньшим, нежели десять лет назад. Кроме того, общая поражающая способность американского стратегического арсенала (на военном жаргоне «контр-военного потенциала» или CMP), которая в конце 1970-х была в три раза выше, чем у СССР, была достигнута и превзойдена Советским Союзом в начале восьмидесятых. США сохраняли некоторые преимущества с бомбардировщиках и подводных лодках (из тридцати американских подводных лодок стратегического назначения постоянно находились на боевом дежурстве до двадцати, в то время как у Советского Союза - не более десяти), кроме того, в области противолодочной обороны (ПЛО) методы западных флотов определенно находились впереди. Тем не менее, в межконтинентальных баллистических ракетах (МБР) СССР продолжит оставаться далеко впереди до принятия на вооружение американской ракеты «Трайдент-2» - баллистической ракеты подводных лодок (БРПЛ) - и очень точной ракеты, которая будет принята на вооружение во второй половине восьмидесятых годов

С принятие Советским Союзом гораздо более продвинуты механизмов защиты правительства и промышленности, а также гражданской обороны стало ясно, что в первой половине восьмидесятых для СССР открылось то, что аналитики, как правило, с подачи Генри Киссинджера называют «окном возможностей». Несмотря на огромные технические трудности полностью скоординированного первого стратегического ядерного удара против американских МБР наземного базирования и уверенности, что даже при достижении оптимального результата значительная часть стратегических ядерных сил Соединенных Штатов уцелеет, а также оставшиеся нетронутыми американские подводные ядерные силы окажутся в состоянии ответить, для СССР открылась ясная возможность использовать свои стратегические ядерные силы для политического давления в международных отношениях. Если же это не позволит добиться решающих результатов, всегда оставалась возможность ведения открытой обычной войны против НАТО в Европе. Но в любом случае это «окно возможностей» останется открытым не более, чем на несколько лет.

Где велись действительно бурные дебаты в области международной ядерной политики (то есть того, что некоторые военные недобро называли «военной метафизикой»), так это в вопросе о тактическом ядерном оружии (ТЯО) ближнего радиуса действия, который вносил критический раскол и неопределенность в западный альянс. В начале восьмидесятых годов, СССР оказался в состоянии использовать сложившееся на западе беспокойство по поводу ядерной угрозы с наибольшей эффективностью через массовую пропагандистскую кампанию и «полезных идиотов».

При всей привычной неуклюжести Советского Союза не было никаких сомнений в том, что его манипуляции западной озабоченностью по поводу ядерного оружия были наиболее искусными.

Когда в 1960-х американское ядерное превосходство уступило место состоянию примерного равновесия между сверхдержавами, их уязвимость к ударам межконтинентальными баллистическими ракетами приобрела, возможно, меньшее значение, нежели уязвимость европейских союзников перед ядерным ударом. Независимо от любых преимуществ, которые могли дать сверхдержавам повышение точности, снижение уязвимости или сокрытие пусковых установок, повышение их мобильности и так далее, оставался просто факт: они не могли пострадать от первого удара противника настолько, чтобы потерять возможность разрушительного ответа. Важнейшим вопросом, поставленным в начале 1970-х, было то, в насколько тяжелом положении должны оказаться европейские союзники в случае войны, чтобы США решились на масштабный ракетно-ядерный удар по Советскому Союзу. Если бы угроза ужасного ответного удара поставила бы готовность любого американского президента сделать это под сомнение (а так не могло не быть)

Наши рекомендации