Фактор крепостного права

Историк утверждает, что «первоначальным основанием сословного деления русско­го общества, может быть, еще до князей, служило, по-видимому, рабовладение» (Клю­чевский, 1987). Однако с принятием христианства на Руси, под гуманитарным влия­нием церкви, рабовладение в чистом виде стало осуждаться и постепенно исчезать. Позднее рабы стали холопами, а прежде вольные (тягловые) крестьяне превратились в крестьян крепостных. История крепостного права на Руси — один из самых слож­ных вопросов. Известно, когда было отменено крепостное право — в 1861 г., в резуль­тате реформы Александра П. Известно, когда был отменен «Юрьев день», позволяв­ший крестьянину переходить от одного землевладельца к другому — в 1597 г., в цар­ствование Федора, а реально Бориса Годунова. Однако так до сих пор и не понятно, когда же была введена личная крепость на крестьянина и членов его семьи. Согласно

1 См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен. — Т. 5. — М., 1881. — С. 367.

122 Часть 1. Массы

В. О. Ключевскому, крепостная зависимость сложилась как бы сама собой, а крепост­ное право именно как закрепленное законом право фактически отсутствовало. Это было некоторое неписаное, «природное право». «Судебник 1550 г. дозволял крестья­нину продаваться с пашни в холопство, лишая казну податного плательщика; указы 1602 и 1606 гг. установили вечность крестьянскую, безысходность тяглового кресть­янского состояния. Так крестьянин, числясь по закону вольным со своим устарелым правом выхода, на деле был окружен со всех сторон, не мог уйти ни с отказом, ни без отказа, не мог по своей воле ни переменить владельца посредством вывоза, ни даже переменить звания посредством отказа от своей свободы. В таком положении ему оставалось только сдаться» (Ключевский, 1987). Позднее же это оформилось доста­точно просто: крестьянин, рядясь с землевладельцем на его землю со ссудой от него, сам отказывался в порядной записи навсегда от права каким-либо способом прекра­тить принимаемые на себя обязательства. Внесение такого условия в порядную и со­общило ей значение личной крепости.

Таким образом, крепость (обязательство) носила не юридический, а экономиче­ский и, затем, социально-психологический характер. Это было прикрепление личное (фактическое, а не юридическое), а не поземельное. Крестьянин был крепок лично землевладельцу, а не предоставляемой ему земле. В этом отношении по сути он пре­вращался в холопа — в его особую разновидность, кабального холопа. Так, в факти­ческом отношении, вольные ранее крестьяне оказались приравненными к холопам и тем самым умножили достояние рабовладельцев. Хотя рабство на Руси было много­вариантным, включало полные и частичные разновидности, суть его от этого не ме­нялась. Однако создано это было не государством, а лишь при помощи государства. Государству принадлежали не основания крепостного права, а лишь его границы.

С социально-психологической точки зрения, это имело большие последствия, чем если бы крепостное право было введено самим государством, насильственно-юриди­чески. В последнем случае это вызвало бы значительное сопротивление крестьянства и придало бы ему конкретное направление борьбы. А так это было по сути вполне доб­ровольное закрепощение. И подчас оно было если не выгодным для крестьян, то, по крайней мере, представлялось меньшим из зол.

Ведь для начала крестьянской деятельности, для обзаведения инвентарем, по­стройки жилища и т. д. требовались средства. Естественно, крестьяне, начинавшие земледельчество на новых местах, были лишены всего этого. Требовалась ссуда, «под­мога», которую они брали у землевладельца. Ее надо было выплачивать. Кроме того, за нее надо было платить проценты или отрабатывать барщину — на это требовалось время. Помимо этого надо было платить налоги. В совокупности все это делало крес­тьянина вечным должником — расплатиться он не имел физической возможности. Продаваясь в холопы или переходя в крепость, он сразу избавлялся от всех этих про­блем. Психологически как бы исчезали долги (они становились вечными и потому нереальными) и налоги (их платил землевладелец или, в силу круговой поруки, об­щина). По сути же его положение никак не менялось: Юрьевым днем все равно ре­ально могли воспользоваться и пользовались только единицы — расплатиться с дол­гами и недоимками было очень трудно, практически невозможно, да и менять наси­женное место в ноябре, уже по снегу, предельно затруднительно. Реально же, в ряде моментов, это положение даже облегчалось. Главное же облегчение заключалось в

Глава 1.6. «Русская душа» как особое состояние массовой психологии 123

психологическом освобождении от ответственности. Свободный человек, вольный крестьянин нес слишком много непосильных обязанностей — за свободу, как извест­но, всегда приходится платить. Раб, холоп или крепостной избавлялся от ответствен­ности. Причем делал это, подчеркнем, добровольно — особенно поначалу. Не случай­но, что по мере уничтожения этой добровольности, усиления в XVII в. теперь уже не просто крепостного состояния, а системы угнетающего крепостного права, стало на­растать достаточно широкое недовольство. По целому ряду причин «это эпоха народ­ных мятежей в нашей истории. Не говоря о прорывавшихся там и сям вспышках при царе Михаиле, достаточно перечислить мятежи Алексеева времени, чтобы видеть эту силу народного недовольства: в 1648 г. мятежи в Москве, Устюге, Козлове, Сольвы-чегодске, Томске и других городах; в 1649 г. приготовления к новому мятежу заклад­чиков в Москве, вовремя предупрежденному; в 1650 г. бунты в Пскове и Новгороде; в 1662 г. новый мятеж в Москве из-за медных денег; наконец, в 1670-1671 гг. огром­ный мятеж Разина на поволжском юго-востоке, зародившийся среди донского каза­чества, но получивший чисто социальный характер» (Ключевский, 1987).

Причиной широкого недовольства стало то, что в результате сначала фактиче­ской, а затем, в начале XVIII в., и юридической отмены холопства (холопы были при­равнены к крепостным) в психологическом смысле произошло обратное задуманно­му. Не холопы в силу отмены холопства почувствовали себя приравненными к кре­стьянам, а крепостные крестьяне юридически почувствовали себя приравненными к холопам. В итоге же этих реформ и те и другие фактические рабы ощутили нового хозяина — государство, которому теперь должны были платить подати (раньше их собирал и потом за них платил землевладелец). В результате начались выступления уже не просто отдельных рабов против отдельных рабовладельцев (в локальных мас­штабах, на Руси это было всегда), а достаточно массовые крестьянские восстания типа восстаний под руководством П. Болотникова и целой крестьянской войны под пред­водительством Е. Пугачева.

Понятно, что фактическое рабское положение порождало массовую рабскую психологию. Причем наиболее существенным в ней опять-таки было именно то, что она была массовой. Отсутствие индивидуальной ответственности (по выражению В. О. Ключевского, собственной «юридической физиономии»), индивидуальной соб­ственности, наконец, просто индивидуальных жизненных перспектив уравнивало огромные количества людей, придавая им психологические черты стада. В этом смыс­ле массовая покорность и массовый бунт (тот самый, абсолютно отражающий психо­логию поведения толпы, «бессмысленный и беспощадный») представляли собой две стороны одной и той же социально-психологической медали.

Такое образование, назовем его стадообразной толпой, могло быть послушным или бунтующим — но оно не переставало быть именно стадом, идущим вслед за сво­им владельцем или вожаком бунта. В психологическом смысле тот же Е. Пугачев, выдавая себя за покойного царя, претендовал на роль отца-господина, т. е. владельца своих сторонников. И вполне добивался этого. Описания крестьянских восстаний того времени откровенно демонстрируют то, что называется эффектами подражания, заражения и внушения, а также все психические и поведенческие реакции, свойствен­ные массам. Разница заключается только в одном. Если в современной жизни психо­логия масс — достаточно стихийная вещь и сами массы возникают как временные,

124 Часть 1. Массы

ситуативные, то массы рабов были достаточно стабильны и устойчивы. Массовые пси­хические реакции, феномены обезличивания в толпе, снижения критичности к свое­му поведению, ощущения своего могущества только и именно в массе были для них не исключением, а правилом в повседневном поведении, его психологической нормой. Оценивая роль массового недовольства, В. О. Ключевский точно различал: «Если в народной массе оно шевелило нервы, то наверху общества оно будило мысль... и как там толкает к движению злость на общественные верхи, так здесь... звучит сознание народной отсталости и беспомощности» (Ключевский, 1987). В нашем контексте можно пренебречь самочувствием «верхов». Но о «низах» сказано точно: рациональ­ной мысли не было, но «шевеление нервов» — вполне отчетливое. Как писал Б. Ф. -Поршнев: «Таким образом, история неспокойных низов заставляла пошевеливаться и историю верхов. По выражению Гегеля, иронически повторенному и Марксом, эта "дурная сторона" общества, т. е. масса необразованных простых людей, своим беспо­койством создает движение, без чего не было бы вообще истории» (Поршнев, 1979).

Наши рекомендации