После смерти Ганди поговорить не с кем

Так или иначе, митинг 24 декабря состоялся и уже принадлежит истории. Как будут развиваться события дальше и кто будет координировать процесс — вопрос открытый. Следующее массовое мероприятие запланировано на 4 февраля (в годовщину грандиозной московской демонстрации 1990 года). По словам Бориса Немцова, сейчас противоречий между оргкомитетом и инициативной группой нет. Оргкомитет, по его словам, решает комплекс конкретных вопросов о подготовке митинга, а инициативная группа — форум сторонников, который обеспечивает политическое представительство разных сил. Все проблемы решаются в рабочем порядке. При этом, по мнению Немцова, успех митинга 24 декабря показал, что оргкомитет все делает хорошо, и это снимает вопросы о том, кто должен заниматься аналогичными делами впредь. Илья Пономарев, впрочем, подчеркивает, что оргкомитет был создан по конкретному поводу — для проведения митинга на проспекте Сахарова. Митинг состоялся, а значит, и оргкомитет выполнил свою задачу. То же касается и инициативной группы. Но группа, по его мнению, будет преобразована в некий гражданский комитет, который будет действовать на постоянной основе. Что же до оргкомитета, то Пономарев добавляет: «Пусть все, кто хочет действовать, действуют». Иными словами, политики вновь пытаются с вежливым выражением лица пинать друг друга ногами под столом, едва ли приближаясь к решению наиболее важной для них задачи — стать действительными представителями тех людей, которые выходят на площадь. «Мы ведь не можем сказать, что явление создала “Солидарность”, “Левый фронт” или ДПНИ, — говорит Юрий Сапрыкин. — Если бы даже они все дружно привели своих людей на какую-то площадь, получилось бы мероприятие в лучшем случае тысяч на семь. При этом те, кто пользуется доверием новой аудитории, совершенно не готовы бросать свои книжки и телепередачи, чтобы с утра до ночи формировать коалиции и создавать координационные советы».

Одна из идей (выдвинутая, кстати, Акуниным и Парфеновым), которую можно считать детищем Болотной площади и проспекта Сахарова, — создание московской ассоциации избирателей. По замыслу, это будет объединение граждан, призванное добиваться честных выборов. По словам Ильи Пономарева, в том виде, в каком структура планируется сейчас, она подчеркнуто аполитична — точнее, политиков в нее просто не пустят. Пономарев утверждает, что именно эта структура, которая будет создана к 18 января, подаст заявку на следующий массовый митинг. Иными словами, от нынешних политиков сейчас стараются бежать, как от нечистых. Тем не менее митинги 10 и 24 декабря завершились резолюциями с требованиями. Они — если не считать требования о создании ассоциации избирателей и кампании «Ни единого голоса Путину» — обращены к власти. Освобождение политзаключенных, отмена итогов выборов, проведение новых, отставка Чурова, демократизация политического законодательства — все это вопросы, которые должны решаться в переговорах с властями. Во всяком случае, об этом как об идеальном варианте говорят практически все протестные активисты. Как и кто будет проводить этот диалог, остается загадкой. Пока единственное указание на теоретическую возможность такого поворота событий — активность Алексея Кудрина, заявившего о желательности переговоров. По словам участников подготовки митинга 24 декабря, попытки связаться с Кудриным и заинтересовать его происходящим предпринимались с самого начала деятельности оргкомитета. Впрочем, это опять-таки активность включившихся в процесс журналистов и общественных деятелей. Как Акунин и Парфенов, так и Кудрин (при всей несравнимости роли этих фигур) на митинге были, безусловно, свидетельством качественно новой политической ситуации — и все они оказались там не по приглашению проводивших его политических деятелей. Пока, впрочем, инициатива Кудрина остается инициативой. Не будем обсуждать особенности ситуации, когда сторонником переговоров с Кремлем о демократизации политической системы оказывается ближайший сподвижник Путина, эффективно действовавший именно в условиях «суверенной демократии». Прежде всего, неясно, кто способен проводить переговоры со стороны протестующих так, чтобы это устроило самих протестующих, и какие гарантии они могут предоставить власти — без этого, если смотреть на ситуацию со стороны властей, серьезно разговаривать бессмысленно. На данный момент точно не решено, кто и каким образом будет определять состав делегаций, если переговоры вдруг начнутся. Рассматриваемые варианты — формируемая путем голосования в «Фейсбуке» коллегия выборщиков или комплексное делегирование от разных идеологических течений внутри оппозиции с выделением мест для нейтральной общественности — в равной степени уязвимы для критики.

Впрочем, в любом случае о возможных переговорах можно будет говорить в случае демонстрации эффективности протестного движения — массового шествия, или выдвижения продуктивных и разделяемых протестующими гражданами идей, или появления признанных лидеров, или формирования постоянных структур, не выглядящих маргинальными в общественном мнении. На данный момент движение находится в крайне неустойчивой фазе, в которой простые граждане, претендующие на представление их интересов политики, авторитетные общественные деятели и заинтересованные представители журналистских сообществ пока вместе, но, кажется, лишь от осознания того, что чуть все тронешь — и прекрасная картина рассыплется. А проекты закрепления ее на холсте существуют лишь на уровне замыслов.

Николай Силаев. Кому говорить с Путиным //http://expert.ru/expert/2012/02/komu-govorit-s-putinyim/

Энергия Болотной площади пойдет в полезную работу, если будет использована для расширения политического участия «у корней». Новую политическую среду создадут не институциональные подвижки на макроуровне, а рост низовых гражданских движений

Реакция политиков на массовые митинги оказалась неадекватной

Фото: AP

Это как застрять в сугробе — на газ давишь, колеса крутятся, а машина не едет и настроение испорчено. Ответ политиков на массовые мобилизации избирателей на Болотной площади и на проспекте Сахарова поражает, насколько он не про то.

Дмитрий Медведев в президентском послании пообещал невиданные свободы: сокращение минимальной численности партий до 500 человек в пятидесяти регионах, возвращение губернаторских выборов и учреждение общественного телевидения. После президентского выступления его аппарат поспешил разъяснить, что реформы эти готовились давно и к Болотной никакого отношения не имеют. Говорить можно что угодно, выглядит все равно дело так, будто власти отрицают какое бы то ни было принципиальное содержание в собственных прежних решениях перейти к назначению губернаторов и ограничить число политических партий. Мол, могли мы тогда взять себе побольше власти — и взяли, а сейчас видим, что в чем-то надо уступить, — и уступаем, только не гоните нас, пожалуйста. Кстати, в качестве главы президентской администрации Дмитрий Медведев имел к выработке тех решений самое непосредственное отношение. Как бы то ни было, выстраданной реформой это следует считать или случайной уступкой, а людей на проспекте Сахарова после президентского послания собралось больше, чем на Болотной. Кстати, вопреки большинству ожиданий.

Но если вы подумали, что вот она чаемая сторонниками перемен недееспособность правящей группы («верхи не могут»), то следует оборотиться и на группу неправящую. Последняя революционным чутьем своим принюхивается к Алексею Кудрину («какой такой переговорщик с властями?») и кандидату в президенты Михаилу Прохорову («кремлевский проект»), готовится созывать ни много ни мало учредительное собрание, пишет декларацию от имени «многонационального народа Российской Федерации» и вслух размышляет: поговорить ли с Путиным или пусть он сначала выполнит требования митингов на Болотной и на Сахарова? В общем: «Вы таки слышали? Наша Дебора согласна выйти за Ротшильда!»

Все это было бы весело и симметрично, когда бы не было драматично. Лидеры оппозиции идут по пути наращивания уличной активности. На 4 февраля намечается шествие по Садовому кольцу. Есть большая вероятность, что люди пойдут туда столь же массово, как и на проспект Сахарова. Фактический руководитель предвыборной кампании Владимира Путина первый замглавы президентской администрации Вячеслав Володин, судя по сообщениям прессы, ориентирует регионы на победу своего шефа в первом туре. Если выборы пройдут так же скандально, как и думские, то мы можем оказаться перед неприятной дилеммой – диктатура или смута.

Республиканская Россия

В 2009 году вышла книга, которая многое может объяснить в нынешнем общественном и политическом раскладе. Европейский университет в Петербурге выпустил сборник статей «Что такое республиканская традиция» под редакцией Олега Хархордина. Речь там о том, что помимо известной и ныне доминирующей либеральной трактовки свободы имеется иная.

Различия таковы. Начиная с работ философа Исайи Берлина одним из определяющих для либерализма стало различие между позитивной и негативной свободой. Огрубляя — свободой для чего-то и свободой от чего-то. Берлин считал, что акцент на позитивной свободе (для чего-то) может вести к диктатуре коллектива над индивидом. Свобода же негативная (от чего-то) ограждает индивида от диктата. Государственные и общественные институты должны дать индивиду гарантии неприкосновенности его свободы. Либерал — лицо принципиально частное, он соблюдает законы, а в остальном волен поступать как заблагорассудится; его участие в делах коллектива определяется теорией рационального выбора, то есть подсчета потенциального выигрыша и издержек.

Республиканское же понимание свободы исходит из ее противопоставления рабству. Свобода — это значит не быть в воле (в произволе) другого и не посягать на то, чтобы самому творить произвол. Республика начинается с публичной договоренности о добровольно накладываемых на себя гражданами равных ограничениях.

Это граждане особого рода. В республиканской традиции — начиная от Цицерона, Макиавелли, Токвиля и заканчивая современными авторами — важна тема гражданских доблестей, то есть готовности граждан жертвовать свой труд и даже жизнь на благо республики и ради участия в жизни республики. Гражданская доблесть побуждается признанием труда гражданина на общее благо со стороны его сограждан. В классических республиках такие подвиги могли сделать имя человека бессмертным — как имена героев древних Афин или Рима. Другого пути к бессмертию у античного человека не было. Достижения добродетельного гражданина на ниве служения общему благу становятся достоянием всех — как сейчас научные достижения становятся достоянием всего академического сообщества. Наконец, республика предполагает общее дело или «общую вещь», которые связывают людей воедино и вокруг которых выстраивается участие граждан. «Одно из определений республики может быть таким: это равенство тех, кому не все равно», — пишут авторы сборника в общей статье.

Трудно не заметить, что современная Россия проникнута республиканским духом. В 2010 году «Эксперт» объявил человеком года Нового гражданина России. Это был именно «тот, кому не все равно». Защитники исторической застройки в московских Кадашах, участники общественной кампании по делу Егора Бычкова, болельщики, требовавшие честного расследования убийств Юрия Волкова и Егора Свиридова, — список с тех пор растет. Можно взять десятки и сотни других гражданских инициатив, и все они соотносятся с республиканской политической традицией.

Во-первых, это понимание свободы как свободы от произвола. Протест возникает как реакция на произвол, творимый при попустительстве государства, как требование, чтобы государство исполнило закон, то есть общие и публичные договоренности о добровольно накладываемых на себя ограничениях. Во-вторых, это гражданская доблесть, когда люди жертвуют свой труд и время на общее и значимое для них дело. В-третьих, успехи одного гражданского лидера становятся достоянием всех вовлеченных в движение и силой прецедента усиливают другие движения. В-четвертых, через участие в общем деле люди обретают признание и славу. Чем бы там ни кончилось дело с Химкинским лесом, а Евгения Чирикова, организовавшая его защиту, теперь заметный политический лидер, хотя, на наш вкус, сейчас она разменивает свою заслуженную доблестью славу на всякую ерунду.

Республиканский дух противостояния произволу и участия сделал прошедшие парламентские выборы поворотным пунктом в нашей новейшей истории. Не будь этого духа, не были бы так активны наблюдатели. Это первые восемь лет президентства Владимира Путина были временем торжества русского либерализма (а либералы-то и не ценят): граждане удовлетворялись невмешательством государства в их частную жизнь (негативная свобода), предавались потребительским удовольствиям (рациональный выбор) и с равнодушием взирали на произвол. Ныне Россия начинает видеть вещи по-республикански.

Институциональная лень

Идея институтов овладела русским общественным разумом, преломляясь сквозь архетип фольклорного горшочка, который сам варит, и печки, которая сама печет. Дугласа Норта цитируют с выражением лица, более приличествующим чтению вслух Евангелия. Зловредная и глупая власть не хочет слушать правильных цитат про хорошие институты, не обуздывает действующих от ее имени грабителей и не мыслит категориями общего блага. Дуглас Норт звучит сквозь слезы.

Есть сходство между чаемым учредительным собранием Ильи Пономарева, донельзя скучной беседой Акунина с Навальным по поводу будущей российской Конституции (странно, вроде бы беллетрист работал) и последним президентским посланием. Везде речь идет не о работе, а об институтах. И ведь люди друг друга понимают. Вот один из руководителей телеканала «Дождь» примерно так и говорит: разрешат регистрировать партии численностью 500 человек — тут-то у нас и запляшут лес и горы, и будет конкурентная политика, и наступит демократия. И герой отнюдь не сторонник действующего политического режима. Ага, пятнадцать лет назад партию было зарегистрировать едва ли не проще, чем сейчас ООО, а не было ни демократии, ни, по большому счету, конкурентной политики — не называть же таковой выбор между Ельциным и Зюгановым.

Это не к тому, что реформа законодательства о партиях не нужна. Просто «институционализм по-русски» характеризуется двумя ошибками. Во-первых, иррациональной верой в действенность самой по себе буквы закона (согласно этой вере, все дело, конечно же, в том, что у нас суперпрезидентская — это при Медведеве-то — Конституция и неправильно написан Закон о партиях), притом что весь национальный исторический опыт вопиет о необоснованности такой веры. Во-вторых, невниманием к движущим силам политических и общественных трансформаций.

Социолог Вадим Волковв книге «Силовое предпринимательство: экономико-социологический анализ», описывая практики силового предпринимательства в России, говорит о «скрытой фрагментации государства» — когда легитимный государственный аппарат или его представители утрачивают контроль над применением силы, правосудием и сбором налогов, притом что формально целостность государства сохраняется и никакие группы не бросают ему открытый вызов. Это исследование проведено в основном на материалах 90-х, с тех пор кое-что изменилось. Владимиру Путину удалось в значительной мере преодолеть скрытую фрагментацию государства — по крайней мере он наладил сбор налогов и избавился от расцветших в 90-х региональных квазиденежных систем в виде векселей, бартера, взаимозачетов и прочего. Но судя по тому, что происходит в правоохранительных структурах, процесс «собирания» распавшегося государства далек от завершения. Люди, занятые капитализацией носимых ими погон, в сущности, подрывают государство как монополию легитимного насилия.

Мы не будем гадать о том, в какой мере политический режим опирается на «кормящихся от вертикали», а в какой мере он над ними властен. Судьба генпрокурора Устинова, истинного вождя этой группы лиц (он был отправлен в отставку, когда набрал уж слишком много воли), да и нынешнее «дело прокуроров» и дело о коррупции в Главном следственном комитете по Москве указывают, что скорее властен. Но ни одна бюрократия не будет наводить порядок в своих рядах исходя лишь из стремления к абстрактному идеалу. Ловушка в том, что политически влиятельных сил вне бюрократии нет и массового и организованного спроса на хорошие институты на общенациональном уровне пока не предъявлено. Сильных игроков, которым есть о чем поговорить с государством, все еще можно физически собрать в одном кабинете, как это делал Путин на заре своего президентства. «700 компаний создают 40 процентов ВВП страны», — это заметил тоже Путин, в мае прошлого года. Добавим, что многие из этих компаний сырьевые, а значит, они в известной мере автономны по отношению к окружающему социальному пространству — жила бы труба родная. Но публичная политика в масштабах страны возникает, если влиятельные люди не в силах обсудить все свои дела за плотно закрытой дверью. И чем здесь могут помочь поправки в Закон о партиях? Только тем, что дают иллюзию избавления от тяжелой политической работы.