Федор Григорьевич скептически улыбнулся, пожал плечами — видно, и сам не очень-то верил в это.
ФЕНОМЕН ШИЧКО
О Ленинградском психофизиологе Геннадии Андреевиче Шичко ходят легенды. Человек с виду вроде бы незаметный, он будто бы обладает удивительной способностью переубеждать людей. Одна-две беседы, и пьяница становится трезвенником.
Как-то в разговоре с академиком Федором Григорьевичем Угловым я спросил о Шичко: правду ли говорят и пишут о его необыкновенном даре?..
— Встречаться с ним не приходилось, — сказал Углов, — но слышал о нем не однажды. Геннадий Андреевич много лет — пожалуй, лет тридцать — трудится в НИИ экспериментальной медицины, ведет там группу ученых. Помнится, лет десять назад читал его монографию о рефлексах — Шичко исследовал вторую сигнальную систему и ее физиологические механизмы. Работа любопытная: много новых и смелых мыслей, интересные наблюдения. Жаль, что монография мало известна в медицинском мире.
— Ну, а пьяниц... действительно излечивает?
Федор Григорьевич скептически улыбнулся, пожал плечами — видно, и сам не очень-то верил в это.
Через несколько лет я, оказавшись в Ленинграде, вновь побывал у Углова. За ужином снова зашел разговор о Шичко. Федор Григорьевич показал пачку материалов: одни были отпечатаны на машинке, другие представляли собой публикации в газетах и журналах. И все о Шичко, о клубе трезвости, созданном им.
— По-моему, он первый у нас, — говорил Углов. — Институтское начальство, как мне рассказывали, не одобряло его затеи, а кое-кто и смеялся над ним. Но он упрямый!.. — Федор Григорьевич на секунду задумался и вдруг предложил: — Хотите побывать у него?..
Вечером следующего дня отправились в гости к Геннадию Андреевичу.
Живут Шичко в небольшой квартире вдвоем. Хозяйка — Люция Павловна — веселая, добродушная женщина. Оба они — люди нашего, фронтового поколения.
К тому времени мне уже доводилось слышать: "Шичко — самый лучший гипнотизер. Глянет — и ты уснешь, или подымешь руки и не сможешь их опустить".
Потому теперь я пристально рассматриваю сильную спортивную фигуру ученого, правда, несколько ограниченную в движениях (он был тяжело ранен под Сталинградом, у него повреждены ноги) — и пытаюсь понять, что же в нем такого необыкновенного? Разве что речь — проникновенная, веская, отточенная. Сразу после войны Геннадий Андреевич закончил Медицинскую академию, потом — философское отделение университета. Несколько лет преподавал философию...
— Вы что же, владеете искусством гипноза? — спросил я.
— В некотором роде это моя профессия. Но только к гипнозу я подхожу не с общепринятыми мерками. Бытует мнение: гипноз — сноподобное состояние, а я утверждаю принцип гипнотического бодрствования. — Он улыбнулся. — Впрочем, если хотите, можно "проиллюстрировать".
Мы согласились, и он приступил к сеансу. Нас было четверо. Удобно расположив "пациентов" рядком на небольшом диванчике, Шичко попросил нас и наших жен настроиться на волну его желаний. Заметил:
— В отношениях между людьми очень важно взаимопонимание... Уважать человека — значит верить в него. Быть чутким ко всему, что он говорит. Нам иногда кажется, человек говорит пустое, на самом же деле... великое таинство заключено в словах...
Говорил он все тише, монотоннее. И все медленнее ходил возле нас. Жесты и движения сделались плавными, он как бы замирал, настраивал и нас на отдых... Да, мы на себе испытали силу его внушения. Много ли он говорил, мало ли — ощущения бытия оставили меня, наступил провал сознания...
Потом я услышал:
— Ну вот... вы отдохнули. Пойдемте в другую комнату. Будем пить чай.
Наступила пауза — долгая, неловкая. Все думали о природе казавшихся нам невинными винопитий — нам всем, почти всем: ведь из гостей только Федор Григорьевич совершенно и ни при каких обстоятельствах не пил вина, а мы попивали и не видели в этом ничего зазорного.
Люция Павловна, наклонившись ко мне, тихо проговорила:
— А вы попробуйте совсем не пить. Совсем-совсем. Ну вот... как мы — Взглядом она указала на графины и графинчики с соками, стоявшие на столе, Ведь это же свобода, это — независимость. Полезно и красиво
Как-то услышал я от приятеля печальную весть: серьезно занемог их сын Борис, страдавший ожирением и болезнью сердца. Он рано пристрастился к вину, много и беспорядочно ел и к тридцати годам стал инвалидом. Ни в какие средства лечения не верил, от врачей отказывался.
— Он пьет, — говорила мать Бориса Елена Евстигнеевна, — и заверяет нас, что не пить не может.
Я поведал о Шичко, о его способности. Родители ухватились за эту "последнюю возможность" и попросили меня поговорить с Борисом.
— Шаманов не признаю, — заявил тот, — и на поклон к ним не поеду, но вот если можно полечиться в клинике академика Углова... Он, говорят, делает какие-то уколы... — Борис посмотрел на мать. — Сердце у меня болит, понимаешь? А ты... Врач мне нужен, а не знахарь.
— Хорошо, хорошо. Согласна...
За день до отъезда в Ленинград Борис Качан навестил Володю Морозова, школьного товарища, работающего врачом в одной столичной больнице. Поговорили о новых формах лечения, о блокаде сердца.
— Блокаду мы знаем, — заявил Морозов. — Тут есть статистика.
— Знаете, а не делаете. Почему Углов может, а вы — нет?
— Блокаду делает не он один. Кстати, и у него в клинике операцией овладели молодые врачи.
— Операцией? — Борис как огня боялся этого слова.
— Ну, не совсем она операция, скорее, процедура, но... Сложная, требует большой точности.
Длинная кривая игла вводится в область сердца...
Узлов — входит глубоко, и через нее изливается большая доза новокаина, витаминов и других компонентов. Есть известная доля риска, но у Федора Григорьевича Углова осложнений не отмечено. Шансы стопроцентные.
— Там еще Шичко есть, гипнотизер какой-то — о нем ничего не слышал?
— Нет, о Шичко не слышал, но вообще-то... в силу убеждения, воздействия на психику — верю. Если предлагают — сходи. Только без этого... твоего извечного скепсиса. Ты, Борис, извини, но когда речь идет о здоровье — скепсис плохой советчик. Это я тебе как врач говорю.
В купе собралась теплая компания. Федор Иванович, главбух завода кровельных материалов, ехавший из Рязани, выставил бутылку коньяка. Борис сказал себе: "Ладно уж... в последний раз".
И только Николай Васильевич, лектор из общества "Знание", сидевший напротив майора милиции, замахал руками:
— Нет, нет. Я не пью.
— Ну, это вы бросьте! Рюмочка коньяка еще никому не повредила. Я вот лет тридцать употребляю, и... как видите...
— Вам на пользу... — Николай Васильевич с нескрываемой иронией оглядел внушительную фигуру бухгалтера, — а меня увольте.
Милиционер пожал плечами.
— Сердце. Или инсульт... Мы его на остановке сдали врачам. Проводник собрал вещи, и они ушли. Пассажиры сидели в гнетущем молчании, и каждый из них, должно быть, испытывал неприязнь к Николаю Васильевичу за неуместный и чересчур резкий разговор о пьянстве. И когда лектор вышел из купе, за ним последовал Качан: —
—
— Наверное, не стоило вам... Таких, как Федор Иванович, не исправишь. —
—
— Не исправим, пока будем терпимо относиться к пьянству. А виноваты прежде всего вы, ритуальщики. Если бы не поощряли так называемые "культурные" выпивки, то бухгалтер бы не выставил на стол коньяк. И не случилось бы беды...
КТО КАТИТСЯ В БЕЗДНУ?
Вслед за Борисом в кабинет Углова вошла молодая женщина, представилась:
— Корреспондент местного радио. Хотела бы с вами побеседовать. Углов повернулся к Качану:
— Вам придется подождать. Сидите здесь — вы нам не помешаете. Вопросительно посмотрел на корреспондентку.
— Не могли бы вы рассказать о том, как действует алкоголь на мозг?
Академик поднялся из-за стола, прошелся по кабинету.
— Понимаете, — заговорил он, — нет такого заболевания, течение которого не ухудшалось бы от употребления алкоголя. Нет в нашем организме такого участка, куда бы спиртная отрава не заносила свою пагубу. Но мозг... — он коснулся лба кончиками пальцев. — Мозг страдает особенно тяжело. Концентрация алкоголя в нем обычно почти в два раза больше, чем в клетках других органов. И самые высшие разделы мозга — клетки коры — поражаются в первую очередь. —
—
— Но это в случае отравлений — то есть если человек выпил слишком много, и вообще если перед нами пьяница, алкоголик? —
—
— Ну нет, такие же изменения — пусть не столь сильные — наблюдаем и у людей "умеренно" пьющих. И что особенно печально: изменения в веществе головного мозга необратимы. У лиц, употребляющих спиртные напитки, происходит склеивание эритроцитов — красных кровяных шариков. Чем выше концентрация спирта, тем более выражен процесс склеивания. Снабжение клетки кислородом прекращается, и она погибает. Вскрытия "умеренно" пьющих показали, что и в их мозгу обнаруживаются целые кладбища омертвевших корковых клеток. —
—
Качан суровые слова о вреде алкоголя принимал на свой счет. "Кладбище из погибших клеток"! Ведь сколько он пил... Углов продолжал:
— У всех пьющих, которых обследовали, установлено уменьшение объема мозга, или, как говорят, "сморщенный мозг".
"Час от часу не легче, — думал Борис. — "Сморщенный мозг". — Он пристально и с какой-то тайной радостью посмотрел на корреспондентку. Она хоть и слушает спокойно и глазом не поведет, но ведь тоже пьет. Сейчас все пьют. Ну не она, так ее муж.
Сознание, что "сморщенный мозг" не у него одного — у многих, — облегчало душу. Он идет ко дну, но не один же — рядом другие...
Корреспондентка тоже забеспокоилась. Черные реснички дрогнули:
— Федор Григорьевич, наверное, это все-таки случается у сильно пьющих. Не может же того быть, чтобы все...
— Понимаю вашу тревогу, но утешить ничем не могу. Многие склонны все зло, причиняемое спиртным ядом, относить к алкоголикам. Мол, это алкоголики страдают, у них все изменения, а мы что, мы пьем умеренно, у нас никаких изменений нет. Это неверно. Есть одно слабое утешение: наш мозг имеет большие резервы, в нем много клеток. Процесс разрушения при винопитии не так скор, но он происходит, и эту суровую правду должен знать каждый, кто берет в руки рюмку.
— Хотелось бы знать: эти выводы принадлежат вам лично или вы их почерпнули из научных источников?
А ведь совестливость и стыд были во все времена великой охранительной силой, удерживали людей от зла и жестокости, смиряли низменные страсти, ограждали от неблагородных поступков, а подчас и преступлений. Спиртные зелья имеют скрытую и страшную способность понижать силу и тонкость этих чувств.
С нарастанием пьянства увеличивается ложь, утрачивается искренность. История донесла нам печальную статистику: во всех странах, у всех народов с нарастанием пьянства росли и преступления. В России в период акцизной продажи водки стало расти количество осужденных за лжеприсягу, лжесвидетельство и ложный донос. Лев Николаевич в статье "Для чего люди одурманиваются? вот что пишет, послушайте:
"Не во вкусе, не в удовольствии, не в развлечении, не в веселье лежит причина всемирного распространения гашиша, опиума, вина, табака, а только в потребности скрыть от себя указания совести...
Трезвому... совестно украсть, совестно убить. Пьяному ничего этого не совестно, и потому, если человек хочет сделать поступок, который совесть воспрещает ему, он одурманивается...
Люди знают это свойство вина заглушать голос совести и сознательно употребляют его для этой цели. Мало того, что люди сами одурманиваются, чтобы заглушить свою совесть, — зная, как действует вино, они, желая заставить других людей сделать поступок, противный их совести, нарочно одурманивают их, организуют одурманивание людей, чтобы лишить их совести...
Все могут заметить, что безнравственно живущие люди более других склонны к одурманивающим веществам. Разбойничьи, воровские шайки, проститутки — не живут без вина... Всякий увидит одну постоянную черту, отличающую людей, предающихся одурманиванию, от людей, свободных от него: чем больше одурманивается человек, тем более он нравственно неподвижен.
Освобождение от этого страшного зла будет эпохой в жизни человечества..."
СМОРЩЕННЫЙ МОЗГ
Борис был в смятении. Впервые он как бы глянул на себя со стороны и увидел не просто любителя выпить, а человека, погубившего в вине все свои силы и само здоровье. Глубоко в сознание запали слова академика: "Нет такого органа у человека, который бы не страдал от спиртного зелья". "И мое сердце, — думал он, лежа на больничной койке, — не выдержало перегрузок. Я безобразно толст, таскаю лишних тридцать килограммов, к тому же пью... пятнадцать лет, со школьной скамьи, с девятого класса.,."
Вспомнил вечеринку у одноклассницы. Родителей не было, ребята принесли вино — по две, а то и по три бутылки. Тогда им казалось: будешь лихо пить — прослывешь мужественным и сильным. И они пили... Один перед другим. Борис помнит, как его мутило. Он едва стоял на ногах, но пил... Думалось, девчонки смотрят на него с восхищением: "Вот так Борька!.. Вот парень!.."
В студенческие годы пил еще больше. Деньги водились, отец не отказывал. Потом, когда начал трудиться в научно-исследовательском институте — особенно через два-три года, встав во главе небольшой группы ученых, — пил дома, пил на работе. Даже похвалялся тем, что в день выпивает бутылку коньяка. Однако пьяницей себя не считал. Пьяницы — те, что валяются под забором, по утрам бегут к пивнушке, "соображают на троих". И вдруг — открытие: у него склеены эритроциты, "сморщенный мозг".
Было больно и обидно сознавать, что уже в тридцать лет утратил здоровье, способность творить, совершать открытия. И невольно думалось: "Углов преувеличивает. Пугает, умышленно нагнетает страхи..."
Копылов ушел. А Качан в волнении ходил по палате, думал о человеке, который так круто изменил свои интересы в жизни — с такой верой и смелостью устремился в заповедную область науки, к которой раньше не имел никакого отношения.
"Есть же люди! — размышлял Качан, выходя в коридор и гуляя в безлюдных закоулках. — Интересно, а как он относится к алкоголю?.. Пьет ли? И если пьет — что думает о взглядах академика Углова?.."
Назавтра в условленный час Копылов явился в палату и позвал на процедуру. Не на массаж, а на "процедуру" — так и сказал.
Чтобы как-то скоротать время, он вышел в коридор и до одиннадцати толкался у дверей палат. Затем дежурная сестра привела Качана в предоперационную. Тут было много народа: готовили операционный стол, пробовали лампы, тянули провода к аппарату со стеклянными цилиндрами.
Потом Бориса усадили в кресло, которое тут же опустилось, и он оказался в полулежачем положении. Свет слепил глаза, слева и справа хлопотали сестры. Углов в операционной не появлялся, но Борис чувствовал, что его ждали.
В руках одной из сестер он увидел иглу — ту самую, длинную, кривую. Качан криво усмехнулся. Хотелось спросить: а не опасно это, сестра?.. Появился Углов. В откинутую назад руку ему вложили баллон с иглой. Другой рукой он коснулся груди Качана, нащупал мягкое место — там, где шея соединяется с грудью. Игла кольнула, стала погружаться. Ни наркоза, ни просьбы закрыть плаза... Борис видел и чувствовал, как длинная, блестевшая в лучах лампы игла уходила в полость груди. И затем так же видел, как Углов большим пальцем с силой надавил поршень. Внутри стало тепло — все теплее, теплее.
— Мне жарко, — проговорил Борис.
— Ничего. Так действует новокаин.
— Очень жарко. Я теряю сознание...
— Крепитесь, мы даем вам большую дозу лекарств.
НА КРУГИ СВОЯ
Около месяца пролежал в клинике Борис Качан. Дважды ему делали болевой массаж и дважды — новокаиновую блокаду сердца. За это время он не выкурил ни одной сигареты. Врачи в клинике предупреждали: за рюмку или сигарету — выпишем.
Борис похудел на двенадцать килограммов. И когда после клиники вечером поднимался к другу на третий этаж, то, к радости великой, не почувствовал обычного сердцебиения.
— Явился — не замочился! — встречал его друг. — А мы уж думали — укатил в Москву. Переступив порог гостиной, Борис увидел накрытый стол. И ряды бутылок с яркими наклейками. Сердце екнуло, но тут же решил: "Пить не буду!"
С этой мыслью Качан садился за стол...
КЛУБ БЛАГОРАЗУМИЯ
Тем же утром Борис переехал в гостиницу. И позвонил Шичко. Условились встретиться вечером.
В назначенный час Качан поднялся на третий этаж. Позвонил. В ответ — тишина. Позвонил еще. Никто не ответил. "Вот тебе и психолог, культурный человек..."
Начнем с издавна распространившегося мнения: пить много — нехорошо, а если выпивать понемногу, да не часто, по праздникам, во время встреч с друзьями, официальных торжеств — чего же тут зазорного? Да и как же не выпить, если все другие пьют?..
Пить пей, да дело разумей. Не тот плох, кто пьет, а кто не умеет пить, Так (или примерно так) рассуждают многие. Исключения редки, о них обыкновенно говорят: "Он свое выпил". Или: "Боль ной человек, ему нельзя". Ну, а если встретился молодой, цветущий здоровьем юноша, решительно отвергающий идею винопития, — о нем не знают, что и подумать. О таком говорят: "Оригинальничает парень".
В ПЛЕНУ ТРАДИЦИИ
Кто же прав? Кому верить? Почему такие противоположные точки зрения существуют на вопрос, касающийся здоровья миллионов людей?.. Можно было бы сказать: авторы "Труда" некомпетентны, а в "Вечерней Москве" пишет врач, специалист по наркологии. Он больше знает, ему и верить.
Пишущему эти строки недавно довелось быть на юбилее у одного литератора — известен он своей многолетней борьбой против пьянства, сам не пьет и жена его не пьет, а на столе были и коньяк, и вино, и водка.
"Что же это такое?" — спрашиваю у него тихонько. Он пожимает плечами, виновато говорит: "Да как же иначе, ведь не поймут".
Хорошо эту психологию выразил поэт Владимир Котов в стихотворении "Пей до дна".
Средь традиций самых разных есть нелегкая одна. Если встреча, если праздник, значит, пей!
И пей до дна! Пей одну и пей другую, и седьмую, и восьмую, —
просят, давят, жмут "друзья"!
— Ну, а если не могу я,
ну, а если мало пью я,
ну, а если мне нельзя!
...Хоть давись, но должен пить!..
Традиция, ритуал... В плену у них оказывались многие. Едва ли не от каждого, с кем заговоришь на эту тему, можно услышать: "Сам-то я могу не пить, но вот как быть с друзьями, которые пришли к тебе в гости?". Думается, есть в подобных рассуждениях изрядная доля преувеличений трудностей. Встречать дорогих людей с бокалом ядовитого пития не обязательно. Особенно тем, у кого дети. Они или подражают взрослым, или, наоборот, проявляют бурный протест.
Мой внук Денис был ещё маленьким, когда мы вслед за Угловыми окончательно решили не только не пить самим, но не угощать спиртным и друзей. Внук рос в обстановке полного неприятия пьяных застолий. С тревогой наблюдали мы, как относится он к пьющим товарищам-школьникам, а их со временем, к сожалению, становилось больше и больше. И когда его приглашали на день рождения, мы волновались: "Не выпьет ли?" Но нет, Денис к рюмке не притрагивался. А когда мы спрашивали: "Ты себя в компании не чувствовал белой вороной" - отвечал: "Нет, они знают: я не пью и не собираюсь пить".
— Конечно же, приятели подтрунивают над Денисом, пытаются оспорить его трезвеннические убеждения. Парень все время испытывает влияние двух сил: семейную, трезвенническую и — уличную, винопитейную. И, естественно, его посещают сомнения. Он старается сам разобраться в этой проблеме. Читает статьи, внимательно смотрит и слушает антиалкогольные телепередачи. А когда вышло постановление о преодолении пьянства, дважды прочитал его и сказал:
— Так это против алкоголиков!
— Почему?
— Водка-то остается.
— Водка остается, но пить ее — значит идти против общества. Видишь сколько ввели ограничений. Например, до двух часов дня не купишь водку. На работе не выпьешь. Да и дома поостережешься. Завтра-то на работу...
Денис на это пытается возражать, в ход пускает расхожие суждения:
— За ночь человек проспится. А что до двух часов... так любители выпить впрок запасут. Купит целый ящик и будет сосать.
— Под одеялом, что ли?
— Зачем... С друзьями.
— А друзей-то, охотников до водки, меньше становится.
— Да почему?
— Опять — почему? От глаз людских не спрячешься. А если ты пьешь — тебя за версту видно: у тебя и ноги дрожат, из рук все валится, под глазами мешки синюшные, а в глазах — пьяная одурь. Нет, друг Денис, ты вокруг ясного вопроса демагогию не разводи. Жизнь и время теснят пьяниц. И ты своим товарищам — тем, кто голову тебе морочит, — можешь сказать смело: не от большого ума они с малых лет к рюмке тянутся. Не с той стороны в жизнь заходят. В будущем люди строже за пьяниц возьмутся.
— Ну вот и ты, дедушка, говоришь: за пьяниц. А товарищи мои, какие они пьяницы, если рюмку-другую на вечере выпьют?
Юношу можно понять: с винопитейной психологией, вошедшей во все поры общества, трудно бороться. Вино, как непременный атрибут праздничного стола, как спутник веселья, крепко вцепилось в неокрепшие умы нашей молодежи. И нужно будет пройти нелегкую дорогу, потратить немало сил, чтобы начисто вытравить этот ядовитый винно-хмельной туман не только из сознания молодых людей, но и из всей нашей жизни.
К сожалению, мало конкретных данных о количестве пьющих. Статистика, словно красная дева, стыдливо замалчивает цифры. И так во всех странах: народам и государствам, видимо, нелегко признать свой грех, и они прикрывают его фиговым листком мнимого благополучия.
Поразмыслим над одной цифрой — она приводится в книге "Алкоголизм".
"По вине больного алкоголизмом так или иначе страдают семь-восемь человек, связанных с ним родственными, семейными и производственными узами".
Самое удручающее в мировой статистике, и в нашей в том числе, — это то, что в последнее десятилетие, и особенно в последние годы, пить стали подростки и юноши. Пить стали наши женщины. Вот что особенно тревожит.
Накануне нового века — в 1889 году — выдающийся русский ученый-психиатр И. А. Сикорский предвидел эту опасность. Он обратился к женщинам с воззванием:
"Вниманию русских женщин! Женщине принадлежит высокая роль, на которую указывал Кант: быть орудием нравственного развития и усовершенствования человеческих обществ. Эта роль не может быть выполнена представителем другого пола в такой мере, как женщиной. Будучи более тонкой, более нравственной, менее склонной к преступлениям, женщина является естественным носителем нравственных идеалов. Женщина всегда являлась ревностным поборником трезвости во всех странах, во все времена".
Да, всегда являлась... И ныне женщина продолжает начатый еще в древности бой за высокую мораль и нравственность в семье и обществе, бой за трезвость. Но теперь силы ее в этой борьбе поубавились. Она и сама поддалась соблазну зеленого змия — пьет наша женщина, если не пьет — попивает... Вспомните любую пирушку, любое застолье. Редкая женщина брезгливо отстранит от себя рюмку.
— Одна бедная душа, девочка лет четырнадцати, написала в газету: "Я отказываюсь пить вино, а девочки с нашего курса называют меня белой вороной, несовременной и синим чулком".
И все-таки... Все-таки женщина в сравнении с мужчиной пьет куда меньше. В десять, двадцать... пожалуй, в сто раз меньше! И, может быть, потому она еще и ныне остается главной нравственной силой в борьбе за экологическую выживаемость общества, опорой государства в развернувшемся ныне повсеместно наступлении на зеленого змия. Галина Кондрашкова никогда не сочиняла стихов, но всенародный поход, объявленный нашим государством против пьянства, вдохновил ее, и она написала поэтическое обращение к женщинам:
Жены, матери, Ярославны!
Время нам совершить подвиг славный.
Ну, доколе нам слезы лить,
Сыновей, мужей хоронить?
Для кого же мы вас рожали?
Для кого же мы вас растили?
Нынче водка вас опоила,
Тех, кого война не скосила.
Одиночка-мать. Одиночество.
У детей ни отцов, ни отчества,
Застонала вновь вся Россия,
Как от полчища от Батыева.
Эта темная, тайная сила
Обвила петлею полмира.
Занесла на детей свое жало,
Ничего святого не жаль ей!
Соберем же в едином порыве
Нашу мудрость, любовь и силу.
Не дадим погибнуть мужчинам,
Не дадим погибнуть России!
О, великая русская женщина!
Ты великим терпением венчана,
Ты, великую силу сокрывшая,
Красотою весь мир удивившая,
Соверши этот подвиг Славный,
Василиса и Ярославна!
Вот если бы с таким пафосом и страстью обращались к людям профессиональные пропагандисты, наши журналисты и публицисты. Но нет, наша пропаганда редко кого отвращает от пьянства. Она и теперь ведется подчас серо, неумело, а случается, и неграмотно. По телевидению берут интервью у человека вроде бы благополучного — у него и дома полная чаша, и на работе преуспевает, а о пьянстве говорит: "Пить можно, я и сто грамм выпью, и больше, а порядок знаю". Показывают, как принимает гостей — на столе водка, коньяк. Правда, тут же пытаются разоблачить его суждения, но многие зрители, особенно молодежь, смотрят не на то, что о нем говорят, а на то, как он живет. Живет-то он неплохо и собой молодец!..
В беседах, лекциях, интервью пестрят словечки: "выпил лишнего", "не знает меры", "не вовремя приложился к рюмке" — скрытые призывы пить но... в меру, вовремя, не на работе и т. д.
На тему о пьянстве я часто заговариваю с людьми незнакомыми. Сидишь этак в электричке по пути в Москву или из Москвы на дачу и говоришь соседу:
— Меньше стало пьяных — вон, смотрите, в вагоне полсотни людей и ни одного под хмельком. Сосед всматривается в лица пассажиров — вроде бы он соглашается: да пьяных не видно.
Однако говорит:
— Сколько пили, столько и пьют.
— Не скажите! — пытаешься возражать. — Пьянство заметно пошло на убыль. Сосед глубокомысленно молчит, потом замечает:
— Сложная это проблема. До конца не вытравишь дурную страсть.
— Такая точка зрения, извините, пессимизмом отдает. Сейчас, можно сказать, весь народ за пьяниц взялся.
Рядом сидит мужчина лет сорока. Слушая нас, покачивает головой, ухмыляется. В разговор вступает без предисловий:
— У нас вчера начальник цеха вызвал пьяницу и говорит: "Сколько тебе надо выпить, чтобы ты окосел?"
Пьянчуга ему в ответ:
— А тебе?
ДВАЖДЫ РОЖДЕННЫЕ
Борис Качан пришел к Шичко на второе занятие. Пришел с твердой решимостью внимать и слушать. "Настроюсь на мирный и добрый лад, — думал он по дороге в клуб трезвости. — Буду слушать, постараюсь понять".
И слушал.
А Шичко начал с вопроса.
— О чем мы вчера вели речь?
— Изучали словарь.
— Ага, словарь... На прошлом занятии я объяснял вам слово "алкоголизм"...Он сделал паузу, осмотрел слушателей. Подошел к Качану. Сказал:
— Вы, Борис Петрович, с прошлого занятия ничего не пили. Это хорошо. Это залог того, что дело у вас пойдет на поправку. У вас ныне и лицо светлее, и блеску в глазах больше, — ваше сердце работает сегодня лучше. А скажите мне, пожалуйста, вы запомнили, что такое алкоголизм? Расскажите нам своими словами, как вы понимаете это слово?
Качан поднялся, несмело взглянул в лицо учителя. Он был взволнован и растерян. "Как мальчик! — мелькнула мысль. — Как ученик, забывший урок". И еще подумал о Шичко: "Кто он? Что за человек?.. На фронте ранен в обе ноги, однако твердо стоит на протезах".
Стал объяснять своими словами:
— Вы говорили о питейной запрограммированности. Конечно же, вы правы. К примеру, ЭВМ закладывают перфокарту... программу действия. Она работает по этой программе. Так в человека с детства закладывается положительное отношение к вину, нечто вроде фатальной необходимости. Пить, пить — и только пить. Пьют все, пей и ты... Еще будучи детьми, мы слышим, видим... И со временем картины детства оформляются в убеждение...
— Вы верно все толковали, — согласился Шичко. — Именно перфокарта — она и есть, наша питейная запрограммированность. Вы кандидат наук? Кажется, технических? Ведь, наверное, не читали статей по антиалкогольной проблематике?
— Читал, но... без доверия. В них страхи да угрозы, да призывы бросить пить. Я, знаете, не люблю назиданий.
— Да, верно. Сам удивляюсь, как однообразно и примитивно пишут иные авторы. Есть, правда и основательные работы. Хотите, я дам вам кое-что почитать?
Шичко помолчал и вдруг обратился к группе:
— Кто-то говорил... не обязательно нам изучать словарь... А вот письмо. Два приятеля — они к нам ходили. Вот... пишут: "Изучая словарь, задумывались, а кто же мы и под какое определение подходим. И уже одно это явилось толчком к отрезвлению. Нет, это очень хорошо, что вы, Геннадий Андреевич, придумали такой словарь. Раньше-то пил и не думал, как тебя по-ученому называют, до какой черты докатился. А тут все ясно указано, и ты впервые глянул на себя со стороны, и тебе сделалось противно..."
Геннадий Андреевич сел сбоку стола, за столом — женщина. Голос звонкий, чистый:
— Сегодня зачитаем тот раздел словаря, где определены стадии... Вы слушаете, и каждый ставит себе диагноз. Первая стадия: слабая потребность: вторая стадия: средняя потребность: третья стадия — сильная... Умеренно пьющий — тоже пьяница. Слово "умеренно" — неуместно, это нелепость, выдумка. Нельзя умеренно красть, умеренно врать, умеренно истязать... Умеренно пить яд, отравляться... Хочет выпить, значит, есть потребность... Пьяница.
Геннадий Андреевич подходит к одному из слушателей... Качан слышит разговор:
— Как у вас?
— Не пил. Был в гостях, шутками отделался.
Подходит к другому:
— — А вы?
— Пока не пью. Но — боюсь. У меня и раньше было: с год не пью, а потом... как врежу.
— Ходите на занятия. Очищайте сознание, закрепляйте. С конца лавки поднялся седой, тучный...
— Был в командировке — не пил, а недавно сорвался. Выпил с друзьями. Но — спохватился, потом одумался.
— Вы кем работаете?
— Артист. Полгода занят делом, полгода — нет. Много свободного времени, в этом, пожалуй, причина.
— Нет, не в этом. Держится запрограммированность. Ходите на занятия, освобождайтесь. Лицо у вас стало лучше. Осанка, взгляд... во всем жизнь, энергия. Ходите на занятия, ведите дневник, проявляйте активность. Все дело в затемнении сознания. Это вот как пасмурный день: давят тучи, моросят дождем. У вас еще нет уверенности — тут вся причина.
Один молодой человек (о нем Качан подумал: "тоже, как я, научный работник") сказал:
— Был в командировке, пил три дня. Очень жалею. Приехал, живу неделю — не пью. Жду занятий... Бегу сюда, верите ли, как на праздник. Знаю: здесь мое спасенье.
Шичко поднял руку: внимание!
— ВСПОМНИЛ ЭПИЗОД — хочу рассказать вам. Пришли ко мне два капитана 1 ранга — вместе учились в Морской медицинской академии. "Ставь, ставь бутылку. Давай выпьем!" А я им: друзей ядом не угощаю. Огорчились, но... не обиделись.
— С заднего ряда поднялся мужчина в кожаной куртке.
— Ко мне тоже... пришел товарищ с вином. А я ему: "Нет, пить не будем". — "Ты что, с ума сошел!" — "Наоборот, вошел в ум..."
Все засмеялись...
— Друзей теряем, — раздался чей-то голос.
Да, война не оставила на нем живого места. Осколком снаряда выбило берцовую кость, и он теперь может передвигаться только с помощью особого механического протеза. И глаза опалило огнем — врачи не верили, что будет жить, а он каким-то чудом выжил.
Профессор Иосиф Сергеевич Розенталь, ученик Павлова, говорил директору института, в котором Шичко работал много лет: "Не губите Геннадия Андреевича как ученого, поддержите его". Другой ученик Павлова, Николай Иванович Красногорский, дал письменный отзыв. "Работы Г. А. Шичко по исследованию второй сигнальной системы имеют большое значение для физиологии". Но... Геннадия Андреевича не берегли. Независимый характер, неумение и нежелание льстить дорого обходились ученому. Недоброжелатели только и ждали случая, чтобы избавиться от строптивого коллеги. И случай представился: подошел пенсионный возраст, и его "с почетом" проводили на пенсию... Но это, как говорится, другая тема...
Разрабатывая учение о второй сигнальной системе, Шичко невольно задел основы гипноза, пришел к смелому выводу: гипнозу не нужна мистическая основа — эффектные взмахи рук, страшные глаза и прочие театрализованные атрибуты. И совсем не нужен сонный пациент. Пусть бодрствует, пусть ясно мыслит. Задача гипноза в другом — в достижении высокой сосредоточенности. Раньше гипнотизер искал слабовольного, Шичко заявил: мне больше по душе человек сильный, умный, развитый. С ним скорее можно установить связь, взаимопонимание.
Выводы ученого были так неожиданны, что им, конечно, не поверили. Ну, говорили, вот, нашелся ниспровергатель! Сотни лет существуют гипноз и гипнотизеры, найдены методы и приемы — они приняты во всех странах, разработаны, отшлифованы, дают эффект — и вдруг все это побоку! Опыт народов, многих поколений...
Нужны были доказательства. И Шичко приступил к опытам. На ком? На живых людях — почти здоровых, почти нормальных... Мы говорим "почти". Потому что люди эти увлекались алкоголем. Шичко решил им помочь, а заодно проверить и свою новую теорию гипноза. Приходит к нему человек, желающий избавиться от привычки курения или пьянства. Шичко говорит: "Садитесь, пожалуйста. Настраивайтесь на мой голос". Сам продолжает писать. И хотя на пациента не смотрит, но чувствует его, "слышит" внутреннюю работу его второй сигнальной системы. Говорит: "Вам нужна сосредоточенность. Постарайтесь собрать все свое внимание, еще лучше, еще...". Сам продолжает писать и к пациенту не поворачивается. И когда тот психологически настроен (весь внимание), начинает беседу. Обыкновенную, без каких-либо внешних эффектов. Спросит: "Зачем вы курите?". Пациент пожимает плечами, старается ответить разумно, логично, но слов не находит. Как умный человек, понимает, что любой ответ будет несерьезен — он лишь унизит его, выставит безвольным, глупым. Многие предпочитают молчать. И тогда Шичко говорит: "Когда-то вам сказали "На, покури". И дали папироску. Вы затянулись, вам стало дурно, вы закашлялись и хотели бросить окурок, но вам настойчиво повторяли: "Кури!" — и вы курили. Выполняли чужую волю — злую, вредную. И, к сожалению, до сих пор не знаете, <