Vol 4. Победителей не судят 5 страница

Сама больница представляла собой очень унылое трёхэтажное здание с чердаком и подвалом. В подвале был морг, а на чердаке – свален всякий хлам. Местами в больнице наблюдались следы косметического ремонта – старые стены обшивались белыми пластиковыми пластинами, которые, кажется, уже на следующий день пропитывались пылью и больничным запахом. А за ними скапливалась паутина, пыль и мелкий сор… Отремонтированные и «облагороженные» участки приходились чаще всего на те места, где всегда бывало много народу. Поэтому я их не любил и старался обходить стороной: в ярком свете, среди этой напускной благовидности и нарядных людей я чувствовал себя неуютно в своей «домашней» одежде – поношенных спортивных штанах, жёлтой майке, синей клетчатой рубашке и так же клетчатых тапочках непонятного цвета. Мне всегда было интересно, зачем люди так наряжаются, идя к врачу. Не хотят, чтобы другие думали, будто болезнь выбивает их из колеи? Но это ведь всегда так… И у всех… Зачем так явно это скрывать? Впрочем, в этом мире была целая уйма вопросов, на которые я не мог отыскать ответ.

В здании Больницы были собраны все оттенки серого, болотно-зелёного, мертвенно-розового, неестественно жгучего жёлтого, усталого голубого… А ещё там всё и всегда пахло лекарствами. Этот запах как будто предвещал какую-то беду. Он приставал ко всем посетителям больницы, отбивал запахи улицы, духов, одеколонов, человеческих тел; он селился в складках одежды и, кажется, пытался заставить людей забыть о том, что за стенами больницы существует какой-то другой мир. Собственно, мне так казалось потому что сам я давно перестал верить в его существование.

То есть нет, тот мир, конечно, был. Он существовал и жил какой-то своей жизнью по каким-то своим правилам, но всё это казалось поверхностной мишурой. Мне он представлялся той же больницей, где просто под яркими красками притаились всё те же оттенки серого…

Наверное, поэтому мысль о побеге пришла мне только один раз за всё время моего пребывания там. Собственно говоря, как только она пришла, я её и осуществил. Это было очень легко. Я просто вышел через главный вход, и никто мне слова не сказал.

Я увидел чужой незнакомый город. Машины, шумные и внешне совершенно бессмысленные, как будто созданные для того, чтобы оживлять картину полиса. Серые дома, в которых жили какие-то люди, спрятанные за стёклами, кирпичом и бетоном. Какую-то рекламу с улыбающимися лицами, но тоже серыми, пропитанными выхлопными газами и дорожной пылью. Я обернулся и увидел стеклянные двери больницы. Мимо меня туда-сюда ходили люди. Они шли из города в больницу и из больницы в город. И лица у тех, кто входил в больницу и у тех, кто из неё выходил, были совершенно одинаковые. Потому что ничего не происходило. Не было никакой магической черты у порога больницы, переступив который можно вздохнуть полной грудью и закричать что-нибудь вроде «да здравствует свобода!» Ну, или что-то в этом духе… Мир внутри и снаружи различался, похоже, только размерами. А если брать такую унылую вещь как больница, то пусть уж лучше эта вещь будет размером поменьше.

Так я узнал, что выход из больницы совершенно ничего не значит. И мир тоже ничего особенного не значит. И люди, наверное, тоже…

Перед тем как вернуться назад, я заметил у дверей табличку: «Городская больница № 327». И это тоже совершенно ничего не значило. Кроме того, что где-то в мире существует ещё, как минимум, триста двадцать шесть поблёкших старых чудовищ вроде этого.

Как я уже, наверное, упоминал, никакого лечения в больнице я не получал. Доктора и прочий персонал относились ко мне ни то со снисхождением, ни то с жалостью. Но при этом я как будто существовал в другом измерении. Меня редко замечали, со мной не заговаривали, часто даже смотрели как будто сквозь меня. Я был призраком этого здания, без которого, на мой взгляд, его образ был бы незавершённым. Пару раз мне даже приходила мысль спуститься в морг, отыскать там своё тело и узнать, отчего я умер. Но, само собой, я этого не сделал. Трупов я не боялся, к холодному зловонному помещению морга тоже относился спокойно. Просто мысль была нелепая. К счастью или сожалению, я был жив. И, как мне казалось, даже вполне здоров. Просто я стал призраком при жизни. А родители не являлись за мной уже четвёртый год. Я ещё помнил, как они выглядят, но о том, что должен по ним скучать, напрочь забыл…

Изредка в мою комнатку словно по ошибке заходили медсёстры и говорили, что в такое-то время мне нужно быть в таком-то кабинете. Я послушно следовал их указаниям, приходя неизменно на полчаса раньше, чтобы не опоздать и появлялся в кабинете именно тогда, когда все три стрелки больших круглых больничных часов, развешанных повсюду, сходились ровно на нужной цифре.

Иногда оказывалось, что я пришёл на приём к терапевту. Иногда попадался окулист. Однажды я пришёл даже к проктологу. Только чаще всего моё посещение ограничивалось просто осмотром, иногда парой вопросов о моём самочувствии. Мне никогда не говорили, почему меня осматривают и никогда не ставили диагноза. Мне даже казалось, что врач смотрит на меня раздражённо и с презрением, как будто я от нечего делать симулирую какую-нибудь болезнь или просто сам не знаю, что у меня болит. Но зачем бы мне делать это? В общем, мои редкие посещения самых разных врачей не приносили совершенно никаких результатов. Или, может, приносили, но я этого не понимал. Я и сейчас не понимаю.

Вот именно с очередного моего бессмысленного визита к врачу и начинается, собственно, моя история. Вечером, когда я занимался подготовкой своей постели к процедуре ночного отдыха, в мою комнату вошла медсестра. Как обычно, у неё был смущённый и растерянный вид, будто она ошиблась дверью или хотела застать в комнате кого-то другого, а застала меня.

- Завтра в девять будь в тринадцатом кабинете. Стоматолог.

Они всегда были предельно лаконичны. Медсестра ушла в тот же миг, когда я кивком изобразил, что всё понял. Хотя я плохо понимал, зачем мне нужен стоматолог. Или зачем ему нужен я.

Зубных врачей я не боялся, наверное, потому что у меня никогда не болели зубы. Я плохо понимал тех, кто обычно сидел у дверей кабинета весьма зловещего вида и, к тому же, украшенного цифрой тринадцать. Очень часто это были бледные люди с растерянным взглядом и плохо скрываемым выражением страдания на лице. Некоторые плотно сжимали губы, будто собирались на подвиг. Некоторые сохраняли стоическое непроницаемое спокойствие. Дети кричали и плакали. А уж какие вопли порой раздавались из-за двери кабинета… В общем, это было не самое приятное место в больнице.

Утром я встал пораньше, умылся, дважды почистил зубы и в двадцать минут девятого отправился в путь. Тринадцатый кабинет находился на втором этаже, чтобы попасть туда, нужно было пройти либо через зал с лифтом и приёмной секретаря главврача, одного из тех белых ярких мест, которые я так не любил, или сквозь детское педиатрическое отделение. Конечно, я выбрал второй путь.

Детское отделение было завалено игрушками, на стенах были нарисованы герои мультиков, пол был застлан линолеумом с пёстрыми квадратиками, по которым детишки очень любили прыгать. Оно почти всегда было полно орущей резвящейся братией младше шестнадцати и словно само было живым подвижным существом, а не просто помещением. И при всём при этом детское отделение всё равно выглядело смертельно больным…

Тринадцатый кабинет словно притаился в тени плохо освещённого коридора, прямо за дверью, ведущей в детское отделение. Когда за спиной закрывалась эта дверь, отсекая детские голоса, тишина становилась почти осязаемой. В конце коридора сиял белый зал с приёмной и лифтом, за дверью кипела детская возня. Тех, кто находился здесь, посередине, между светом и звуком, было даже жаль. Сейчас это место досталось мне.

Посетителей у стоматолога в это утро не было – ряд из шести пластиковых кресел пустовал, из-за двери не слышалось ни криков, ни жужжания бормашины. Сегодня тишина была особенно ощутима. Только сейчас я обратил внимание, что кроме цифры тринадцать на двери кабинета не содержалось совершенно никакой информации. Не было даже намёка, что именно за этой дверью зубной врач делает своё страшное дело. И как только его удаётся отыскать посетителям больницы? Я уселся в кресло и стал ждать, рассматривая стрелки на больничных часах. Всё это – и ожидание, и рассматривание, было частью ритуала моих походов к врачу. Бессмысленное занятие обрастало всё новыми бессмысленностями.

Когда стрелки сошлись на девятке, я стукнул в дверь и тут же вошёл. Запах больницы в кабинете был острее чем в коридорах, где к нему успеваешь привыкнуть, особенно если живёшь с ним четыре года. Кабинет был залит утренним солнечным светом и весь сверкал металлическим блеском. Казалось, стерильно тут было буквально всё: от инструментов врача до иголок на лапах ели, раскинувшейся за окном. Меня встретил очень большой усатый черноволосый человек. Это и был тот самый зубной врач, наводивший ужас на детишек перед дверью тринадцатого кабинета. Мне он страшным не показался. Наоборот, он казался очень спокойным и надёжным. Он пригласил меня садиться в кресло и, когда я вскарабкался туда, осветил меня яркой лампой, затмившей даже солнечный свет. Я открыл рот.

- Что болит? – поинтересовался он, заглядывая мне в рот как будто даже с любопытством. Я пожал плечами. Доктора это как будто озадачило. Я решил пояснить:

- Мне назначили.

Обычно эта фраза врачам сразу всё проясняла, но в этот раз, она, кажется, не сработала. Он выглядел как шестиклассник, которому предложили решить задачку из программы десятых классов.

- А где же тогда искать дырку?

Мне очень хотелось ему чем-нибудь помочь.

- Мне кажется, она где-то слева.

- Где-то? А где именно?

Что я мог ответить? Мне осталось только пожать плечами.

- Скажи, какой по счёт зуб? Ты ведь умеешь считать?

- Умею. Но только не зубы.

Доктор только шевельнул плечами. Моя детская наивность его ничуть не позабавила.

- Ладно, давай смотреть твоё «лево». – Наконец решил он и склонился над моей пастью, вооружившись зеркальцем.

Зуб нашёлся довольно скоро и оказался третьим снизу. Доктор цокнул языком и сказал:

- Сложно и запущено. Будем удалять.

Я едва заметно шевельнул плечами. Во-первых, мне было всё равно, во-вторых, меня никто не спрашивал, а, в-третьих, стоматологу оно виднее. Доктор засунул мне за щёку несколько комочков ваты, чуть опустил спинку кресла, поправил свет, взял со столика длинные блестящие клещи и приступил к работе.

Было больно. Даже очень больно. Зуб попался упрямый. Он неохотно покачивался под могучим напором доктора, но явно не желал покидать своё насиженное место. Я терпел. Сама мысль о том чтобы закричать или хотя бы застонать, тем самым нарушить шепчущую больничную тишину казалась мне дикостью, неслыханным кощунством. За все четыре года я ни разу не произвёл звука громче спокойной речи или пошаркивания тапочек по линолеуму, не собирался делать исключения и теперь. К тому же, казалось, что именно здесь, в кабинете номер тринадцать, сходились в едином центре все больничные звуки, отражаясь от кафельных стен, резонируя с блестящими инструментами из хирургической стали, окружая меня неслыханным водоворотом. И от этого кружения где-то прямо под самым черепом возникла такая боль, что я напрочь забыл про зуб и клещи. Из уголков глаз выкатились две непроизвольные слезинки. Врач стал что-то бормотать, должно быть, чтобы меня успокоить, но с его лицом, которое от напряжения стало действительно пугающим, никакие успокоительные речи не вязались. Скорее было похоже, что он заклинает свой инструмент, чтобы одержать победу над непокорным врагом в моём рту.

И наконец зуб сдался. Клещи с победным лязгом легли обратно на столик, доктор отступил на шаг, будто художник, окончивший писать картину. Кивнув каким-то своим мыслям, он отёр пот со лба и предложил мне сплюнуть, что я немедленно и сделал.

Плевался я долго. Голова болела нестерпимо и мне казалось, что кровь с мелкими сгустками тканей, которую я выплёвывал, изливалась из самого мозга.

- Двадцать минут с тобой занимался. – Сообщил мне стоматолог так, будто это была крайне значимая для меня информация. – Устал. – Добавил он, ни то спрашивая, ни то повествуя. – Как себя чувствуешь? Чего-то ты бледный.

Такая забота меня даже удивила. По всем законам жанра врач должен был потерять ко мне всякий интерес (если имел таковой вообще) ровно после того момента, как я был «исцелён». Справившись со своим недоумением, я осторожно, словно моя голова была наполненной до самых краёв чашей, кивнул и так же осторожно стал спускаться с кресла. Когда я обрёл вертикальное положение, мир перед глазами качнулся и поплыл. Во рту появился тёплый привкус железа.

- Неважно выглядишь. – Констатировал доктор. – Давай-ка, пойдём сюда, посидишь пару минут. Пойдём.

Он взял меня под руку и осторожно провёл в какую-то комнатушку, вход в которую был замаскирован от пациентов белой ширмой. Кроме кушетки, на которой я немедленно приземлился, в комнатушке был небольшой стол, покрытый цветастой клеёнкой в крапинку, кактус на подоконнике и небольшой телевизор на подставке, подвешенной почти под самым потолком. Доктор включил телевизор и вложил в мою руку пульт. Сосредоточенный на своей голове, я даже не сразу понял, что это такое.

- Зуб болит?

Я поднял на стоматолога удивлённый взгляд.

- Вы же его вырвали. Как он может болеть? Голова болит.

Доктор в задумчивости покачал головой, вышел из комнаты и скоро вернулся с таблеткой.

- На вот. Выпей, посиди, всё пройдёт.

Я взял таблетку и оглянулся в поисках воды. Её источника в комнате не наблюдалось. Доктор вышел. Кажется, возле входной двери был кран, но добраться до него я бы не смог, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Я аккуратно положил таблетку на край стола и, сложив руки на коленях, взглянул на экран телевизора. Показывали какой-то пейзаж: узкая улочка, сжатая с обеих сторон зданиями из крупных бежевых блоков. Здания отвесными стенами росли куда-то ввысь, за пределы телевизора, а улочка терялась где-то вдали и там, кажется, поворачивала направо. Тут и там на теле зданий были налеплены квадратные окошки. Может, в их размещении и была какая-то логика, но с той точки, откуда я смотрел, таковой не наблюдалось. Кроме окошек в зданиях виднелись четыре или пять высоких тёмных арок. Из одной такой арки на улицу важно вышла чёрная кошка, скучающим взглядом обозрела окрестность и, не торопясь, исчезла в другой арке на противоположной стороне. Больше никаких движений на улице не наблюдалось. Обычно я почти не смотрел телевизор, а если и смотрел, то мельком по случайности. Однако телевизионные фильмы или передачи представлялись мне зрелищем более динамичным. Я переключил канал.

На экране возникло бескрайнее пшеничное поле. Похоже, вот-вот должен был начаться сбор урожая, потому что колосья налились и под тяжестью созревших зёрен их клонило к земле. Ветер неторопливо и любовно, словно это он их вырастил, перебирал злаки, солнце, невидимое за золотом растений, похоже, склонялось к закату. И снова никакого действия.

На следующей картинке мне снова предстало поле, возможно, то же самое, но на этот раз серое, голое, терзаемое резкими порывами ветра. Из низкого серого неба мелкими крупинками сыпал колючий снег.

Дальше я переключал каналы, даже не особенно вглядываясь, что происходило на экране. Полусекундного взгляда хватало, чтобы понять: это новый пейзаж, возможно, поразительно красивый на картине, но скучный и бессмысленный на телеэкране. Однако одному из таких пейзажей всё-таки удалось привлечь моё внимание. Это была та самая комната, в которой я сидел на кушетке и переключал каналы. Только на экране меня не было. Я взглянул в тот угол, откуда, судя по картинке, велась съёмка, но там не было ни камеры, ни даже ничего такого, где её можно было бы спрятать. Значит, съёмка велась не в настоящем времени.

Тем временем в комнате на экране появился стоматолог. Тот самый, который только что лишил меня зуба. Он подошёл к столику, вытащил из ящика пару свёртков, развернул, потёр руки и принялся за еду. Я опустил глаза. Во-первых, когда-то мне говорили, что подглядывать нехорошо, а я сейчас, как мне казалось, был занят именно этим. Во-вторых, я боялся, что доктор, который на экране, посмотрит в объектив камеры и заметит меня. Или, что куда более вероятно, настоящий доктор войдёт в комнату. Я переключил на следующий канал и встретил там сплошную серую рябь. Она шипела и возбуждённо копошилась на экране, будто я растревожил её своим взглядом. Я слышал, что эта рябь называется белым шумом. Красивое название, но в тот момент мне было не до красоты: головная боль, словно резонируя с рябью на экране, достигла апогея. Я крепко зажмурился и что есть сил зажал уши ладонями. Голова отозвалась последней вспышкой яростной боли, по телу прокатилась тёплая волна, после чего оно перестало мне повиноваться, стало ватным и будто невесомым. Я рухнул с кушетки на пол, при этом каким чудом не проломив себе череп об угол стола.

Сознание вернулось ко мне почти сразу. Странно, но головную боль как рукой сняло, будто и не было её вовсе. Зато из носа хлестала кровь, причём явно не из-за падения. Я схватил с кушетки простыню и прижал её к лицу. Через пару минут кровь остановилась, а простыня была совершенно испорчена. Я, поразмыслив пару секунд, сунул её под кушетку и встал.

Телевизор молчал, в его тёмном экране отражалась комната. Наверное, я выключил его перед тем как упасть. Или, может, он сломался… Мне не хотелось проверять это. Чувство было такое, будто я сильно нахулиганил, и отсюда вытекало острое желание поскорее сбежать с «места преступления». Что я и сделал…

В коридоре было темнее чем обычно. Тьма кромешная. Холл в конце был пуст и безмолвен, что было довольно странно для этого времени суток, но, что ещё более странно, свет там не горел, хотя его не тушили даже ночью. Через тонкую подошву своих тапочек я ощущал острые обломки на полу. Можно было сколько угодно стоять в темноте и гадать, что же здесь произошло, поэтому я решил хотя бы выйти на свет и стал искать в темноте ручку двери в детское отделение.

Дверной ручки я нащупать не смог. Мало того, я и самой двери не нашёл. Вместо неё рука нащупывала сплошную шероховатую поверхность – ржавое железо. Похоже, путь мне преграждал большой железный щит. Я нащупал край и потянул его на себя. Щит поддался довольно легко и с грохотом рухнул передо мной – я едва успел отскочить.

Если раньше детское отделение, по моему мнению, выглядело смертельно больным, то теперь оно выглядело мёртвым, причём смерть его была явно не из лёгких. Вся комната выглядела так, словно в неё угодил артиллерийский снаряд: стены обуглены и сильно порушены, пол усеян обломками бетона, штукатуркой, битым стеклом и искорёженным железом, от мебели остались только металлические каркасы, а от рисунков на стенах не осталось и вовсе ни следа. Слава богу, хоть трупов не было… Но самое странное, всё это выглядело так, будто случилось месяц или даже год назад.

- Ты что такое?

Я вздрогнул от неожиданности и вцепился взглядом в парня, сидящего на одной из бывших кушеток. На вид ему было лет двадцать, одет в синие джинсы, тяжёлые ботинки и коричневую куртку поверх чёрной футболки. Его волосы жёсткими колючками торчали вперёд, я впервые видел такую причёску. Лицо незнакомца почему-то сразу показалось мне добрым и располагающим. Моё появление даже не вдохновило парня поменять позы скучающего ожидания.

- Ты кого-то потерял? – снова спросил он, не дождавшись от меня ответа на первый вопрос. Впрочем, я и на второй не ответил, задав два своих:

- Что здесь произошло? Где люди?

- Какие люди?

- Здесь час назад была целая толпа народу!

Парень как-то странно на меня посмотрел и пожал плечами.

- Я давненько тут сижу, а людей не видал. Тем более, толпу. Ни час назад, ни месяц, ни год…

- Врёшь, - усмехнулся я, - если бы ты год здесь просидел, то весь покрылся бы паутиной. И бородой оброс.

Парень усмехнулся и погладил бритый подбородок.

- Логично, в принципе. Не, я здесь минут сорок сижу. Просто знаю, что после войны здесь вообще никого не бывает. Раньше военный госпиталь был, медики работали, а сейчас…

Парень развёл руками, как бы предлагая мне самому посмотреть, что сейчас и устремил взгляд куда-то в даль, в окно. Я тоже взглянул в разорванную оконную нишу и застыл, накрытый новой волной изумления: на подоконнике лежал толстый нетронутый слой серого грязного снега, дома напротив больницы больше не было, от него остались только развалины первых трёх этажей, а улица и площадка перед зданием превратились в изрытые воронками полигоны, где тут и там торчали противотанковые «ежи» и тянулась местами прорванная колючая проволока. Несколько сгоревших остовов грузовых машин и сильно помятый бронетранспортёр дополняли картину.

Я смотрел на открывшийся мне пейзаж будто громом поражённый и меня в нём почему-то больше всего удивлял снег. Когда я проснулся этим утром, на календаре был март…

Тем временем парень поднялся с кушетки, подошёл поближе и внимательно меня разглядывал.

- Так с какой луны ты свалился? – наконец поинтересовался он.

- А их что, несколько? – вырвалось у меня.

Парень чуть улыбнулся, но не сводил с меня взгляда – ждал ответа.

- Да я тут вроде как живу. – Сказал я. – Уже четыре с лишним года или вроде того.

Я ожидал, что он спросит, зачем я живу в больнице, но он только усмехнулся и покачал головой.

- Нет, серьёзно. Ты откуда?

Меня это поразило. Я сказал правду, а мне не поверили. Мне всегда казалось, что правда для того и нужна, что это вранью никто не верит, а какой смысл не верить правде, если это правда?

- Я тебе правду сказал.

Парень фыркнул и отошёл на пару шагов.

- Ладно. Хорошо. Судя по твоему замечанию про паутину и бороду, ты парень вполне разумный и логично мыслить умеешь. – Как бы примиряющее сказал он. – Вот и подумай: ты говоришь мне, что живёшь здесь четыре года. Совсем один. Допустим, в это поверить можно. Война, всё такое… и не в такие положения люди попадают. Но сейчас, если ты не заметил, на дворе декабрь месяц. Температуры минусовые. Помещение не отапливается, а местное народонаселение давным-давно утащило отсюда всё, что только могло греть и гореть. И одет ты немного не по погоде. У тебя здесь что, собственный секретный бункер? Или, может, бомбоубежище?

- Нет. – Признался я. – У меня комната на четвёртом этаже. Вернее, почти на чердаке. Там… - Я для наглядности указал пальцем в потолок. Парень снова усмехнулся.

- Сказочник.

Я чуть было не задохнулся от обиды. Но парень продолжал:

- Здесь только три этажа, дружок. Может, когда-то и было четыре, но во время военных действий какой-то дизайнер-любитель на танке, похоже, решил, что хватит и трёх. Так что… Нет, если не веришь, можешь сам посмотреть!

Ответить мне было нечего. Парень тоже молчал, но я чувствовал на себе его внимательный изучающий взгляд.

- Ты расскажи, как было. – Сказал он наконец. Решив, что это, пожалуй, действительно единственный выход из положения, я присел на крупный обломок бетона и стал рассказывать.

Повествование о четырёхлетнем пребывании в больнице у меня не заняло и минуты – рассказывать там было особенно не о чём – а вот события сегодняшнего утра, начиная с пробуждения и до того момента, как я очутился в этой комнате, я постарался описать как можно подробнее. Мне казалось, что таким образом я смогу хоть как-то компенсировать столь неправдоподобную историю своей жизни. По ходу рассказа я стал сильно стучать зубами от холода, и парень отдал мне свою куртку. Хотя помогло слабо, я всё равно был ему благодарен.

- Ну, вот так всё и было. – Закончил я. – Опять на сказку похоже, да?

- Ага. – Усмехнулся мой новый знакомец. – Чем дальше, тем страшнее. Да нет, на самом деле, всё понятно. Ну, не всё, конечно, но в общих чертах.

Я удивлённо поднял брови.

- Что, действительно?

- Действительнее не бывает. А звать-то тебя как?

Он протянул мне руку.

- Олег.

- А меня Антон.

Ну, вот так мы и познакомились с Антоном...

- Ладно, Олежа, тут вот, значит, такая загогулина вырисовывается: вариантов дальнейшего развития событий у нас, вернее, у тебя, всего два. Либо остаёшься здесь… - Антон огляделся, будто оценивал, какого будет моё житиё в подобном месте. – Либо мы возьмём тебя с собой. Может, на что и сгодишься. Отправить тебя назад, туда, откуда ты пришёл, я, извини, не могу, потому что ты и сам толком не знаешь, откуда ты тут взялся, а уж я-то и подавно. Так что…

- Ну, пойдём. – Ответил я. Антон так удивился, словно это было последним, что он ожидал услышать.

- Что, вот так сразу?

- Ну, да. Сам же сказал, что варианта только два. Здесь холодно и жить невозможно. Так что остаётся только одно. Пошли.

Антон расхохотался.

- Ну, молоток. Ладно. Пойдём. Только приятеля моего дождёмся, он должен скоро вернуться.

- Ладно.

Мы немного посидели молча, а потом Антон вздохнул и со слов «ну, слушай, короче, анекдот» начал травить какие-то немыслимые байки. Очень многого я не понимал, потому как всю жизнь по книгам не узнаешь, но всё равно часто смеялся. Запас баек у Антона иссяк не скоро. А может, и не иссяк вовсе, просто рассказчик устал. Как бы то ни было, мы посидели молча ещё некоторое время, а потом Антон очень серьёзно произнёс:

- Ты мне вот что ещё скажи. Ты в жизнь после смерти веришь?

- Не очень.

- А в Бога?

- Да как-то тоже…

- А в жизнь на луне?

Мне стало казаться, что это начало очередного анекдота.

- Конечно. Откуда по-твоему, я свалился?

Антон улыбнулся.

- Хорошо… Как относишься к путешествиям в параллельные миры?

- Скептически.

- А снежный человек?

- Не встречал.

- Дед Мороз?

- Нет. Слушай, ты к чему это?

- Да так. Тест. Психологический.

- Ну и как я?

- Поздравляю, вы зануда. Шучу, конечно. Не, это правда тест. Я тебе потом расскажу, что он значит. И что вообще происходит. Кстати, а что, по-твоему, происходит? Ну, как ты сам всё это себе объясняешь?

Я пожал плечами.

- Не знаю… Сон?

- И все мы видим сон о жизни… - Раздался чей-то голос, отражённый и усиленный стенами пустынного здания. – И, пробуждаясь, грезим вновь!

Из тёмного коридора вышел высокий молодой человек, облачённый в длинный плащ болотного цвета, свитер, кроссовки и чёрные джинсы, сильно растянутые на коленках. Он был смуглый, темноглазый и остроносый. Волосы его напоминали жёсткое чёрное мочало. Он шёл быстро, но при этом походка его была вальяжная и будто прогулочная.

- Это, нафиг, что ещё за пассажир? – спросил он, кивнув в мою сторону.

- Это Олег. – Не вдаваясь в подробности, ответил Антон. – Олег, а это Димон.

Так я познакомился и с Прихлопом…

- Антонио, вербовщик ты долбанный… - Вздохнул Димон. – Тебе чего, деньги за это платят что ли?

- Завидуешь просто моему таланту молодые дарования открывать. – Отмахнулся Антон. – Правильно, это ж тебе не тараканов дихлофосом травить. Тут особое чутьё надо иметь.

- Не нужно переходить на личности! – оскорбился Димон.

- Ладно. Нашёл что-нибудь?

- Не-а. Ничего интересного. Попрятались, наверное, по подвалам или просто ушли куда-то очень далеко. В общем, будем ещё с этим разбираться.

- Ничего. Не беда. Потом так потом. Поехали уже отсюда. Я весь замёрз, пока тебя ждал.

- Ха! Ну, извините, блин! Замёрз он, бедняжечка! А я, на хрен, по развалинам шастать не замёрз!

- Тогда тем более поехали! Давай, Олежа, двинулись.

- Так, стоп! А его мы с собой что ли потащим?

- Да, а что?

- А как ты себе это представляешь?

- Придумаем что-нибудь. Он паренёк-то способный, вроде. Пошли!

Антон кивнул мне головой, приглашая следовать за ним. Я повиновался, и мы втроём двинулись в путь.

В холле на первом этаже, прямо перед выходом, сильно расширенным, видимо, всё тем же дизайнером на танке, мы остановились. Антон осмотрел меня с ног до головы задумчивым взглядом, будто прикидывал, пролезу ли я в этот «дверной проём».

- Ладно, вот что, Олежа. Присядь-ка вот здесь. Теперь закрой глаза и постарайся полностью расслабиться. Думай о чём-нибудь хорошем… короче, как будто хочешь уснуть. Сможешь?

Я кивнул и сделал то, чего от меня требовали. Денёк у меня выдался насыщенный как никогда и, похоже, с самого утра я был весь напряжён, будто держался руками и ногами за воздух. Расслабиться сейчас было именно тем что нужно. Я закрыл глаза и стал слушать.

Сначала было только сплошное чёрное полотно непроглядной тишины. Отличный холст. Затем где-то внизу заколыхались волны моего дыхания. В диссонансе с ними появились полупрозрачные волны в исполнении лёгких Антона и Димона. Пошёл мелкий острый дождик из крошечных металлических треугольничков – это Димон нетерпеливо потопывал ногой и крошечные песчинки шуршали под подошвой его ботинка. Шорох одежды сероватыми плавными взмахами. И, наконец, как апогей всего действа, где-то на горизонте возникли крупные алые холмы – это где-то вдалеке завыла сирена.

А затем вся картина исчезла. Резко оборвалась и пропала на какое-то мгновение, а потом так же резко появилась совершенно другая: щебет птиц, шуршание проезжающих мимо машин, далёкие голоса, шаги, визг какого-то инструмента… Я открыл глаза.

В больничном холе всё так же царил хаос, но теперь это был беспорядок иного сорта: если раньше здесь была разруха, то теперь полным ходом шёл ремонт. Строительный мусор, стройматериалы, инструменты, стеклянные двери на входе, закрытые полиэтиленом, всюду пятна побелки и цементного раствора… И, что самое главное, декабрьская серость сменилась весенними оттенками жёлтого и оранжевого.