Мавераннахр в четырнадцатом столетии

Мирный союз Чингисидов, символизированный сво­бодной торговлей на дальнее расстояние, стал в на­чале четырнадцатого столетия давней химерой, даже если брать во внимание только области исламского мира. Мавераннахр и земля ильханов были двумя рай­онами, различный уровень цивилизованности которых глубоко ощущался — обстоятельство, как мы виде­ли, проявившееся уже в последней трети тринадца­того столетия. Мавераннахр по-прежнему был зави­сим сильнее, чем страна ильханов, от кочевников-скотоводов. Дамасский секретарь аль-Умари (1301-1349), благодаря своей профессии хорошо разбиравшийся в отношениях исламских государств, с которыми мам­люки находились или в дружеских, или во враждеб­ных отношениях, изображает в своих записках поис­тине убедительно боевую мощь войск в Мавераннахре. Один из его поручителей рассказал ему, что в роду ильханов мало проявляли беспокойства, когда войс­ка Синей Орды продвигались для нападения через юг России. И, наоборот, забили большую тревогу, как только Хорасан оказался в опасности 71. Пригодность к престолонаследию в Иране определяется тем, на­сколько успешно ведут войну в Хорасане против мавераннахрских войск. Другой свидетель рассказал аль-Умари о тяжелых географических условиях защиты Хорасана: естественной границы нет; кочевники Ма-вераннахра гонят свой скот, не обращая внимания на политические отношения, на территорию ильханов; во враждебных намерениях, большей частью, они вовсе не замечены, но потом, может быть, начнут вести борьбу, и в стране «захозяйничают, как волки»'2.

Из этого короткого сообщения ясно просматрива­ется различие между Ираном и Мавераннахром. Оно, конечно, только начинается, так как и ильханам еще нужны были кочевники-скотоводы в начале четырнадцатого столетия, чтобы иметь возможность ввести в бой боеспособные войска. Однако началась подготов­ка стационарного войска, которому выплачивали де­нежное довольствие и со времен хана Газана давали ленные поместья73. Можно предположить, что улус Чагатая значительно отставал от Ирана в превраще­нии из кочевой империи в бюрократизированное (чи­новничье) государство, а значит, в развитии, которое одновременно означало вхождение монгольских кня­зей в определяемую исламом цивилизацию, так как это развитие осуществляли, прежде всего, те из осед­лого населения, кто выжил. Аль-Умари подчеркива­ет также, что в Мавераннахре защищали Ясу намно­го жестче, чем где-либо в исламских странах, захва­ченных монголами74.

Улус Чагатая не был, конечно, сам по себе одно­образной областью. Местность между Оксом и Яксартом, кажется, еще сохранила большинство следов когда-то цветущей исламской культуры. Во всяком случае замечания аль-Умари настойчиво говорят об этом. Туркестан, то есть северо-восточная часть улу­са, больше всего пострадал от татар. Один путешес­твенник смог сообщить аль-Умари только о развали­нах покинутых мест, об опустошенных городах и не­обработанных полях и — о мусульманских ученых, которые из-за недостатка воды постоянно совершают омовения песком75.

Историю улуса Чагатая мы оставили на том момен­те, когда Тува, сын Барака, и Чапар, преемник Хай­ду, мечтали об умиротворении или помощи дружных Чингисидов. Красивая мечта быстро растаяла. Тува и Чапар не поладили между собой, и прежде чем Тува умер в 1306 году, Чапар, отпрыск Угедея, стал от него зависеть. Так соотношение потомков Чагатая и Уге­дея, которое во времена Хайду было в пользу пос­ледних, теперь в корне изменилось. После смерти Тувы его сыновья вели войну как против великого хана, так и против Ирана. В 1315 г. Олджайту отра­зил их атаку . И между собой сыновья Тувы не мог­ли сохранить мир. Один из них, Кебек, вступил в1318 г. на престол, который он короткое время уже занимал девять лет назад. Он правил до 1326 г. С его именем связывается попытка основательно упоря­дочить отношения внутри улуса Чагатая. В контурах можно узнать деление на административные округа, которые носят монгольское название «тьма», то есть десятитысячник, с этим словом Кебек связывает де­ление населения на десятки, относящееся к Чингисха­ну, но переносит понятие на территориальные едини­цы. Возможно, эти десятитысячники размежевывают районы страны, которые могли содержать определен­ный контингент войск и подчинялись какому-нибудь военачальнику77. Очень трудно решить, насколько эти мероприятия учитывают домонгольское устройство, оп­ределенно в какой-то степени сохранившееся, которое можно себе представить как существующее наряду с местными нотаблями, землевладельцами и сайдами78. Намного важнее для дальнейшей истории улуса Ча­гатая то, что основание административных округов должно было ограничить свободу передвижения во­еначальников, более или менее тесно связанных с ха­ном79. Как оказалось, они не были согласны терпеть эти изменения. Устремления Кебека сводились к тому, чтобы установить свое господство в определенной об­ласти, не поддерживая его больше преданностью ко­чующих то в одну, то в другую сторону групп лю­дей. По примеру ильханов и великих ханов он осно­вал собственную столицу с резиденцией, хотя, конеч­но, в более скромном виде. Она получила название Карши, что на восточно-тюркском языке означало «за­мок». Она находилась в трех днях пути к юго-запа­ду от Самарканда. То, что у города еще не было никакой истории, именно потому что местные прави­тели еще до недавнего времени совсем не жили в домах, аль-Умари считает достойным упоминания80. Создание более прочной структуры господства и уп­равления было в остальном и здесь, как в империи ильханов, связано с исламизацией ханов. Тармаши-рин, брат и преемник Кебека, сделал решительный шаг. Он стал мусульманином и открыл свою страну теперь также египетским и сирийским купцам, что мы тоже знаем от аль-Умари.

Отмена Ясы не нашла однако единодушного одоб­рения, так как этим упразднялось и право, которое чагатаевские эмиры связывали с Чингисханом, а имен­но созывать каждый год собрание и, пользуясь этой возможностью, снимать правящего хана, если он вы­звал их недовольство. Это право, милое чагатаевским эмирам, служит, большей частью, причиной запутан­ной истории улуса и очень частой сменой правителей. Во всяком случае, и теперь стали выбирать другого хана; Тармаширин бежал на юг в свои афганские владения, но был пойман, привезен назад и убит под Самаркандом. Мятеж был поддержан, прежде всего, малоисламизированными северными и восточными частями улуса Чагатая; там затаили обиду на Тарма­ширина, потому что он, вопреки обычаю, годами за­бывал навещать резиденцию Алма-Ату82. Разделение земель улуса Чагатая, которое уже давно началось83, закрепилось политикой Тармаширина.

В юго-западной части за Тармаширином последо­вал ряд ханов, короткие сроки правления которых нельзя с уверенностью определить. Близкие родствен­ники свергнутого правителя искали убежища в Ин­дии; там также появился человек, который утверж­дал, что он является Тармаширином. Так как его бежавшие родственники это подтвердили, индусы должны были признать его притязания. Они, конеч­но, боялись различных политических осложнений и интриг и поэтому удалили того Тармаширина во дво­рец Музаффаридов в Ширазе, где он вынужден был провести остаток своих дней84. В области между Оксом и Яксартом положение оставалось, между тем, не­прочным и запутанным. Казалось, что даже призна­ние тамошними ханами ислама снова было поставле­но под сомнение, однако ввиду и без того неясных отклонений нужно было доверять подобным толкова­ниям источников. Почему в ожесточенной борьбе за ханство та или иная партия не должна была ожидать выгоды от определенно антиисламской позиции?

Победителем в борьбе за власть оказался времен­но Газан, внук Тувы. Уже в 1330 году он должен был вступить на престол. Если эта дата соответствует ис­тине, то Газан, вероятно, должен был более десяти лет вести войну, чтобы силой завоевать себе призна­ние в Мавераннахре 85. Газан уже знал, что без реши­тельного усечения прав и возможностей князей и во­еначальников слово хана вряд ли что-то стоило. Он подхватил предположительные цели своего отца Кебека, но не был уверен, что сможет достичь их околь­ными путями через создание управления, зависимого от двора, и предпочитал более действенные меры по отношению к нарушителям спокойствия. Когда созы­вались собрания советов зависимых от него князей, они предусмотрительно передавали кому-либо свой дом, так как в высшей степени было неясно, дожи­вут ли до конца переговоров. Зажиточным семьям пришлось оплакивать многие жертвы, и они просили в своих утренних и вечерних молитвах всевышнего единого Бога, чтобы он заставил зайти солнце султа­на Газана. Но одних молитв было недостаточно. Эмир по имени Казаган собрал мятежников вокруг себя и много воевал с Газаном. Зимой 1345-1346 г. Газан погиб в бою 86.

Смерть Газана означает важный этап в истории улу­са Чагатая, так как Казаган, победоносный бунтов­щик, был выходцем из народа, названного «карау-нас», — это в бурные времена собранные из различ­ных этнических групп соединения, которые во время господства ильханов служили то одному, то другому военачальнику, но часто проводили свою политику. В начале четырнадцатого столетия их пастбища были летом на Мургабе, зимой они спускались в Систан. Сообщения о них очень скудные; взлет Казагана до­казывает, однако, что они имели значительный вес в южном улусе Чагатая.

Казаган отказался от мести обратившимся в бегст­во войскам Газана. Он женился на его вдове, но не стремился сам к ханскому сану 87. Только Чингисид мог претендовать по праву на этот сан; это положение находило еще всеобщее признание. Казаган, сам выходец не из чагатаевского рода, получил легитим-ность, которая ему нужна была для его политики, посадив на трон потомка Угедея. Однако уже в 1347 году Казаган велел убить этого достойного сожале­ния марионетку. Эмиры роптали; страной издавна правили потомки Чагатая, и Казаган не хотел риско­вать из-за мелочи — хана, от имени которого издава­лись указы и который жил в военном лагере в неко­торой степени под постоянным домашним арестом. В Байяне Кули, одном из многих внуков Тувы, была быс­тро найдена замена нужного происхождения 88.

Приблизительно до 1359 года о Казагане сложи­лась легенда в Мавераннахре. Источники говорят о нем, как о справедливом правителе, заботящемся о счастье народа. Ученые и потомки Пророка были в большом почете и получали широкую поддержку. Своей «безграничной благотворительностью» он тяхсе-ло нагрузил «вьючных животных надеждой большой и маленькой, бедной и богатой»; внутренний мир наконец установился в Мавераннахре и не было сму­ты в его дни, хотя он был в «кудрях повес»89. Но­вый марионеточный хан имел перед глазами судьбу своего предшественника, правильно понял приметы времени и предпочел «играть на ковре империи в кости с князем Казаганом как хорошо знакомым со­бутыльником» и пренебречь своим честолюбием 90.

Казаган смог так хорошо обеспечить себе тыл в юго-западном улусе Чагатая, что был в состоянии укрепить свое положение с внешней стороны предуп­реждающими ударами. Источники отмечают в 1348 г. поход до границ Синда, о точных обстоятельствах которого они, однако, молчат91. Между тем, на юж­ном фланге улуса появилась новая опасность. Малик Муидж-ад-дин Пир Хусейн Карт, правитель Герата, взял верх над рядом врагов и вследствие этого стал значительной силой, которую нужно было как можно скорее исключить, если хочешь действовать наверня­ка, чтобы однажды не пришлось печалиться об упу­щенном. Предлог для войны Казагана против Герата был найден в покушении на ценность, которую мон­гольские князья и военачальники считали неприкос­новенной. Пир Хусейн, опьяненный своими успеха­ми, наградил себя титулом «султан», хотя он и его предшественники постоянно были зависимы от милос­ти Чингисидов. Пять раз Хусейн бил в барабан для себя, велел держать над собой зонт правителя. Это было принято только для хана. Хан и султан рассмат­ривались как понятия равнозначные. Противники Пира Хусейна позаботились о том, чтобы это неслы­ханное поведение дошло до ушей Казагана, и этим предоставили ему обоснованный повод для принятия решительных мер, который обязывал также к учас­тию и остальных военачальников Мавераннахра. Борь­ба в 1351 году окончилась для Хусейна неудачно: ему пришлось просить Казагана о мирных переговорах, во время которых Пир ему подчинился и прислал мно­го лошадей со снаряжением, а также другое имущес­тво в качестве дани. Через год после этого он засви­детельствовал ему свое почтение в Мавераннахре92. В Хорезме Казаган тоже сумел укрепить свое влияние. Его сын Абдуллах принес ему там успех93.

Не оседлые держали Казагана у власти. Его режим, созданный из мятежа против централизованных ус­тремлений Газана, подчеркивает регресс на пути фор­мирования институтов бюрократизации власти прави­телей, даже если верны данные, что население не затронул обычный произвол. Когда бы ни предстоял поход, кочевники могли так же, как и лица, занима­ющиеся хозяйством правителя, отправлять на служ­бу бесчетное количество всадников, каждый конный завод поставлял только одного. И от пограничной области Хорасана до Туркестана все было погранич­ной территорией членов дома Чагатая и связанных с ним князей. Кочевому обычаю соответствовал и об­раз жизни Казагана, который пренебрегал постоян­ной резиденцией и разъезжал между своим летним пастбищем, расположенным в области поселения Мунк, в узкой долине восточнее нынешнего Душан­бе, и его зимним пастбищем Сарай на Оксе95. Если Казаган не был в походе, он делил свой день на пять отрезков, как рассказывают о нем. С раннего утра до восхода солнца он посвящал себя богослужению, до полудня занимался государственными делами. После этого он предавался до вечера своему любимому вре­мяпрепровождению — охоте. Сразу после охоты он посещал свой гарем, прежде чем отправлялся почи­вать96. Этот распорядок дня, конечно, идеализирован. В другом, более древнем источнике речь идет только об охоте, на которой он проводил большую часть времени97. По образу жизни человек из народа караунас был, конечно, похож на чагатаевских князей, но они, должно быть, обиделись на его притязания при­казывать им как Чингисид. Во время соколиной охо­ты он попал в окрестностях Сарая в руки своего убий­цы, мужа его свояченицы, которому он давно отка­зал в руководстве племенем кочевников и который вос­пользовался случаем отомстить, хотя вскоре после этого заплатил жизнью за злодеяние. Эмиры, преданные Ка-загану, назначили наследником его сына, Абдаллаха, который гарантировал господство над Хорезмом98. Вскоре оказалось, что Абдаллах не дорос до своих за­дач. Он уже заболел удобствами оседлого образа жиз­ни, Самарканд ему это предоставил, и вопреки воз­ражению влиятельных эмиров перенес туда свою ре­зиденцию. Вскоре после этого он потерял по легко­мыслию расположение своих сторонников, когда убил хана Байяна Кули и заменил его неким Тимур-шахом. Это преступление было совершено из любви. Абдал­лах добивался жены убитого. Два могущественных князя, эмир Байян Зюлдус и Хаджи Барлас, глава одного из четырех зажиточных кланов улуса Чага­тая99, выступили против Самарканда, победили Абдал­лаха вместе с Тимур-шахом и отплатили жестокостью их сторонникам.

Святотатство Абдаллаха и война, которую оно вы­звало, разрушили мир внутри государства, которым мог наслаждаться Мавераннахр несколько лет благо­даря политике Казагана. Князья южного Чагатая тоже не хотели, чтобы ими правил человек из караунаса.

Они мечтали скорее, пожалуй, о господстве кого-ни­будь из Чингисидов, который бы оставил им свободу в их пастбищных угодьях. До ханского сана они воз­высили некоего Кабулшаха, но это уже под впечатлением новой серьезной опасности 100. Уже когда не­опытный Абдаллах возвращался в Самарканд, Тоглук-Тимур, правитель Моголистана, воспользовался удоб­ным моментом и понадеялся на воссоединение обеих частей улуса Чагатая. Когда он узнал о бесславном конце Абдуллаха, он удвоил свои усилия. В 1360 году многое говорило за то, что планы Тоглук-Тимура могли стать действительностью. Отражение этой уг­розы было затруднено эмиром Хусейном, внуком Ка-загана, который собрал вокруг себя оставшихся в живых сторонников и двинулся через Мавераннахр101. Когда все силы бросили против Тоглук-Тимура, не об­ращая внимания на эмира Хусейна, он смог извлечь из этого пользу. Остальные эмиры юго-запада долж­ны были решать, связываться ли ради предотвраще­ния внешней опасности с ним, отпрыском рода сомни­тельного происхождения, который запятнал себя кровью Чингисида. Только если бы эмир Хусейн пре­восходил всех своих соперников в ударной силе (ар­мии), это решение могло бы быть однозначно в его пользу. Ситуация допускала самые различные выво­ды, кто с кем заключил бы союз, кто кого бы пред­ал? В этой игре Тимур получил первые всходы.

БАЯЗИД БИСТАМИ

Некто рассказывает: «Однажды я сидел позади Баязида. Вдруг он издал смертельный крик. Я почувство­вал, что этот крик разорвал пелену, которая была меж­ду Баязидом и Богом. «Удивительное заметил я», — обратился я к нему, на что он ответил: «Презренный, что в этом удивительного?» — «Ну, я ощутил, как твой смертельный крик разорвал пелену и ты проник к Богу». — «Несчастный, если раздается добрый смер­тельный крик, он не может разорвать пелену!» Дру­гой спросил Баязида: «Может ли что-нибудь закрыть взгляд на своего господина у того, кто познает?» Он ответил: «Презренный, кто сам является пеленой, что могло бы еще закрыть его взгляд?»

И говорил Баяэид еще в другой раз: «Если кто-то ходит по воде, то это еще далеко не признак того, что Бог им восхищается. Многие ходят по воде, и все же для Бога они ничто!»

И в третий раз говорил Баязид: «Даже если вы смотрели на того, кто был наделен такой чудесной силой, что мог подниматься в небеса, то не дайте ему обмануть себя! Больше обращайте внимания на то, как он чтит заповеди, запреты и границы, которые уста­новил Бог, и как он выполняет шариат!»1

Абу Нуаим аль-Исбакани (ум.1039)

ИСЛАМИЗАЦИЯ ИЛЬХАНОВ

В глазах князей из дома Чингисхана мировая им­перия была семейным предприятием, почти в сегод­няшнем смысле слона, а в качестве документа о его учреждении рассматривали Ясу. Как уже истолковы­валось2, она, которая вдохнула дух военных кочевых скотоводов, не могла долго устоять против цивилизированного наследия Ирана. По мере того как это про­исходило, связи князей растворились в их монгольс­ком наследии; «империя степей» стала мировой импе­рией. Но и ислам на Востоке изменился, так что уче­ный из Дамаска Ибн Таймия (ум. 1328) рассматривал его в одном труде как чуждый, даже искаженный раз­росшимся сектантством3. Без сомнения, еще ильхан Га-зан был во власти монгольских преданий, когда в се­редине девяностых годов тринадцатого столетия при­нял ислам4. То, что такой шаг мог бы показать пол­ную переориентацию исламской политики, отчетливо показало уже раньше короткое правление Ахмада Тегудера (прав. 1282-1284;. Находясь под влиянием суфийских шейхов, он принял веру Пророка и сразу же приступил к дружескому сближению с мамлюкскими султанами Египта, самой сильной исламской державой5 — с тем Египтом, который, как мы знаем, еще через двадцать лет после Тувы был исключен как главная цель натиска ильханских завоевателей. Ахмад Тегудер заплатил за смелую попытку вторжения империи ильханов в мир исламских государств жизнью.

Газан-хан, казалось, хотел остаться верным монголь­скому образу мыслей. Рашид-ад-дин, который знал его близко, изображает его как глубокого знатока монголь­ской генеалогии и истории, двух наук, которые при Чингисидах были в большом почете. Когда Газан в начале своего господства взял верх над своим соперни­ком Банду (убит в октябре 1295), он жаловался, что Ясой все больше и больше пренебрегают; эмиры из семей самого низкого ранга не боялись подниматься против потомков Чингисхана. Этот упрек был направ­лен, конечно, против сторонников Байду, которые бо­ролись, по мнению Газана, против законных наследни­ков престола8. Все же в начале своего правления Газан настолько был угнетен своими внутренними врагами, что последовал совету перейти в ислам, чтобы «мусульма­не оценили его правление и считали своим долгом поддерживать его»9. Газану в его щекотливом положении была ясна выгода такого шага; сразу же после присо­единения он разыскал могилы суфийских святых, что­бы обеспечить себе их неземную помощь10. Но Газан-хан не совершил ошибку, не стремился к соглашению с мусульманскими султанами 11. Наоборот, как только укрепил свою власть, он перешел к нападению. В кон­це 1299 года он стоял перед Дамаском, который капи­тулировал 30 сентября. Многие жители города встали под защиту Газана, и Рашид-ад-дин рассказывает, как монгол спрашивал их о своем родословном дереве — он был потомком Чингисхана в пятом поколении, — и после того, как он получил удовлетворяющий его от­вет, он хотел знать: «А кто отец (мамлюкского султа­на) ан-Насира?» — «Аль-Алфи», — отвечали они. «А кто его отец?» — продолжал спрашивать Газан, на что жители Дамаска смущенно молчали, так как они долж­ны были признать, что правление ан-Насира не леги-тимно в сравнении с родом Чингисидов12.

Легитимность, основанная на фактическом матери­але власти, какой она уже давно была принята в ис­ламе, в высшей степени по необходимости приукра­шенная актом подтверждения мнимым Халифом13, была еще чужда мышлению Газана. Для суннитов предпосылки легитимного правления были выполне­ны, если властитель давал клятву сделать все возмож­ное для осуществления шариата. Такой структурой, действующей независимо от личностей, Яса еще не была. Она была законом Чингисидов, который никто другой не мог выставить в выгодном свете. Поэтому легитимность может быть только легитимностью на­следника Чингисхана — мысль, которая в этом отно­шении кажется родственной шиитской, так как и она связывает законность власти с условием генеалогии, а именно происхождением от Пророка. Поэтому на­прашивается мысль, что Газан-хан скоро обнаружил свою склонность к шиизму, конечно, не признавая его учение во всей последовательности, что было бы рав­носильно признанию нелигитимности собственного правления. Но он покровительствовал «семье Пророка», ходил на богомолье к могилам мусульманских ру­ководителей, давал там обет, делал скромные пожер­твования в пользу алидов, как до того это делали для правоведов и суфий. Рашид-ад-дин оценивает эти дея­ния следующим образом: без сомнения, Пророк дваж­ды явился Газану во сне, сопровождаемый Али, Хаса-ном и Хусейном, долго с ним говорил, затем повелел: «Вы должны быть братьями!» и приказал ильхану об­нять мусульманских руководителей. Особого достоин­ства спутников Пророка, почитаемых суннитами, он не видит, объяснил Газан, но так как он должен по же­ланию Мухаммеда побрататься с теми тремя, он дает клятву оставаться связанным с их потомками. Тимуриды требовали даже для самих себя, чтобы Алан Кува, легендарная прабабка Чингисидов и Тимура, забеременела от чистого воздуха сыном Али14. В ши­итском понимании легитимности исламское мышление было близко монгольскому; здесь была сфера, над которой могло начаться вовлечение ильханов в ислам­скую культуру — развитие, которое со своей стороны должно было оказать на ислам обратную реакцию15.

Ильханы в остальном еще не были непоколебимы в признании себя сторонниками ислама, так как он казался им устройством, расколотым глубокими ссо­рами. Визирь Рашид-ад-дин, бывший иудей, покро­вительствовал шафиитской правовой школе и разжег снова ссору с ханафитами, тлеющую уже столетиями в Иране16. Те мстили тем, что проклинали в пропове­дях с церковных кафедр иудейство и настраивали на погромы. Ввиду очень простого образа мышления, по которому человечество делилось на спутников и вра­гов Чингисидов, такие раздоры могли вызвать отвра­щение правителя.

Наследник Газана Олджайту (прав. 1304-1317) стал свидетелем пошлых казуистических свар между шафиитами и ханафитами; его эмиры ворчали, что, пожа­луй, было неправильным отказаться от чистой Ясы и нравов Чингисхана в пользу «старой религии арабов», которая распадается из-за предполагаемого слова Про­рока более чем на семьдесят направлений. Когда Олджайту немного позже чуть не убило молнией во вре­мя пирушки, это не могло быть истолковано иначе, как убедительное предостережение пренебрегать чем угод­но, только не Ясой17. Олджайту колебался в своей вер­ности новой вере. Теперь шиитские ученые оказывали на него более сильное влияние. Споры между суннит­скими правовыми школами были для них доказатель­ством того, что суннизм основывается на предании, фальсифицированном последователями Пророка, ши­изм же, напротив, обладал истинным учением, за ко­торое поручились имамы из наследников Мухаммеда. Пристрастие Олджайту к шариату росло. Предостере­жения Рашида-ад-дина, пытавшегося удержать его от це­ленаправленной политики шиитизации18, которая должна была вызвать тяжелые внутренние конфликты, теперь он оставил без внимания. Он выбрал шиитского уче­ного Джемал ад-дин Мутахар ал-Хилли (1250-1325) своим постоянным спутником и позволял сообщать себе его взгляды на веру и историю ислама13. Вскоре он по­чувствовал себя настолько тесно связанным с богатст­вом шиитских идей, что Рашид-ад-дин смог использо­вать это обстоятельство коварным образом для унич­тожения соперника20. Покровительство шиизму могло способствовать тому, что на территории Ирана суннит­ская ученость, носители которой во время вторжения монголов понесли большие потери, никогда больше сно­ва не достигла ее былого расцвета21.

Наши рекомендации