Новейшие» предложения неодостатка

Новые» предложения неоизобилизма

Данилов –Данильян с.131

В предыдущем разделе было показано, что вместо смены направления развития цивилизации, к чему призывали доклад Комиссии Брундтланд и Конференция по окружающей среде и развитию в Рио-де-Жанейро, практически все страны, разрабатывая свои стратегии устойчивого развития, на самом деле избрали вариант развития «как обычно», но с учетом некоторых природоохранных требований, связанных в основном с загряз­нением и необходимостью сохранить естественные экосистемы в пределах природных резерватов. Выбрана старая схема, кото­рая сводится к попыткам чисто технического и финансового решения проблем эколого-социального кризиса. Более того, сейчас наметилось наступление технологических оптимистов или, как их называют на Западе, «изобилистов».

Последний доклад Римскому клубу, названный «Фактор четыре: удвоение продукции при использовании половины ресурсов» [Weizsaecker, Lovins, Lovins, 1997], посвящен новым технологиям в различных отраслях хозяйства.

По оценкам авторов доклада, такие технологии в среднем позволяют в 4 раза повысить эффективность использования ресурсов. Подчер­кивается, что это новый этап развития технологий, когда происходит переход от повышения эффективности использования труда к повышению эффективности использования ресурсов. В книге приведены впечатляющие примеры подобных технологий: экономичный гиперавтомобиль и производство мяса с малыми затратами энергии, капельное орошение и электронные книги, видеоконференции и киберпоезда и многие другие. Кроме того, обсуждается проблема новой организации рынка подобных технологий и новой налоговой базы, которая ликвидирует извращенные стимулы и будет поощрять эффективность использования ресурсов.

В докладе также рассматриваются различные экологические вопросы: от изменений климата и ликвидации отходов до эколого-экономических проблем, влияния международной торговли на окружающую среду и национальных экологических счетов.

Вместе с тем в докладе не обсуждаются проблемы разрушения естественных экосистем, хотя и рассмотрен вопрос сохранения биологического разнообразия, очень сжато — всего на четырех страницах. В этом маленьком разделе авторы доклада справедливо отмечают, что о сохранении биоразнообразия глупо говорить только с конъюнктурных сиюминутных экономических позиций, так как оно обеспечивает сопротивление изменениям в биосфере. Но вместе с тем авторы совершенно не связывают угрозы биоразнообразию ни с пробле­мой переключения человеком на себя чрезмерной части энер­гетического потока биосферы, что лишает огромное число би­ологических видов пищи и неизбежно ведет к их исчезнове­нию, ни с разрушением на суше большей части естественных экосистем и экологических ниш видов, что влечет те же по­следствия. Не упоминается также о сохранении разнообразия сообществ организмов и естественных экосистем, без которых невозможно сохранить биоразнообразие. И все же авторы, объявив, что не только не причисляют себя к технологическим пессимистам (позиции которых всегда были близки Римскому клубу), но — после рассмотрения новых эффективных технологий — могут называть себя «неоизобилистами», в последней главе доклада отмечают, что ненасытное потребление может опередить «революцию эффективности».

Можно полагать, что, скорее, «революция эффективности» мало что изменит в сложившихся в XX веке взаимоотношени­ях человека с природой и не решит принципиальных экологи­ческих проблем. Во-первых, неоизобилисты, подчеркивая в описаниях новых технологий не только их ресурсную эффек­тивность, но дешевизну и доступность получаемых продуктов, не попытались оценить количественно возможный рост про­даж этих продуктов. Если они действительно намного дешевле и доступнее тех, что предлагаются сейчас, то рост их выпуска может оказаться столь существенным, что в конечном итоге негативные последствия превысят все ресурсные выгоды от применения новых технологий. Во-вторых, и это главное, со­циально-экологический кризис возник уже в начале XX века, и все это время непрерывно появляются новые технологии, в том числе и повышающие эффективность использования ре­сурсов, снижающие удельное (в расчете на единицу продук­ции) воздействие на окружающую среду и т. п. Можно ут­верждать, что переход к «революции эффективности» в том же понимании, что и у авторов доклада, был фактически начат гораздо раньше их публикации. Старт этой революции дал энергетический кризис 1973 г., и она давно идет полным ходом в Японии, Германии, США и других развитых странах. В част­ности, с 1973 г. до настоящего времени в результате разработок и внедрения энергосберегающих технологий в мире сэконом­лено гораздо больше энергии, чем получено из всех вместе взятых новых источников энергоснабжения [Клименко и др., 1997]. Однако экологический кризис не только не ослабевает, но продолжает углубляться.

Таким образом, неоизобилизм авторов последнего доклада Римскому клубу не вносит ничего принципиально нового в те стратегии, планы и программы устойчивого развитая, которые сформированы во многих странах. Более того, неоизобилизм как раз подталкивает их на путь действий «как обычно», созда­вая иллюзию возможности решения экологических проблем, рассматриваемых в редуцированном виде. Фактически он про­поведует не только возможность дальнейшего повышенияь уровня потребления в развитых странах, но и осуществимость достижения этого уровня остальным миром.

Обсуждаемый доклад Римскому клубу [Weizsaecker, Lovins, Lovins, 1997] нельзя рассматривать в качестве научной базы ус­тойчивого развития, как неоднократно предлагается на его страницах. Этот отчет — очередное (отнюдь не первое) прояв­ление надежд на то, что переход к устойчивому развитию и экологические проблемы сводятся только к ресурсосбережению, снижению загрязнения и, в какой-то степени, сохране­нию биоразнообразия, которое признается важной задачей, но она остается совершенно неопределенной. При этом все на­дежды по-прежнему основаны на слепой вере в возможности человека, а биосфера как совокупность естественных экосис­тем, частью которой является цивилизация, исключается из рассмотрения.

«Спасительная» идея коэволюции*

Кроме чисто технологических подходов к устойчивому раз­витию, известны различного рода гуманистически-философ­ские концепции (существуют и чисто эмоциональные попытки его описания, а также разрабатываются умозрительные идеологии и «зеленые» религии). Из таких концепций в России, а в последнее время и за рубежом, наиболее широко используется представление о коэволюции природы и общества.

Устойчивое развитие, как и каждая серьезная проблема, создает некое интеллектуальное поле, тем более сильное, чем значительнее разница между масштабом проблемы и исходными возможностями ее решения. В это поле втягиваются понятия и идеи, известные в связи с другими проблемами, и генерируются новые, в нем создаются модели, концепции, доктрины, теории и учения.

На первых порах основные усилия сосредоточены на осознании проблемы, ее исследовании и структуризации, и разнообразие «интеллектуальных тел», заполняющих поле проблемы, достигает максимума к концу этого этапа. Конечно, и в даль­нейшем исследовательские усилия не прекращаются, но доми­нирующими становятся действия по строительству системы (теории, технического устройства, организационно-техничес­кого комплекса и пр.), которая решит проблему.

Перелом от преимущественно аналитической работы к разработке стратегий и программ (совсем не обязательно резкий) знаменуется сокращением разнообразия в поле проблемы: остается только то, что востребовано для решающей системы, а остальное вытесняется на периферию и либо практически бесследно исчезает, наподобие пены морской (как исчезли производные дробных степеней Н. Бугаева и многие другие математические конструкты), либо вовлекается в поле иных проблем (может статься, на первую роль).

Совершенно очевидно, что разнообразие «интеллектуальных тел» в поле проблемы — необходимое условие успешности ее решения. Однако требуется непрерывная инвентаризация этого арсенала, поскольку со временем отдельные его элемен­ты становятся не столько стимулирующими и созидающими, сколько отвлекающими и даже тормозящими. Конечно, интел­лектуальное поле проблемы развивается, пока существует про­блема, и любая оценка может много раз измениться. Тем более следует регулярно стричь газон.

Проблема перехода к устойчивому развитию для предот­вращения экологической, или биосферной, катастрофы, вне всякого сомнения, превосходит по своей грандиозности все прочие, с которыми когда-либо встречалось человечество. И никогда еще не было такого гигантского разрыва между мас­штабами проблемы и нашими возможностями ее решения.

За четыре десятка лет, считая с 1960-х годов, когда нача­лась кристаллизация глобальных экологических проблем в на­учных публикациях и дискуссиях, человечество, несомненно, продвинулось в создании интеллектуального поля проблемы, но физически, как не раз отмечалось в настоящей книге, не смогло сделать почти ничего: имеющиеся отдельные по­зитивные результаты ничтожны в сравнении с тем приростом разрушительного воздействия на биосферу, который был обес­печен цивилизацией за этот период. А ведь четыре десятка лет, каким бы кратким мгновением ни казались они в сравнении с астрономическими или геологическими, даже историческими эпохами, — это, по-видимому, период того же порядка про­должительности, что отделяет нас от начала необратимых про­цессов деградации биосферы (если они, будем надеяться, еще не начались).

В научной разработке устойчивого развития пока продол­жается процесс наращивания разнообразия. Если судить фор­мально, по структуре потока публикаций, то происходит он, главным образом, за счет междисциплинарного взаимодейст­вия, расширяющегося вовлечения материала, накопленного в общественных науках — экономике, социологии, истории, но особенно заметны весьма многочисленные попытки философ­ских обобщений далеко не завершенных разработок естествен­ных наук.

Подобное бурное внимание к новому научному направле­нию не допускает однозначной оценки. С одной стороны, воз­буждается общественный интерес, но, с другой стороны, некий перегрев обещает быстрое и неадекватное охлаждение. Попыт­ки всевозможных обобщений и экстраполяции стимулируют научный поиск, но, вместе с тем, подчас приводят к забалтыванию как острых научных проблем, так и перспективных ре­зультатов. И, может быть, самое главное: намечается разрыв между темпами развития естественнонаучного основания и той философско-методологической надстройки, которая ускоренно сооружается над ним. Возникает неприятное ощущение дефицита конкретного знания, которое лишь для немногих оказывается дополнительным стимулом, а для большинства — источником недоверия.

Как известно из истории науки, взаимоисключающие под­ходы к одной проблеме могут сосуществовать какое-то время, пока не будут найдены исчерпывающие аргументы в пользу одного из них и против другого. Случается и синтез того, что поначалу из содержательных соображений казалось несовмес­тимым (хрестоматийный пример — «объединение» корпуску­лярной и волновой теорий света). Но, во всяком случае, полезно «выяснить отношения»: какие постулаты представляются не укладывающимися ни в какую логически непротиворечивую систему, а какие — по крайней мере формально — совместимы. Часто коллизии понятий и подходов обусловлены разным пониманием одних и тех же терминов — тогда полезно уточ­нить, какой смысл вкладывается в используемые слова.

С этих позиций рассмотрим понятие коэволюция примени­тельно к взаимодействию природы и общества, предполагая выяснить, какое отношение оно может иметь при тех или иных трактовках к анализу устойчивого развития, а заодно — и в связи с этим рассмотрением — привести некоторые коммен­тарии к понятиям ноосфера, ноосферогенез, антропоцентризм, опять-таки в контексте устойчивого развития, не покидая обусловленного этой проблемой интеллектуального поля.

Н. Н. Моисеев пишет: «Термин "ноосфера" в настоящее время получил достаточно широкое распространение, но трактуется разными авторами весьма неоднозначно. Поэтому в конце 60-х годов я стал употреблять термин "эпоха ноосферы". Так я назвал тот этап истории человека (если угодно, антропогенеза), когда его коллективный разум и коллективная воля окажутся способными обеспечить совместное развитие (коэволюцию) природы и общества. Человечество — часть биосферы, и реализация принципа коэволюции — необходимое условие для обеспечения его будущего» [Моисеев, 1997].

Далее в том же источнике сказано, что «в Рио-де-Жанейро была предпринята попытка сформулировать некую общую позицию, общую схему поведения планетарного сообщества, которая получила название sustaliiable development, неудачно переведенное на русский язык как "устойчивое развитие"». В следующем абзаце об этом английском термине Н. Н. Моисеев говорит, что «представляется наиболее разумным считать его идентичным термину "коэволюция человека и биосферы"», и, избегая использования русскоязычного термина устойчивое развитие, завершает: «Именно поэтому я буду считать разработку стратегии sustainable development определенным шагом к эпохе ноосферы, то есть шагом на пути ноосферогенеза» [Моисеев, 1997].

Идею коэволюции развивали в своих работах многогие современные авторы [Родин, 1991; Карпинская, Лисеев, Огурцов, 1995]. Первоначально термин понадобился для обозначения взаимного приспособления биологических видов. Затем стало ясно, что он удачно выражает более широкий круг явлений — соразвитие взаимодействующих элементов единой системы, естественно, развивающейся (коль скоро развиваются ее части) и сохраняющей при этом свою целостность по крайней так долго, как необходимо для постановки вопроса о коэволюции в ней. Коэволюционирующие элементы, конечно, сами являются системами, и именно в этом качестве рассматриваются при изучении их соразвития.

Еще Одум [1975] выделил девять типов взаимодействия популяций, и все девять с большими или меньшими основаниями могут рассматриваться в качестве разновидностей коэволюции. Наиболее интересные, «невырожденные» типы коэволюции предполагают своего рода сближение двух взаимосвязанных эволюционирующих систем, но не движение к одному общему образу (конвергенция), а взаимную адаптацию, когда изменение, произошедшее в одной из систем, инициирует такое изменение в другой, которое не приводит к нежелательным или, тем более, к неприемлемым для первой системы последствиям. Для таких случаев обязательна некая (относительная) симметрия, равнозначность, «равноположенность» коэволюционирующих систем. О том, что такое нежелательность, неприемлемость, вряд ли стоит рассуждать «в общем виде», проще определять это применительно к конкретным случаям.

Анализ возможности коэволюции природы и общества — задача столь специфическая, что подводить ее под какую-либо позицию любой классификации практически нет смысла. Такой анализ предельно сложен (во всяком случае, если не забы­вать о биологическом и социальном аспектах) и требует со­вершенно особого рассмотрения. Кроме того, чрезвычайно важна цель, ради которой поставлен вопрос о коэволюции биосферы и человека. Эта цель — разрешение экологических проблем через переход к устойчивому развитию, причем коэволюция выступает как средство или как форма такого разрешения, либо даже как его дефиниция.

Как же можно трактовать коэволюцию природы и общества, биосферы и человека? По-разному, в зависимости от понимания, прежде всего, первого элемента в этих конъюнкциях и характера взаимодействия между обоими элементами. Первый постулат (воспользуемся формулировкой Н. Н. Моисеева [1997]) вряд ли встретит возражения: «Человечество — часть биосферы». Это очевидное положение подчеркивает принципиальную асимметрию отношения «человек — биосфера» и уже поэтому заставляет усомниться в правомерности самой постановки вопроса о коэволюции биосферы и человека.

Однако при помощи некоего насилия над здравым смыслом (научное знание ведь не всегда с ним совпадает) допустим теоретическую возможность коэволюции части и целого. Можно сослаться на аналогии с математикой, где бывает так, что частный случай эквивалентен общему, мощность подмножества равна мощности множества и т. д., хотя подобные аналогии явно неполноценны, так как речь в них идет об идеальных конструктах, а не о реальных системах. Для исследования этой теоретической возможности применительно к нашему предмету следует уточнить, что такое биосфера и ее эволюция, а также эволюция человека (общества).

Известно только одно удовлетворительное определение биосферы: это система, включающая биоту (т. е. совокупность всех живых организмов, в том числе человека) и окружающую ее среду (т. е. совокупность всех объектов, испытывающих воздействие биоты и/или воздействующих на нее — классическое системное определение среды). Это определение не является абсолютно жестким, поскольку в нем используется требующий уточнения термин воздействие, но это уточнение, опять-таки, должно даваться применительно к конкретным случаям.

Важны такие воздействия биоты на окружающую среду и окружающей среды на биоту, которые прямо или опосредо­ванно имеют значение для выживания человека как биологи­ческого вида, для сохранения, воспроизводства на Земле чело­веческого общества, цивилизации (пусть в существенно преоб­разованной организационной форме, но обусловливающей правомерность применения этих слов — общество, цивилиза­ция). Именно с этих позиций следует подходить и к оценкам изменений в биосфере и обществе как приемлемым или не­приемлемым, желательным или нежелательным.

В эволюции биосферы главенствующая роль принадлежит биоте: это соответствует значимости тех функций, которые вы­полняет система живых организмов при формировании горных пород, почвы, атмосферы и океана, хотя при этом не отрица­ется и не умаляется значение абиотических факторов. Эволю­ция биоты реализуется через процесс видообразования, причем в силу системности ее организации исчезновение вида с арены жизни или появление нового вида практически всегда влекут волну видовых изменений в экосистемах, которым соотнесен данный вид (в его «экологической нише»). Имеются оценки скорости этого процесса. По палеонтологическим данным, средняя продолжительность существования вида составляет около 3 млн. лет. Согласно современным представлениям, для естественного образования нового биологического вида требует­ся период порядка 10 тысяч лет. Эти временные характеристики вряд ли менялись в течение нескольких сотен миллионов лет.

Эволюция человеческого общества происходит при сохра­нении генетических констант вида Homo sapiens и реализуется через взаимосвязанные процессы развития социальных струк­тур, общественного сознания, производственных систем, науки и техники, материальной и духовной культуры. При анализе проблемы коэволюции основной интерес представляют воз­действия человека на биосферу; качественный характер, тип, структура этих воздействий меняются прежде всего вследствие научно-технического прогресса, техноэволюции. Последняя ре­ализуется через инновационный процесс, некоторыми своими чертами напоминающий видообразование в биоте.

Материальное производство и управление им, как и биота, имеют системную (причем стихийно сформировавшуюся) организацию; инновация, т. е. появление нового элемента технологии производства или управления, равным образом, отказ от использования какого-либо элемента (впрочем, это тоже инно­вация), как правило, вызывают волну других инноваций в со­ответствующей «технологической нише». Однако скорость техноэволюции, в отличие от биоэволюции, непрерывно возрас­тает, в конце XX века на инновационный цикл в передовых отраслях требуется порядка 10 лет.

Правомерно ли при такой разнице в скоростях биоэволюции и техноэволюции (три десятичных порядка) говорить о коэволюции природы и человека? Может ли биосфера реаги­ровать на инновации в человеческом хозяйстве образованием новых биологических видов, приспособленных к последствиям этих инноваций? К новым по характеру и/или масштабам воз­действия на нее? Очевидно, не может.

Желательны ли для человека подобные (гипотетические) реакции биосферы на антропогенные воздействия? Очевидно, да: кому не понравилось бы появление, например, бактерий, разлагающих полиэтилен, быстро превращающих горы пустых алюминиевых банок в бокситы или нефелины, стойко проти­водействующих закислению почвы и т. д. и т. п.?

Имеют ли место неприемлемые для человека последствия его воздействий на биосферу? Очевидно, да: у всех на устах не только очаговые, локальные последствия деградации окружа­ющей среды, приводящие к недопустимому росту заболеваемо­сти, смертности, генетических уродств и пр., но и региональ­ные последствия, например опустынивание, угрожающие су­ществованию целых народов. Что касается угрозы глобальных последствий, то она все еще недооценивается большинством человечества, прежде всего потому, что пока не удается с пол­ной достоверностью назвать тех, кто уже умер или стал кале­кой в результате именно этих последствий, привести соответ­ствующую статистику и показать все это по ТВ. Огромный риск — дожидаться таких статистических и телевизионных до­казательств трагической серьезности этой угрозы, чтобы при­ступить, наконец, к необходимым радикальным действиям по решению экологических проблем и устойчивого развития.

Сможет ли человек ускорить процесс видообразования в биоте, чтобы «усилить» ее возможности для коэволюции (на­пример, техногенным созданием новых видов или, что, по су­ти, то же самое, направленным воздействием на генетический аппарат естественно возникших видов)? Такая постановка во­проса наверняка тешит воображение каких-либо наиболее рьяных адептов научно-технического прогресса. Не обсуждая весьма вероятные (скорее всего, неизбежные) кошмарные по­следствия интродукции в естественную биоту организмов с ге­нетической структурой, созданной человеком, достаточно за­метить, что реализация такой возможности означала бы пре­кращение естественной эволюции биосферы, превращение биоты в систему, развитие которой целенаправленно регулируется человеком. Но тогда о коэволюции биосферы и человека гово­рить просто бессмысленно, как бессмысленно говорить о коэ­волюции автомобиля и его хозяина, хотя и в этом случае пер­вый не всегда делает именно то, что хочется второму.

Таким образом, если рассматривать развитие биосферы прежде всего как эволюцию ее биотической подсистемы, биоты, то разрыв в скоростях биоэволюции и техноэволюции обусловливает бессодержательность и внутреннюю противоре­чивость постановки вопроса о коэволюции биосферы и че­ловека. Может быть, вывод изменится, если рассматривать развитие на относительно малых временных промежутках, так что процесс видообразования останется за пределами внима­ния? Нет, не изменится. Для обоснования обратимся к сис­темно-кибернетическим представлениям о биосфере и к тео­рии биотической регуляции окружающей среды.

Развитие биосферы за период человеческой истории не раз становилось объектом научного анализа. Обобщение накопленного материала было одной из целей при работе над кни­гой «Экологические проблемы: что происходит, кто виноват и что делать?» [Арский и др., 1997]. Главный ее вывод не являет­ся ни новым, ни неожиданным, хотя большинством все еще не осознается в полной мере: вся деятельность человека после того, как он овладел огнем, перешел от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству, для биосферы — возмущение.

Реакция любой системы на возмущение зависит от его ве­личины, от того, ниже оно допустимого порога воздействия на систему или выше. В первом случае с помощью присущих ей компенсационных механизмов система подавляет негативные последствия, а обычно и сам источник возмущения, но во вто­ром она начинает разрушаться, деградировать. Однако при этом до определенного момента система может сохранять спо­собность к самовосстановлению, но после этого момента раз­виваются необратимые процессы, которые уничтожают либо принципиально изменяют систему — она перерождается, пере­ходит в иное качество.

При описании качества системы используются и количе­ственные параметры. Конечно, нередко они совершенно недо­статочны для этой цели, особенно когда дело касается соци­альных систем, всего, что связано с человеком. Тем не менее именно количественные параметры, если они правильно вы­браны (существенные, фокальные, критические, жизненные и пр. — атрибутов для таких параметров используется немало), служат надежным ориентиром при регистрации и анализе процессов и событий, о которых говорилось в предыдущем абзаце.

Существенные (будем пользоваться этим термином) пара­метры системы при ее нормальном функционировании (точ­нее: при невозмущенном состоянии системы) сохраняют свои значения в определенных границах. При возмущениях, не пре­восходящих порога устойчивости системы, ее компенсацион­ные механизмы возвращают значения этих параметров в ука­занные границы. Такие границы принадлежат к характеристи­кам качества системы. Перерождение системы — это переход к новой устойчивости, с другими границами допустимых изме­нений существенных параметров (а может быть, и иным соста­вом параметров).

Эти системно-кибернетические положения, а также при­меняемые вместе с ними принцип гомеостаза и принцип Ле Шателье, весьма широко известны по многочисленным при­ложениям в самых разнообразных областях науки и техники. Но исключительно сложен вопрос о том, как приложить их к экологическим проблемам, как определить существенные па­раметры биосферы, границы их допустимых изменений, порог устойчивости биосферы к возмущениям. Надо прежде всего определить, в чем состоит системность биосферы, как это свойство, в данном случае почти самоочевидное с позиций здравого смысла современного человека, охарактеризовать средствами науки, по возможности широко используя при этом количественные средства.

Возьмем, к примеру, вопрос о новой устойчивости, к ко­торой система перейдет после запороговых возмущений. Есте­ственно продолжить рассуждения, приведенные выше, таким образом: новые границы допустимых изменений наверняка окажутся приемлемыми не для всех элементов (например био­логических видов) и подсистем (например сообществ организ­мов) трансформирующейся системы; часть из них обречена на гибель, другая часть — на перерождение, переход в иное каче­ство, хотя некоторые могут и пережить трансформацию.

Однако применительно к биоте такой исход, в целом до­статочно оптимистичный, может и не состояться именно по причине ее высокой системной организации. Гибель биологи­ческого вида в силу внешних причин — дезорганизационное событие, и наших знаний о биоте, как правило, совершенно недостаточно для того, чтобы судить, где остановится волна дезорганизации, вызванная этим событием — сколько других видов, в какой последовательности и в какие сроки в результа­те исчезнут с арены жизни.

Ограничится ли действие этой волны лишь одним видом, или она смоет сообщества организмов, опустошит экологичес­кие ниши целых экосистем? Не распространится ли она, соче­таясь со многими другими подобными волнами, на всю био­сферу? Не окажется ли человек среди уязвимых, внутренне не­устойчивых видов при таких изменениях? А может быть, неу­язвимых и вовсе не окажется? Для всякой реакции на внешнее возмущение требуется время. Не настала ли такая эпоха нашего воздействия на биосферу, когда ни одна реакция не за­вершается прежде, чем обнаруживается новое воздействие, требующее новой реакции? Мы не знаем, как отвечать на эти вопросы, и только крайняя наивность оставляет нерассуждаю­щую надежду на то, что как-нибудь все обойдется.

Можно лишь удивляться тому, как мало исследований по­священо попыткам ответить на эти вопросы. Среди имеющих­ся своей логичностью, последовательностью, обоснованностью выводов, глубиной анализа и богатством проанализированного материала ярко выделяется разработанная В. Г. Горшковым теория биотической регуляции окружающей среды [Горшков, 1995]. И хотя известны критические выступления против тео­рии В. Г. Горшкова, они гораздо менее убедительны, чем сама теория. Кроме того, теории биотической регуляции нечего противопоставить: неизвестно никакой другой научной кон­цепции, которая содержала бы систему логически непротиво­речивых ответов на столь широкий круг вопросов, порождае­мых возникшими экологическими проблемами.

Согласно теории биотической регуляции, с момента своего возникновения биота оказывала на окружающую среду мощное формирующее влияние, возраставшее по мере развития биоты. Под воздействием биоты формировалась регулируемая окружа­ющая среда, одновременно развивались соответствующие регу­лирующие механизмы самой биоты. В результате образовалась высокоорганизованная система — биосфера, в которой посред­ством надлежащей подстройки потоков биогенов (веществ, участвующих в функционировании биоты) обеспечивается бес­прецедентно высокая точность регулирования всех параметров, существенных для биоты (физических и химических характе­ристик климата, атмосферы, почвы, поверхностных вод суши и Мирового океана), в определенных интервалах вариации воз­мущений.

Для осуществления регулятивных функций по отношению к сформировавшейся окружающей среде биота должна обла­дать определенной, весьма стабильной внутренней структурой, характеризуемой через распределение общей биомассы, пото­ков энергии и биогенов по группам организмов. Свойства этих характеристик В. Г. Горшков справедливо назвал законами ус­тойчивости биосферы. Для сохранения высокой способности к регулированию биосфера должна обладать богатым разнообра­зием биологических видов (биоразнообразием).

Вплоть до середины XIX века производимые человеком возмущения биосферы соответствовали их допустимым преде­лам, структурные соотношения в биоте сохранялись в грани­цах, определенных законами устойчивости биосферы, а потери биоразнообразия были незначительны. Но около столетия тому назад человечество, невиданными темпами расширяющее свое хозяйство и увеличивающее свою численность, перешло порог допустимого воздействия на биосферу, обусловило деформа­цию структурных соотношений в биоте и угрожающее сокра­щение разнообразия. Эти явления и процессы непрерывно на­растают, биосфера перешла в перманентно возмущенное сос­тояние.

Наступила эпоха глобального экологического кризиса. Его регистрируемые всем известные проявления — сокращение биоразнообразия, обезлесение, опустынивание, деградация по­верхностных вод суши, исчезновение с лица Земли целых эко­систем, рост концентрации углекислого газа в атмосфере, ис­тощение озонового слоя и пр.

Далеко не все согласны с этими оценками. Однако неизве­стны научные работы, в которых приводятся сколько-нибудь убедительные аргументы в пользу того, что продолжение всех этих тенденций безопасно для человека, что он выживет в деградирующей окружающей среде и нет необходимости менять тип развития цивилизации.

Очевидно, отсутствуют основания называть нынешний тип взаимодействия цивилизации и биосферы коэволюцией. Что, однако, может прийти ему на смену, если человек сумеет пере­ломить инерцию стихийного, неконтролируемого роста эконо­мики, населения, разрушения природы? На сей счет имеются две основные точки зрения.

Первая, существенно более распространенная, — отнюдь не по причине лучшей обоснованности (этого как раз нет), а в силу привычного соответствия традиционным воззрениям и стандартному пониманию человеческого интереса, — должна быть названа техницистской. Ее сторонники уповают на науч­но-технический прогресс как ключ к решению экологических проблем. Но чего в принципе можно было бы ожидать от техники в этом случае? Очевидно, только одного: частичной или полной замены биоты в регуляции окружающей среды.

Следовательно, необходимо сравнить возможности биоты с реальными и потенциальными возможностями техники. В. Г. Горшков [1995] провел такое сравнение и пришел к вы­воду, что информационный поток, перерабатываемый биотой при осуществлении ею функции регуляции окружающей сре­ды, на 16 порядков превосходит предвидимые технические возможности цивилизации. Он убедительно показал также, что даже если бы человечество справилось со всеми научно-техни­ческими проблемами и сконструировало соответствующую си­стему (по сути — техносферу в варианте, при котором она за­меняет биосферу), то она потребовала бы 99% трудовых и энергетических затрат цивилизации.

Но применительно к экологическим проблемам главное — не эффективность подобной системы и ее конкурентоспособ­ность по отношению к естественной биоте (разумеется, по че­ловеческим критериям). Куда важнее, что на реализацию такой системы человечество заведомо не имеет времени: перспекти­вы ее создания несравненно более туманны и отдаленны, чем угроза перерастания экологического кризиса в биосферную ка­тастрофу.

Можно строить умозрительные конструкции частичной замены биоты в ее функциях регуляции окружающей среды техническими системами, даже не обязательно предполагая, что со временем они в совокупности образуют техногенный суррогат биосферы. Все соображения предыдущего абзаца мо­гут быть с несложными модификациями воспроизведены и применительно к подобным абстрактным конструкциям. По­мимо этого, в них есть и нечто принципиально антисистемное: ведь предполагается по частям заменять систему, относительно которой нам малопонятны не только устройство на операцио­нальном уровне и взаимодействие подсистем, но и масса дан­ных, без которых немыслим даже подход к разработке того, что на языке современного технического проектирования на­зывается «техзаданием». Ориентация же на стихийный процесс, без единого плана, пусть даже превращаемого в детальный про­ект в ходе реализации, совершенно неадекватна проблеме.

Так или иначе, следуя техницистской точке зрения, даже если допустить малейшую возможность ее реализуемости, не усматривается ничего похожего на коэволюцию человека и би­осферы.

Исходя из невозможности и нецелесообразности передачи регулятивных функций биоты техническим системам, единст­венный способ разрешения экологических проблем — сокра­щение антропогенного воздействия на биосферу до уровня, при котором она возвратится в невозмущенное состояние и сможет устойчиво оставаться в нем, поскольку регулирующие способности биоты будут достаточны для его поддержания (этот предельный уровень называется хозяйственной емкостью биосферы). Выполнение данного условия и является критери­ем устойчивого развития. Естественно, переход к устойчивому развитию требует радикальных перемен в человеческой циви­лизации, во всех сферах жизнедеятельности людей. Очевидно, и в случае этого подхода нет ни малейших причин предпола­гать какую бы то ни было эволюцию биосферы «в сторону че­ловека», а стало быть, и научно обоснованных мотивов приме­нять термин коэволюция.

Таким образом, среди рассмотренных подходов не удается найти такой, при котором имелись бы убедительные основа­ния для использования термина коэволюция применительно к человеку и биосфере. Никакого операционального содержания, которое могло бы иметь отношение к экологическим пробле­мам, этот термин не несет. В равной мере из приведенной ар­гументации следует некорректность отождествления терминов коэволюция и siistainable development (устойчивое развитие). Ес­ли и допустить возможность коэволюции человеческого обще­ства и природы — за любыми мыслимыми историческими го­ризонтами и скорее в фантастическом, нежели научном пла­не, — то устойчивое развитие окажется необходимым условием для нее, а содержание соответствующих понятий заведомо не будет совпадать.

Если коэволюция природы и общества — понятие, введен­ное сравнительно недавно, то, как хорошо известно, ноосфера имеет более давнее происхождение и иной источник. В отли­чие от коэволюции природы и общества, для которой не удается найти ни одной содержательно приемлемой интерпретации, ноосферу толкуют и трактуют на все лады, и вопрос сводится к тому, чтобы выбрать для интерпретации этого понятия пра­вильную методологическую основу.

Хотя основополагающий для глобальной экологии труд А. Лотки был опубликован в 1925 г. [Lotka, 1925], научное ос­мысление глобальных экологических проблем началось лишь в конце 1950-х годов. В. И. Вернадский и Э. Леруа, с именами которых связано появление термина ноосфера в 1920—1930-е годы, еще не сомневались в том, что воздействие человеческо­го хозяйства на биосферу в целом является (во всяком случае, было до тех пор) безусловно положительным, хотя этот сти­хийный процесс и требует рационализации. Согласно Вер­надскому, «Под влиянием научной мысли и человеческого тру­да биосфера переходит в новое состояние — в ноосферу» [Вер­надский, 1997].

В. И. Вернадскому принадлежит обоснование того фунда­ментального научного положения, согласно которому воздей­ствие человека, прежде всего научной мысли, на биосферу по мощи стало сопоставимо с геологическими силами. Утверждая, что это воздействие должно стать объектом управления и сти­хийность уступит место целенаправленности и сознательности, В. И. Вернадский тем не менее не усматривал в стихийном развитии научной мысли угрозы самому существованию циви­лизации. Аспект устойчивости биосферы как системы и регу­лятивные процессы, обеспечивающие эту устойчивость, вовсе не находят отражения в его трудах. (По ряду вопросов Вер­надский, которому всякий догматизм был принципиально чужд, не раз менял свою позицию; здесь рассматриваются те воззрения, которых он придерживался на последнем этапе сво­его творческого пути.)

В 1939 г. В. И. Вернадский писал: «Любопытно, что рост машин с ходом времени в структуре человеческого общества тоже идет в геометрической прогрессии подобно тому, как идет размножение всякого живого вещества, людского в том числе...» [Вернадский, 1939]. Сомнений в возможности неогра­ниченного роста в геометрической прогрессии при этом у В. И. Вернадского, по-ввдимому, не возникало. Отсюда несомненная экстраполяционность его представлении о направле­нии развития цивилизации.

С позиций теории биотической регуляции окружающей среды переход биосферы после экологической катастрофы в новое устойчивое состояние повлечет такие изменения на на­шей планете, при которых выживание человечества вряд ли возможно. Задача ставится прямо противоположная: для своего выживания человечество должно так изменить цивилизацию, чтобы прекратилась антропогенная деградация биосферы, воз­действие на окружающую среду соответствовало бы се хозяйст­венной емкости. Очевидно, что ни для будущего вновь невоз­мущенного, нормализованного (в случае осуществления устой­чивого развития) состояния биосферы, ни, тем более, для ее нынешнего возмущенного состояния прогрессирующей дегра­дации название ноосфера не подходит. Оно вообще не подхо­дит ни для какого возможного состояния биосферы.

Поэтому нельзя согласиться и с предложением говорить «о появлении локально-региональных очагов (областей) ноосфе­ры в биосфере» [Урсул, 1998]. Биосфера едина как саморегули­рующаяся система, таковой и останется, что бы ни творил че­ловек, пока остаются основания называть ее именно биосферой. Законы ее развития, ее устойчивости распространяются на все, что в ней есть, в том числе на человека и цивилиза­цию, и выделять в ней какие-либо «очаги», представляющие собой элементы чего-то высшего по отношению к биосфере, в данном случае неправомерно. Ноосфера — по смыслу, по пре­тензии — в конечном счете должна охватить всю биосферу, отнюдь не только отдельные «очаги» (а возражения против правомерности такого понимания приведены в предыдущем абзаце), либо — как атрибут — должна найти другой предмет характеризации, нежели биосфера как целостная система.

И, как представляется, нет никаких препятствий для при­менения термина ноосфера к состоянию человеческого общест­ва, как и предлагалось уже не раз — прежде всего, философа­ми, и среди них А. Д. Урсулом. Такая концепция ноосферы несколько ближе подходу П. Тейяра де Шардена, чем взглядам В. И. Вернадского и Э. Леруа. Только связывать достижение обществом ноосферного состояния следует не с мистической «точкой Омега» Тейяра, не допускающей никакого научного объяснения, а с обеспечением устойчивости, когда человечество направляет научную мысль на осознание человеческих возможностей и ограничений, ответственно выбирает только такие направления развития, которые представляются безопасными для будущего цивилизации.

Ноосферогенез при таком понимании ноосферы — термин самоочевидный, объяснения не требует. Процесс ноосферогенеза уже идет, что само по себе еще не является гарантией его успешного завершения. Исток этого процесса следует относить, конечно, не к эпохе возникновения человека или появления научной мысли, а к XX столетию, когда были осознаны экологические проблемы и начаты поиски их решения.

Несколько слов об антропоцентризме. Традиционное понимание антропоцентризма, согласно которому человек — венец творения, центр вселенной, покоритель и господин природы, где все — если не во имя человека, то, во всяком случае, для его блага и т.д. и т. п., конечно, должно быть отвергнуто. Именно такое мировосприятие и влечет за собой наблюдаемые и нарастающие кризисные явления, сопутствующие развитию цивилизации, и прежде всего — глобальный экологический кризис.

Человек, несомненно, может и сам одичать среди своих бесчисленных (и слишком часто — бессмысленных) изобрете­ний, и разрушить среду своего обитания, инициируя в ней деградационные процессы и уничтожая тем самым самого се­бя. Но разум дан ему не только для изобретения и произ­водства технологий — его следует использовать для осознания последствий своих действий и их оценки. И здесь человек, ко­нечно же, всегда будет исходить из своих интересов, развивая и углубляя их понимание, охватывая все более широкий круг явлений и отодвигая все дальше временной горизонт своего видения. В этом смысле человек всегда останется на позициях антропоцентризма.

Таким образом, под понятием коэволюция общества и при­роды, как и под концепцией неоизобилизма, нет научной ос­новы. Тем более она отсутствует в случае умозрительных и эмоциональных подходов к проблемам устойчивого развития и «зеленых» религий. В то же время эта часть интеллектуального поля в своих отдельных фрагментах может быть востребована при формировании этических норм устойчивого развития, а многие предложения неоизобилизма, безусловно, полезны как фактор замедления катастрофического обвала. Единственной научной базой устойчивого развития в настоящее время оста­ется теория биотической регуляции окружающей среды.

Использованные источники:

1. Экономика природопользования: Учебник / под ред. Папенова. М: МГУ, 2008 г.

2. Бобылев, Ходжаев. Экономика природопользования. М: МГУ, 2003.