Iii. возможность порождающих структур

III.1.

Для того чтобы глубже и во всей полноте понять смысл приводимых нами цитат, не стоит забывать о том, что лингвистичес­кий и этнологический структурализм, с одной стороны, и современная музыка, с другой, пришли противоположными путями к постановке проблемы универсальных законов коммуникации.

После многовековой наивной убежденности в том, что тональная система естественна и укоренена в законах восприятия и физиологи­ческой структуре слуха (это относится, однако, ко всем сферам совре­менного искусства), музыка с помощью истории и этнографии в их наиболее утонченных формах вдруг открывает для себя, что принцип тональности это не более чем культурная конвенция (и что в других культурах, в другом времени и пространстве существовали другие законы музыкальной организации).

Напротив, лингвистика и этнология (вторая вслед за первой) убе­дившись — по крайней мере со времен Колумба — в том, что языки и системы социальных отношений у разных народов разные, открыли для себя, что за этими различиями скрываются или могут скрываться константные универсальные структуры, впрочем, достаточно про­стые и способные порождать большое количество структур разной степени сложности.

90 Ibidem, pag. 48

И разумеется, структурное мышление склоняется в сторону при­знания универсалий, в то время как мышление серийное стремится к разрушению всевозможных псевдоуниверсалий, которые оно полага­ет не константными, но исторически ограниченными.

Уместно, однако, задаться вопросом, это противостояние методов есть противостояние философского порядка или речь идет о двух разных оперативных подходах, как об этом уже говорилось, не исклю­чающих компромиссное решение?

III.2.

Предположим, что понятие универсальной коммуникатив­ной структуры, некоего Пра-кода, всего лишь исследовательская ги­потеза (решение, которое с эпистемологической точки зрения позво­ляет избежать всякого онтологического и метафизического гипостазирования, но с эвристической точки зрения не препятствует тому, чтобы анализ коммуникативных процессов способствовал выявле­нию этой структуры). В этом случае естественно, что серийное мыш­ление как деятельность по производству форм, а не как исследование их предельных характеристик, не зависит от структурного и, имея дело со структурами, оставляет в стороне структурный анализ. Не исключено, что всякий случай коммуникации таит под спудом некую константную структуру, но серийная техника (в первую очередь тех­ника, и только потом мышление, техника, предполагающая некое видение мира, но это видение не философского порядка) призвана созидать новые структурированные реальности, а не открывать веко­вечные структурные законы.

III.3.

Примем, однако, постулаты онтологического структурализ­ма, итак, структуры, выявленные лингвистическими и этнологически­ми исследованиями, существуют на самом деле, являясь константами человеческого ума, т. e способами функционирования мозгового ап­парата, чьи структуры изоморфны структурам физической реальнос­ти. Но в таком случае, структурные исследования призваны выявлять глубинные структуры, самые глубинные, Структуру, cuius nihil maius cogitari possit (то, больше чего ничего нельзя помыслить). И почему нужно непременно думать, что это структуры тональной музыки, в то время как ученому более подобало бы задаться вопросом, а не явля­ются ли указанные структуры структурами более общего порядка, охватывающими всю совокупность типов музыкальной логики, вклю­чая и тональную музыку, порождающими структурами, пребываю­щими по ту сторону всякой грамматики (например, грамматики то­нальной музыки), а равно по ту сторону всякого отрицания грамма­тики (как в атональной музыке), по ту сторону всякого членения

шумового континуума на звуки — носители культурно обусловлен­ных смыслов?

Легко понять, что такого рода исследование было бы именно тем, чего ждут от структурной методологии, и оно могло бы показать, как осуществлялся переход от греческой музыкальной шкалы, восточной, средневековой к темперированной шкале и от нее к гамме и россыпям поствебернианской музыки. И легко было бы заключить, что такому исследованию следовало бы заниматься разработкой не какой-то исход­ной системы, например, такой как тональная, но разработкой механизма порождения всевозможных звуковых оппозиций в том смысле, в каком этим занимается порождающая грамматика Хомского 91.

III.4.

Напротив, как явствует из работ Леви-Строса, главная задача структурного мышления состоит в том, чтобы противопоставить се­рийной технике, занятой творением истории, созиданием новых раз­новидностей коммуникации, некие изначальные и предустановлен­ные структуры для того, чтобы иметь соответствующую точку отсчета при оценке новых видов коммуникации, рождающихся как оппозиция к этим параметрам. Это было бы все равно что судить о законности какого-либо революционного деяния, противопоставляющего себя существующим установлениям, и при этом взывать к суду отвергае­мых учреждений. Процедурная сторона безупречна, на деле так и

91 В этом смысле следовало бы оставить соссюровскую гипотезу кода как установившейся системы, перечня, таксономии и принять понятие competence как конечного механизма, способного порождать бесконечные формы деятельности. По отношению к этой "глубинной" структуре такие системы, как система тональной или серийной музыки, были бы "поверхностными" структурами в том смысле, каким Хомский наделяет эти термины. См. по этому поводу Giorgio Sandri, Note sui concetti di "struttura" e "funzione" in linguistica, in "Rendiconti", 15—16, 1967 . Кроме того, следовало бы различать — применительно к возможности "серийного" дискурса — "творческую способность творить по правилам", т. e competence, и "способность творить, преобразуя правила", — performance. Конечно, возможность серийного мышления сразу бы поставила под сомнение те языковые универсалии, которые имеет в виду Хомский, однако — как уже отмечалось — генеративная матрица могла бы лежать в основании как формирования, так и деструкции правил (отсюда и проблематичность ее выявления на каком-то этапе исследования, а возможно, и как окончательной цели исследования). Работа Хомского несомненно открывает возможности изучения "открытой комбинаторики", но на ее нынешней стадии было бы нецелесообразно с ходу переводить понятия трансформационной грамматики на язык семиологического дискурса, особенно если учесть, что и сам Хомский считает свою модель — к ее определению он возвращается неоднократно — еще "рудиментарной". (Ср. The Formal Nature of Language, in E. Н. Lenneberg. Biological Foundations of Language, N.Y., 1967, pag. 430 ) Особенно важные замечания Nicolas Ruwet, Intraduction a La Grammaire généretive, спец. номер "Langages", 1966

бывает, но с исторической точки зрения такое поведение смехотворно. Обычно научному исследованию вменяют в задачу выявление более обширных параметров, позволяющих установить взаимосвязь отри­цаемого начала с тем действием, которое его отрицает. Но всякое исследование тормозится, как только выясняется, что отвергаемое воплощает собой вечную и неизменную природу вещей. И непонятно, чем тогда отличается эта установка от поведения Гремонини, кото­рый отказывался смотреть в телескоп Галилея из страха утратить четкость и ясность имеющихся у него на этот счет представлений, ведь птолемеевская теория обращения сфер была единственным естествен­ным объяснением движения планет. Когда идет в ход такая аргумен­тация, вот тогда-то и делается очевидной опасно консервативная природа структурализма Леви-Строса (но только Леви-Строса). Структуралистская методология, притязающая на открытие неких координат вечности внутри всякого текучего исторического процес­са, должна уметь приглядываться к поворотам истории, чтобы выве­рять на них выявленные ею структуры, выясняя из пригодность к анализу нового. И тем более это необходимо, когда (и кажется, все структуралисты отдают себе в том отчет) универсальные структуры не выводятся из всей совокупности частных случаев, но постулируют­ся как теоретическая модель, воображаемая конструкция, которая должна мочь объяснить все, что есть и может случиться. И было бы неразумно отвергать скопом и с порога у новых форм коммуникации право на жизнь только потому, что они структурируются в направле­ниях, не предусмотренных теорией, разработанной еще до того, как эти новые модальности сложились 92. Конечно, может случиться так, что эти новые модальности окажутся некоммуникативными, но не следует возлагать на теорию слишком большие надежды, она не всег­да может охватить все. В этом случае серийность поставила бы под сомнение слишком жесткий принцип двойного членения всякого языка, или убеждение в том, что всякая коммуникативная система

92 И здесь в связи с вопросом о структурах уместно напомнить о том, как ставилась проблема определения и определимости искусства — в русле воззрений Антонио Банфи — Дино Формаджо в его работе "Идея художественности" (Dino Formaggio, L'idea di artisticità, Milano, 1962). Предлагая вместо неизбежно "исторического" определения некую чистую идею художественности, которая позволяет признать все существующие поэтики и отказывается от их нормативного "выпрямления", Формаджо не интересуется теми методологическими проблемами, которые в данном случае беспокоят нас, но и в том и в другом случае на первый план выходит забота о том, чтобы определения, выработанные в какой-то конкретно-исторический момент времени, не переносились бы на все другие эпохи. Об отличии точки зрения Формаджо от нашей см. нашу работу "Общее определение искусства" ( La definizione generale dell'arte, in "Rivista di estetica", 2, 1963).

непременно язык, или представление о том, что искусство непременно должно что-то сообщать...

III.5.

Не приняв во внимание опасностей, подстерегающих данный Метод, — и мы о них уже говорили — легко поддаться соблазну и начать сокрушать противника уничтожающими определениями типа: "Те, кто не с нами, не демократы". Но именно так и поступает с противником Леви-Строс, утверждая: поскольку я признаю существо­вание обязательных структур, я материалист, поскольку серийное мышление говорит о возможности творческой модификации этих структур, оно идеалистично.

Если продолжать полемику на уровне словесных игр, то ответ не представляет затруднения: поскольку Леви-Строс признает наличие естественных необходимых структур, не зависящих от исторической эволюции, он механицист; но поскольку серийное мышление признает возможность того, что в процессе исторической эволюции вместе с контекстом меняются и сами структуры понимания и вкуса, оно — диалектико-материалистическое. Но не следует предаваться этим пус­топорожним играм.

Все это однако, не исключает важности для серийного мышления того, что собственно и превращает эту технику в видение мира и в "мышление", — социально-исторического обоснования кодов, убеж­денности в том, что надстроечная деятельность могла бы способство­вать изменению этих кодов и что всякое изменение коммуникативных кодов имеет следствием формирование новых культурных контекс­тов, организацию новых кодов, постоянную их реструктурацию, ис­торическую эволюцию коммуникативных модальностей в соответст­вии с диалектическими отношениями между системами коммуника­ций и социальным контекстом. Достаточно вспомнить корреляции, выявленные Анри Пуссером, между миром тональной музыки и эсте­тикой тождества, повторения того же самого, вечного возвращения, с представлениями о замкнутом и повторяющемся времени, которые отражают и развивают вполне определенную консервативную педа­гогику и идеологию, свойственные определенному обществу, с опре­деленной политической и социальной структурой 93.

93 Henri Pousseur, La nuova sensibilità musicale, in "Incontri musicali", II, 1958

IV. Призрачные константы

IV.l.

Вышесказанное имеет смысл для анализа тех явлений, при изучении которых применяются структурные решетки.

Конечно, сходство ищут, предполагая постоянство. Если, как на­поминает нам Дюмезиль 94, самым разным народам свойственно пред­ставлять богов триадами, то, стало быть, это соответствует некото­рым непреходящим потребностям человеческого ума или, по крайней мере, такого ума, который мыслит религиозно. Но с какой стати группировать народы по числу изобретаемых ими богов, а не, напри­мер, по любви или страху, который они испытывают в их присутст­вии? Важно выявить формы поведения, в которых "дух" следует норме. Но почему же нужно при этом объявлять бесполезной попытку выявить формы поведения, в которых одни нормы нарушаются и устанавливаются другие?

IV.2.

Как пишет Десмонд Моррис в одной из своих книг 95, в кото­рой человек изучается с точки зрения своего сущностного родства с обезьяной, когда два примата затевают схватку не на жизнь, а на смерть, в какой-то миг более слабый, желая показать, что он сдается, и умилостивить соперника, начинает, согласно ритуалу, выказывать демонстративную покорность, наиболее явным выражением которой служит принимаемая им поза сексуального подчинения.

Зоолог отмечает, что эти ритуалы выражения покорности сохра­нились и у нас, во всяком случае, под маской гигиенических ритуалов. В связи с чем, когда, например, мы хотим успокоить стража порядка, указавшего нам на нарушение, и чтобы не раздражать его, не только внезапно признаем свою вину, но инстинктивно начинаем доказывать ему, что мы не представляем никакой опасности, скребя подбородок, нервно потирая руки, заикаясь, тем или иным способом стараясь убедить его в том, что наша потенциальная агрессивность уступила место рабству и покорности. И несомненно, показателен тот факт, что за самыми привычными навыками нашего поведения в глубине скры­вается схема поведения наших предков, выдающая в самом обыден­ном жесте готовность сдаться. Так дают о себе знать константы, свидетельствуя неизменность наших первозданных инстинктов.

Но — если и важно, что в основе двух столь различных форм поведения лежит одна объясняющая модель (как для того, чтобы понимать наши прошлые действия, так и для того, чтобы контроли-

94 Ср. Jupiter. Mars, Quirinus, Torino, 1955

95 Desmond Morris, La scimmia nuda, Milano, 1968

ровать настоящие и планировать будущие), то тем более интересно, что эта первозданная модель настолько эволюционировала, что почти не опознается.

Другими словами (и чтобы показать, насколько важно, говоря о структурных моделях, придавать по крайней мере такой же вес вари­антам, как и константам), все мы вправе чувствовать себя заинтриго­ванными, узнавая, что почти неуловимое движение рук, которым горожанка сопровождает свое объяснение с полицейским, выражает и заменяет готовность отдаться победителю; но как бы нас ни увлека­ло выявление всевозможных структур, мы не можем не быть хотя бы немного удовлетворены тем фактом, что ее жестикуляция при разго­воре с полицейским столь далека от неизящной позы гомосексуально­го совокупления.

IV.3.

Оставляя в стороне шутки и возвращаясь к сути проблемы, мы не будем утверждать, что приведенные доводы свидетельствуют о победе серийного мышления над мышлением структуральным. Итак, стараясь показать, что всякое гипостазирование структурального ра­зума имеет свои пределы, положенные ему реальностью серийной техники, модифицирующей пресловутые вечные константы, вскрывая их историческую обусловленность, в то же самое время мы отдавали себе отчет в том, что всякая серийная техника должна разворачивать­ся (как в плане эффективности коммуникации, так и в качестве оппо­зиции отрицаемым ею техникам) на основе структурной методологии, которая задает последние параметры и устоявшимся и вновь возника­ющим формам.

Проблема структурного метода (сказав "метод", мы некоторым образом предвосхищаем ответ), если мы не желаем сделать его анти­исторической догмой, заключается в том, чтобы не допустить отожде­ствления искомой Структуры с какой-то конкретной серией, которую можно было бы счесть предпочтительной формой коммуникативных универсалий. Если нам удастся избежать этой ошибки, серийный метод предстанет другой — диалектической стороной структурного метода, полюсом становления, противоположным полюсу пребыва­ния. Серийность не будет выглядеть тогда простым отрицанием структуры, но сама окажется структурой, непрестанно в себе сомнева­ющейся и признающей собственную историческую обусловленность, но не для того, чтобы отвергнуть саму возможность последнего пре­дела исследования, а для того, чтобы возвести эту утопию в ранг регулятивной идеи. При этом любая структура искала бы в самой себе свои глубинные основания, свой код, делающий ее сообщением. Толь­ко постоянное усилие и постоянный критический пересмотр самой себя, непрестанное испытание себя на прочность — это и только это позволяет ей сделаться производительницей смысла.

Наши рекомендации